Улыбнуться и расправить плечи

Возникшее на стыке застоя и перестройки в сотрясаемом идейным брожением советском обществе, в самом сердце русской души — Сибири, уникальнейшее по своей сути культурное явление — сибирский панк, дало стране целую плеяду имен самобытных и интересных: Янка Дягилева, Роман Неумоев, Черный Лукич, Манагер, Егор Летов. К сожалению, большинство этих авторов всегда находились, что называется, в тени последнего, ставшего иконой не одного поколения, хотя каждый из них может по праву считаться самородком.

Один из них — Олег Судаков, больше известный как Манагер. Свое прозвище он получил на новосибирском рок-фестивале, где впервые громыхнула «Гражданская оборона»: сразу после выступления группа подверглась обструкции со стороны местных партфункционеров. Защищать музыкантов бросился человек, назвавшийся менеджером группы. Так и закрепилось прозвище — Манагер.

Последующие несколько лет Олег принимал активнейшее участие в жизни «Обороны», выступая в качестве ее вокалиста, принимая участие в записях. В 88-м году вместе с Егором Летовым и Константином Рябиновым основал группу «Коммунизм», создавшую неповторимое явление, названное позже «коммунизм-артом», представлявшее из себя взрывную смесь советских стихов, авангардной музыки и графического концептуализма, начавшегося с коллажей для обложек и вылившегося в самостоятельное течение в искусстве. Песни самого Манагера были записаны им и Егором Летовым на «ГРОБ-студии» в виде проектов «Анархия», «Армия Власова», «Цыганята и я с Ильича», записанных практически на одном дыхании. Творения этих групп вошли в 100 лучших магнитоальбомов СССР по версии Кушнира.

Тогда мало кто воспринимал и понимал то, что делает Олег, кроме его ближайших друзей и соратников (того же Егора), занятых собственными проектами, да и сам он долгое время не решался заняться вплотную собственным творчеством. Первые попытки собрать собственный состав в виде группы «Медвежий ворс» не привели к желаемому результату. Однако в 1994-м году Манагер вместе с Летовым и Романом Неумоевым неожиданно объявил о создании национал-коммунистического движения «Русский прорыв», куда помимо «Инструкции по Выживанию» и Гражданской Обороны" вошла группа «Родина», возглавляемая Олегом. Тогда все три группы играли практически одним составом — с тюменским музыкантами, менялись только вокалисты. Но акция прогремела на все постсоветское пространство, положив начало целой субкультуре, замешанной на идеях ныне запрещенной Национал-большевистской партии (сам Летов был одним из ее отцов-основателей наряду с Лимоновым и Дугиным, имея партбилет № 4). Даже когда движение фактически распалось, еще несколько лет под этим лейблом выступали многие музыканты со всех концов страны, устраивались акции в поддержку Зюганова на выборах 1996 г. и т. д. «Русский прорыв» вдохновил многих людей искусства, многие рок-группы считали его своим ориентиром и образцом для подражания.

Начиная с конца 90-х, Манагер долгое время не играл, но в начале нового тысячелетия вновь собрал «Родину» сначала из тюменских, а потом и из московских музыкантов и фактически в одиночку начал нести бремя тех идей, которые они все вместе начинали пропагандировать десятилетием раньше. Все последующие годы «Родина» активно гастролировала по городам бывшего СССР, записывала альбомы. По утверждению самого Манагера, уже созданного, но еще не облеченного в конкретную музыкальную форму материала еще предостаточно, так что творческий кризис группе в ближайшее время явно не грозит.

Так кто они на самом деле, эти легенды Сибири? Панки ли они в классическом понимании этого слова? Откуда вообще взялась эта волна в, казалось бы, глухой провинции, когда на всю страну гремели Ленинградский, Свердловский рок-клубы, Московская рок-лаборатория? Откуда в сибирских городах у простых молодых людей из рабочих семей в головах возник этот взрыв воинствующего экзистенциализма и концептуального сверхреализма, вылившийся в течение, которое и поныне продолжает будоражить умы? За что боролись эти люди, подвергаемые гонениям КГБ в доперестроечные времена, тем не менее, причисляющие себя к коммунистам, что было озвучено самим Манагером на одном из концертов еще в далеком 1988-м, и ставшие знаменем сопротивления новому режиму с первых же дней его существования?

Все это наш корреспондент попытался выяснить у самого Олега Судакова перед фестивалем русского андеграунда «Вечная весна-2013», состоявшемся в Москве в конце мая, где Олег был одним из хедлайнеров.

СП: — Олег, как ты считаешь, панк в России жив? И был ли он у нас когда-либо?

— Я думаю, что да, жив. Вопрос лишь только в том, что у нас на панк в России, как и на другие знаковые культурные явления, есть несколько мнений. Для кого-то это может оказаться не очень, там, социальным, не очень метафизическим течением, для кого-то наоборот, это такое классическое анархическое отторжение от системы с таким веселым и наглым оттенком. Для меня панк и был, и есть, невзирая на то, что, может быть, одномоментно нет более каких-то культовых групп — понятно, что все ожидают какую-то новую «Гражданскую оборону», и чтоб было бы таких групп еще штуки три. Ну, возможно, еще время не пришло, а вообще я полагаю, что панк — это такой определенный протест на почве русской души, весьма глубинный, со всеми вытекающими… так что он есть.

СП: — А так называемый «сибирский панк» — это панк вообще или некое совершенно уникальное явление?

