Капитан ковчега, построенного из надгробных плит

Третья книга мемуаров-некрологов Эдуарда Лимонова, изданная «Лимбус-Прессом» (СПб.; 2015) имеет не то подзаголовок, не то заголовок даже — «Кладбища». Однако кладбищ там практически нет. Есть, как обычно, вереница покойников (хотя слова «покойник» Эдуард Вениаминович тщательно и едва ли случайно избегает), запечатленных, как правило, вместе с автором в отдельные моменты и целые периоды многообразного бизнеса лимоновской жизни.

Есть также — в каждой из главок-портретов — короткая финальная фраза, словно выточенная отдельно, под размер, статус и жизненное значение ушедшего из этой лимоновской жизни персонажа.

«Смерти, чтобы победить его, пришлось так изъесть его изнутри, что она заменила его собой. Мы произнесли речи. Я сказал: «Ушел упрямый, сильный, честный, советского производства человек. Человек твердых убеждений и твердых принципов. У него была совесть, у него присутствовало достоинство…» (Политический активист, коммунист Константин Косякин).

«Мир его праху, он так увлеченно рассказывал о пахучем дереве, под которым мы стояли» (Писатель Ален Роб-Грийе, основоположник «нового романа»; Лимонов называет его «агрономом» из-за упомянутого дерева).

«И все же мы не зря там пели над Дунаем честные советские песни. Хороший был дядька. Правильный. (…). Похоронен на Новодевичьем кладбище. Нужно будет сходить» (Критик Владимир Лакшин, соратник Александра Твардовского в «Новом мире». Инициатор первой публикации Лимонова в СССР — 1989 год, журнал «Знамя», «У нас была Великая Эпоха». Лимонов сообщает, что в «Журнальном зале», в разделе «Знамени», не нашел «никакого следа этой публикации. Не было там и моей фамилии, и фамилии Лакшина». Эдуард, по всей видимости, не в курсе, что руководство журнала впоследствии признавало ошибочной, «идейно невыдержанной», печатание одной из лучших прозаических вещей Лимонова).

«Пахло сырой хвоей. Постоянно вносили венки. Кто-то кашлял. Никто не плакал. Человек умер в 86 лет, чего ж тут плакать» (Участник Сталинградской битвы и парада Победы, генерал армии Валентин Варенников).

«На могильном камне на новом Донском кладбище над графическим изображением его, по правде сказать, ужасного переломленного кривого лица в круглых очках высечена еще более ужасная фраза.

«„Я умер задолго до смерти“. И его подпись». (Поэт-песенник Наум Олев)

«Сколько энергии и ярости! Это ничего, что он покончил с собой, в конечном счете он добился победы, сформировал себя таким образом, каким хотел, каким сконструировал себя в далекие семидесятые в Москве, шагая к метро в дырявых и мокрых башмаках». (Олигарх и изгнанник Борис Березовский).

«Генерал лежал в своем гробу с повязкой на лбу, на повязке — какие-то церковные письмена, был вполне спокоен. А не все мертвые спокойны, поверьте моим наблюдениям». (Генерал Лев Рохлин).

«Умер, это ничего. Он вечно будет идти рядом со мной под дождем на Павелецком вокзале». (Василий Иванович Шандыбин).

«Тем страшным умникам, которые разнылись после его смерти, дескать „зачем и кому это нужно, вот был бы жив…“, предлагаю подождать. Когда вы будете угасать парализованными беспомощными стариками, все в дерьме, вспомните в больничной палате смерть нацбола* Ильи Гурьева у шоссейной дороги вблизи хутора Хрящеватый, в 27 лет, с оружием в руках, и сравните со своей».

Поразителен в «Книге мертвых — 3» оформляющийся, наконец, образ лимоновского кладбищенского ковчега, лишь мерцавший в прежних некросборниках — но ведь и впрямь, кто еще, в кропотливых и долгих трудах, мог собрать вместе всех этих людей? Где бы сошлись близко знаменитый «адвокат дьяволов» Жак Вержес и прокурор Виктор Илюхин? Умерший в «грандиозном», по Лимонову, возрасте Юрий Любимов и юный музыкальный гений, нацбол Гоша Дорохов, которого свалил инсульт в возрасте 28 лет… Нобелевский лауреат Чеслав Милош и объявленный Верховным Советом в октябре 93-го министром обороны генерал Владислав Ачалов? Литературная агентша Мэри Клинг с «железной бульдожьей хваткой» и девушка Лиза Блезе, «номер четыре его жизни»? Художник, издатель Алекс Либерман, муж Татьяны Яковлевой, и харьковский подросток Сашка Тищенко?..

Можно, конечно, слепить пары и не столь уж умозрительные — легендарный издатель, биограф маркиза де Сада, Жан-Жак Повер и русская юродивая Валерия Новодворская; Виктор Леонидович Топоров и актер «Современника» Игорь Кваша; Андрей Вознесенский и «папесса эротизма» Режин Дефорж… Однако предполагаемые связи призраков так и оставались бы призрачными, не соедини их мощная лимоновская органика.

