Неживая материя замороженного «Авиатора»

Скажу сразу: не принадлежу к фан-клубу писателя Евгения Водолазкина. Его обласканный и превознесенный роман «Лавр» показался мне слабой безжизненной вещью.

Водолазкин искусный версификатор. Он знает, как делается текст, чем можно привлечь читателя, чем его удивить, и поэтому умеет нравиться. Дальше уже идет инерция этого обожания. Он уже и сам верит, что является писателем и смело входит в роль современного классика.

Его новый роман «Авиатор» — конструкция, лаборатория, в которой автор проводит эксперимент и пытается вывести ответ на мучающие его вопросы. Скорее даже подогнать под необходимый результат.

Главный герой книги — Иннокентий Платонов — ровесник века, был разморожен на его излете в 1999 году. Этот новый мир его не шокирует. Он не является чем-то совершенно иным. Если не брать во внимания внешние изменения, звуки, запахи, то за это время не так уж и принципиально все изменилось. Это не та динамика, произошедшая за пятьдесят лет, которую описал Маяковский в пьесе «Клоп», когда размороженный человек прежнего мира может отравить и испортить мир новый. Маяковский верил в изменяемость человека, в его перековку к лучшему. Водолазкин стоит на христианских позициях и понимает, что века не меняют человека, он всегда находится перед одним и тем же выбором: добро либо зло.

В новом времени герою необходимо «воссоздать весь утраченный мир». Сам он в этом новом времени, как Робинзон на острове, а врач Гейгер — его Пятница. Причем Платонов уже был на острове: на соловецком Анзере, где стал «лазарем» — так в романе назывались согласившиеся на заморозку заключенные. Разница между героем Дефо и Водолазкина в том, что один потерял прежнее пространство, другой — время. Теперь Иннокентий ищет дорогу к своему прошлому, восстанавливает разрыв во времени, через приближение к причине, воспоминанию о преступлении.

Его отца убили в июле 17-го пьяные матросы. Тогда начинала вершиться катастрофа. И, по сути, до сих пор пожинаются последствия ее. «Что сейчас в России?» — спросил Платонов у врача. «Диктатура сменилась хаосом» — ответил Гейгер. По его же мнению идет процесс «постепенного, но неуклонного одичания». И опять же получается, что начало века и его финал — практически одно, разница лишь в некоторых штрихах…

Еще с романа «Лавр» Водолазкина занимает проблема времени. Его учитель Дмитрий Лихачев много рассуждал о преодолении времени в художественном произведении. В «Поэтике древнерусской литературы» Лихачев писал об особенности бытования прошлого в реалистическом произведении. Оно «получает собственное существование, может развиваться внутри себя, в своей собственной последовательности» и «создает иллюзию реального развития времени». В это прошедшее погружается и читатель, который начинает жить «двойной жизнью: своей и читаемого им произведения». Именно поэтому форма романа — дневниковые записи, которые существенно облегчают авторскую задачу. Вначале это записи главного героя, которому необходимо было, чтобы его прошлое и настоящее «слились безболезненно». После понадобилось еще два дневниковых голоса: Гейзера и Насти — супруги размороженного Иннокентия. Вначале эти голоса разделены обозначением авторства, после сливаются в один общий поток. Прошлое собирается, а настоящее тает.

Как записал Гейгер в дневнике: «календарные даты принадлежат к линейному времени, а дни недели — к циклическому. Линейное время — историческое, а циклическое замкнуто на себе. Вовсе и не время даже. Можно сказать, вечность». Поэтому и записи героев не датируются, а лишь обозначаются днями недели. Это циклическое время более всего и занимает Водолазкина. Поэтому и в романе представлен этот цикл: начало и конец 20 века. Не случайно взят последний пограничный год: дальше цикл может пойти на новый круг…

Иннокентий заполняет дыры во времени, составляет из пазлов воспоминаний временной цикл. Эти дыры, как умирающие клетки мозга.