Другое дело, что здесь (как всегда и везде, впрочем) пишет он не про них, а про себя. Разношерстность (равно как и география, национальность, калибр, способ ухода из этой жизни) мертвых призвана иллюстрировать щедрую исключительность русской судьбы самого Деда. У этих мертвецов послушание — призваны сшивать и подгонять краями ее разноцветные, неровные, горячие и твердеющие куски.

Он строит свой ковчег из надгробных плит с надписью на гранитном боку «СССР — наш древний Рим» для путешествия на неведомый край эпохи набирает команду и волей-неволей меняет к ней отношение. «Когда умирает человек, изменяются его портреты» — говорила Ахматова. Для Лимонова Смерть — не художник, но адвокат, а сам Эдуард — циничный хедхантер: из скандального оппонента ему теперь ничего не стоит обратиться в лояльного отца-командира, рачительного батьку-атамана. И для Новодворской найдены теплые, пусть и насмешливые слова, и Глеб Якунин признан в итоге незаурядным типом (а как на ковчеге без капеллана?). И Владимир Высоцкий, «свирепый пьяница», наконец, взвешен и наречен автором «талантливых, богатых на эмоции» песен.

Циничный подход, впрочем, имеет все свойства бумеранга, и читатель то и дело ухмыляется над Эдуардом, превращаясь из статиста в статистика — коли уж ты, дедушка, считаешь собственных венчанных и гражданских жен по номерам, мы сочтем по кладбищенским книгам и выведем печальное в обе стороны сальдо, 3:2, где первая и последняя супруги живы, а промежуточные — мертвы. Можно разглядеть тут символизм, а можно — с прибавлением вечного мужа к списку живых — боевую ничью в матче со смертью, который все равно завершится поражением человеков. Без добавочного времени и послематчевых пенальти.

Возможен не только аудит, но эстетическая ревизия: где тот «великолепный, мускулистый» (по нескромной самопрезентации) стиль, которым написаны лучшие лимоновские романы и памфлеты, лишь мерцающий в поздних «Деде», «Сырах» и еретических трактатах? Когда найденная речевая манера — скороговорки старого пролетария вдруг прерывается никотиновым кашлем и вяловатым косноязычием…

«Книга мертвых — 3» написана сильно, большинство глав, как в молодые горячие годы, содержит не столько готовые характеристики, сколько яркие и хлесткие детали, делающие некролог подвижным и рельефным. Это даже не техника «киноглаза», но технология клипа: как прекрасны, например, напуганные и враждебные в отношении к двум поющим русским официанты, «еще боящиеся, но уже ненавидящие» («Однажды в Будапеште. Советские песни над Дунаем»). Или быстрое и исчерпывающее описание «византийских» юбилеев Александра Проханова («Воины. А я — его жена»).

Конечно, здесь уже не олимпийский прорыв, а ровный тренерский навык, например, хищный и редкий в русской прозе навык обонятельный (его посредством попадают в книжку титульные кладбища):

«Кладбище еще крепче пахло старым рассолом огурцов. Вероятно, деревья корнями высасывают этот запах из могил и распространяют в воздухе через листья».

И, собственно, в заключение — актуальный нобелевский сюжет, тем паче, что у Деда для каждой книги мертвых припасен бывает нобелиат — Иосиф Бродский, Александр Солженицын, и в «Кладбищах» без своего Чеслава Милоша тоже не обошлось.

Тут у нас разнополярные интеллигенты (не прочитавшие, в большинстве своем, книг свежей лауреатки) бурно дискутировали, журналист Светлана Алексиевич или всё-таки писатель литературы?

Вставил и я свои пять копеек, сказав, что Алексиевич — не то и не другое. К журналистике она никакого отношения не имеет, поскольку подогнанные под тенденцию ворохи интервью (с аутентичностью которых тоже всё не просто) — это никак не отражение реальности. Но и не преображение ее, поскольку демиург с единственным инструментом в мешке может ломать, но вряд ли построит, он вроде того врывающегося в НИИ с гаечным ключом наперевес сантехника, «счас я вам тут наслесарю!».

Если это и литература, то сугубо нишевая, искусство приема, неустанно эксплуатируемого и доводящего результат до абсурда. Актуальное штукарство, если говорить точнее — концептуализм. Алексиевич недурно, хотя и непоправимо вторым рядом, смотрелась бы в столичном андеграунде 80-х. Эдакий Рубинштейн в юбке с его карточками; приговская кикимора.

Забавно, что «веселая покойницкая» трилогия Лимонова выглядит по сегодняшним итогам выдающимся произведением концептуализма — не зря Д. А. Пригов относился к Эдуарду Вениаминовичу с таким школярским почтением. Концептуализма ничуть не запоздавшего, ибо главная героиня этих его книг — Смерть, никогда не опаздывает и всегда актуальна.

Это, кстати, Нобелевскому комитету на заметку.

---

* Межрегиональная общественная организация «Национал-большевистская партия» (НБП) признана экстремистской решением Московского городского суда от 19 апреля 2007 о запрете деятельности (вступило в силу 7 августа 2007)