История главного героя восстанавливается из памяти, причем приоритет не на событиях, которые являются лишь следствием, а «явлениях». Восстанавливается атмосфера того времени, из которого он пришел, как и завещали представители известной исторической школы «Анналов». Врач называет историю Иннокентия «вневременной», ее он реконструирует из стрекотания кузнечика, из «запаха вскипевшего самовара». Все это универсальные явления, свойственные разным временам. Например, к фундаментальным событиям относится питье чая на веранде. К ним это питье отнес еще подпольный человек Достоевского…

В романе важен вопрос, что считать событием: «Для одних событие — Ватерлоо, а для других — вечерняя беседа на кухне. В конце, предположим, апреля тихая такая беседа — под абажуром с тусклой мигающей лампочкой. Шум автомоторов за окном. Сама беседа — за исключением отдельных слов — может, и не остается в памяти. Но остаются интонации — умиротворяющие, как будто весь покой мира вошел в них этим вечером». Собственно, эта же беседа на кухне может создать «эффект бабочки» и вылиться в Ватерлоо…

Сам герой свое мышление называет «неисторическим». Через эту не историчность героя, через другую не событийную историю Водолазкин пытается подойти к осознанию свершившейся катастрофы, которая не имеет одного четкого и исчерпывающего определения. Ее объяснения сродни чаепитию на веранде, где важны ощущения, ничего не значащие детали, ароматы, звуки. Все это и составляет общую картину.

По мнению Иннокентий, «великие события растут в каждой отдельной личности. В особенности — великие потрясения». Потрясения проистекают из избытка дерьма в человеке: «Когда твое дерьмо входит в резонанс с дерьмом других, начинаются революции, войны, фашизм, коммунизм…». Стучали друг на друга тоже из-за переизбытка дерьма. Произошло всеобщее отравление.

А что дальше? Если дерьмо отравило все вокруг, то должно быть наказание. Преступление без наказания не бывает, это медиевист Водолазкин отлично знает. Как выяснилось, и в романе наказание было не без преступления. И Секирка появилась не просто так. За грехи — была такая этическая историософская формула в Древней Руси.

Да и, по мнению Иннокентия, «наказания неизвестно за что не бывает», нужно поискать и «ответ обязательно найдется». Эти рассуждения в восприятии Гейгера совпадают с логикой ГПУ. Этакий стокгольмский синдром…

После отравления дерьмом происходит расчеловечевание, причем довольно быстро люди теряют свой облик, как, к примеру, на Соловках «человек превращается в скотину невероятно быстро». Это происходит, когда нет альтернативы, когда человек лишен знания о рае. «Чтобы не позволить истребить в себе остатки человеческого, нужно этот ад хоть на время покидать — хотя бы мысленно. Думать о Рае» — оставил в своих записках Иннокентий.

Вершители катастрофы, создатели соловецкого ада в книге противопоставлены Робинзону, который «очеловечивал окружающую природу», «из ничего цивилизацию создавал. По памяти». Они же не только «лишили людей человеческого», но и уничтожали «память о цивилизации». При этом тот же Робинзон вовсе не по воле слепого случая попал на остров. Он был туда заброшен за грехи.

Сам же Иннокентий сравнивает себя с первыми собаками, побывавшими в космосе. На церемонии вручения президентом ордена герой сказал, что его мужество было вынужденным и сравнил себя не с Гагариным, а с собаками Белкой и Стрелкой. До этого он читал книгу о завоевании космоса в СССР. Там первыми были собаки, его поход в ледяную пустоту предваряли крысы. Возможно, это намек на булгаковское «Собачье сердце», на операцию соединения собаки и человека, а то и проводится мысль, что все прорывы в стране происходили через жертвы.

С доктором Гейгером Иннокентий много беседует о том, как развернулась катастрофа в России в начале века. «Как это все случилось?» — этим вопросом задавался еще Никита Михалков в своем фильме «Солнечный удар». Вот и размороженный ровесник века вопрошает: «как же „кучка заговорщиков“ смогла свалить тысячелетнюю империю? Значит, большевизм по отношению к нам — не что-то внешнее». Тоже дерьмо в терминологии Иннокентия?..

В беседах с врачом поднимался и вопрос о Сталине. Платонов сказал, что он — выразитель стремления к «коллективному самоубийству», его инструмент. При этом была предопределенность злодеяния, оно «не могло не совершиться. Его ждали». Сталин — веревка для суицидника? Или неминуемое и ожидаемое наказание за преступления?

В финале романа герой приходит к выводу, что преодоление времени заморозкой не достичь. Настоящее преодоление — это покаяние: «возвращение к состоянию до греха, своего рода преодоление времени. А грех не исчезает, он остается как бывший грех, как — не поверите — облегчение, потому что раскаян. Он есть и — уничтожен одновременно». В этом был и его смысл воскрешения. Не случайно в книге через евангельский сюжет о воскрешении Лазаря перекидывается мостик к «Преступлению и наказанию» Достоевского. Иннокентий вспомнил о своем преступлении.

Также из книги можно сделать вывод, что преодолеть время, перестать вязнуть в прошлом, через покаяние может и страна, которая тем самым преодолеет цикличность катастрофы. Иначе за хаосом вновь наступит авторитаризм, потребуется веревка и проявится инстинкт «коллективного самоубийства».

Важное место в романе занимают Соловки 20-х годов 20 века. В последнее время к этому месту большое и пристальное внимание. Захар Прилепин написал свою великолепную «Обитель», Александр Ф. Скляр в своем новом блестящем альбоме спел про остров Анзер. Все видят там модель страны, место, где наиболее отчетливо сходятся в противостоянии ад и рай. Там они находятся вместе, бок о бок.

Аналогичным образом рассуждает о Соловках и Водолазкин. В интервью «Российской газете» он сказал: «Все там было доведено до предела: и святость, и злодейство. Приезжая туда, понимаешь, что ад и рай могут находиться рядом друг с другом. Это место, где сходятся метафизика света и метафизика тьмы. Нет однозначно хороших или плохих времен. Борьба между добром и злом проходит в каждом человеческом сердце. Всякий раз человек выбирает, какую сторону ему принять. И это — одна из важных идей романа».

Постановка проблемы верна, но сам роман не дотянул, возможно, потому, что автор не является искренним в своих рассуждениях. Вся проблема упирается в неживую материю. Мумии «Авиатора» хоть и претендуют на роман идей, но до него не дотягивают. Несмотря на свои рассуждения о выборе, он не дает его своим героям. Они у него пребывают в цикличном аду, который и есть российские реалии, и чтобы они окончательно не захлебнулись в собственном «дерме», он подбрасывает им немного искусственного «рая».

Водолазкин еще раз показал, что он не является художником, он не умеет выводить живых людей, все они у него носители той или иной функции, роли, идеи. Так Настя в книге совершенно искусственный персонаж, своего рода реинкарнация возлюбленной из прежней жизни — Анастасии. Иллюстрация цикличности. Врач Гейгер — просто необходимый помощник при герое.

Евгений Водолазкин в отличие от врача Гейгера не просто наблюдает за героем, привязывается к нему, а ставит над ним опыты. В этом смысле он даже ближе к академику Муровцеву, который в романе на соловецком острове Анзер проводил над людьми эксперименты и замораживал их.

Сами по себе персонажи Водолазкина односложны. Им не свойственна категория характера, да и тайну они из себя не представляют. По поводу характера, конечно же, можно сказать, что это следствие занятий медиевистикой, где такого понятия попросту не существовало. Но основная причина кроется в том, что сами герои книги не важны, они вторичны.

Водолазкина интересует ситуация, в которую помещает персонажа и над которым экспериментирует. Ну, почему, собственно, Дефо мог закинуть своего героя на остров, а Водолазкин не может поэкспериментировать со временем?.. В этом смысле «Авиатор» мало чем отличается от «Лавра». Иной извод все того же: преодоление времени, потеря возлюбленной, сам герой, становящийся иным, покаянным. По сравнению с «Лавром» в очередном своем романе автор не сказал ничего иного, нового. Вся проблема упирается в неживую материю, в искусственность конструкции и в полумертвых неразвивающихся героев.

Что собой представляет главный герой «Авиатора» Иннокентий Платонов? Да, ничего. Кроме того, что он, замороженный на соловецком Анзере, попал в наше время. Кусок льда, который тает по мере повествования.

При этом надо отметить, что роман обречен на успех. Вокруг Евгения Водолазкина сложилась инерция восхваления. «Авиатором» будут восхищаться, он получит несколько премий. Но все это не отменяет того, что лед растает, а лужа на его месте вскоре высохнет. Мертвая материя долго не существует.