— Ну, как известно, Ромыч (прим: Роман Неумоев, лидер группы «Инструкция по выживанию») там хотел как-то назвать это «ранком», то есть отмежеваться от того панка, который был в Англии. Ну, да. И да, и нет. Конечно, это частично такая специфика Сибири, нескольких городов индустриальных, в которые огромное количество людей в 50−60 годы приехало строить, в общем-то, начиная с гражданской войны. Поэтому там и возник такой специфический оттенок, где люди собрались как бы со всей России. И рано или поздно какие-то их представители могли «выстрелить» в любой области, в данном случае в рок-музыке. А поскольку все они были, ну или мы, неглупыми людьми, поэтому развернулась эта самая русская душа. Поэтому был такой явный метафизический и социальный оттенок, то есть люди пели и о душе, и о боге, и о войне, и о бытие, и о чем-то большем, чем принято было, допустим, на Западе: такое довольно простое отторжение, нежелание, протест.

СП: — В свое время ты принимал участие в таких творческих объединениях, как Омский панк-клуб, движение «Русский прорыв». На чем строились эти объединения, и есть ли сегодня в России почва для новых объединений?

— Почва, мне кажется, есть всегда, тут все зависит от человека, то есть это как бы общий подход. А тогда все это строилось на неком предощущении. У Константина Юона была картина «Новая планета» - там люди бегут по планете, такой фейерверк. Нечто подобное происходило в нашей компании, в наших головах — почему мы все собрались, и возникла т.н. «сибирская волна»: Янка, Егор, Дима Лукич, Ромыч. Все это было в головах, мы обменивались, были как бы приподняты изначально, как будто мы знали нечто большее. И когда Омский панк-клуб создавался, хотели действительно типа прихлопнуть всю Землю идеей, что вот мы сейчас создадим клуб, где были совершенно удивительные персонажи: почетным председателем клуба был Пиночет, Аятолла Хомейни, Ким Ир Сен. Мы им даже собирались направить письма.

И это основывалось как раз на этом драйве нового мира. Я думаю, что это ощущение сияющей дали, которая правильна, оно есть у любого поколения, в любое время, будь то Средневековье, будь то советское время или вот сейчас. Просто, возможно, иногда это выражать немного труднее. То есть как вот у Достоевского был «Сон смешного человека», и ты как бы можешь быть осмеян и понят, и продавить эту линию не у каждого, может быть, хватает мужества. А мы вот по мере сил пытаемся продолжать такую традицию … записали мы альбом «Блюдо мира», несколько нестандартный, такая импровизация без всякого панка, без всякого индастриала, без всякого агрессивного звучания. И нам показалось, что это тоже что-то очень ценное, любопытное, и это отражает что-то еще. Поэтому да, я считаю, что это возможно и сейчас. Ведь в той или иной степени все равно те, кто сейчас есть, они это делают. Ну, допустим, на «Вечной весне». Вопрос другой, слышны ли они другим людям? Это вопрос другой. Как известно, стучащему да отворится, а тот, кто глаголит — да будет услышан. Люди очень сильно сдали в этом отношении, мораль стала гибкой, поэтому многие вещи проходят мимо ушей. Этот переизбыток информации, как бы подавленность потребителя, она делает большую часть людей ниже уровня многих музыкантов и декларируемых ими идей. Поэтому они как бы говорят на разных языковых диапазонах. Возможно, это гениально, необычно, но если это некому будет оценить, то это все будет в пустоте, и как бы этого и нет. Этот эффект в России явно выражен.

СП: — А, кстати, каковы твои сегодняшние политические убеждения?

— Да они у меня остались прежними — я по взглядам принадлежу к социалистам. То есть я считаю, что социализм — это единственная форма, в которой человек действительно возможен, может развернуть все свои лучшие стороны, и с другой стороны, может действительно сделать то самое государство, где люди будут участвовать в своей судьбе, и могут сделать свою жизнь краше. Конечно, все тычут пальцем в СССР, мол, посмотрите, насколько это было неудачно или как-то еще. Да, это было насколько-то неудачно, где-то топорно, а где-то совершенно наоборот, там со сталинизмом уже оскомину набили. Но, тем не менее, это попытка была впервые за шесть тысяч лет цивилизации, и многие первые большевики вообще не понимали, что они строят. Тем более, какие-то их потомки во втором поколении. Но эти ошибки не означают, что сама идея по себе недостойна. По крайне мере, Черчилль говорил, что демократия — это тоже, наверное, дерьмо, но это лучшее из всего дерьма, которое можно сделать. Для нас, поживших в социализме, увидевшим что-то блистающее, оценивается не худым любая вещь, а теми возможностями, которые были заложены, и теми реальными блистающими вещами, которые она реализует.

Все смотрят советский кинематограф до сих пор, и в день Победы «Хроника пикирующего бомбардировщика», или «На войне, как на войне» будоражит сердце, и у людей все сотрясается от какого-то большего естества, чем, допустим, есть в российских сериалах, где психология современного человека. Была масса заслуг, и то, что мы видим вокруг здесь, или в любом городе России, это идет оттуда. То есть я по взглядам социалистичен, но понимаю, что в СССР была масса ошибок, уж не говоря о нашем как бы «поясе», начиная с Кореи, кончая Кампучией и современным Вьетнамом. Ну, увы, может быть, не та почва, не тот человек…

СП: А ты себя каким-то образом видишь в политике? И вообще где-то еще кроме музыки?

— Ну, был у меня период, когда я был нацболом, участвовал. Просто получилась такая странная вещь, что в такой огромной стране, с таким богатым политическим опытом: и царским, и советским, и перестроечным, все пошло не совсем туда, и партии, которой можно было бы симпатизировать, помогать, участвовать в ее деятельности, я имею в виду из оппозиционных — на мой взгляд, такой партии нет. Поэтому можно потратить свои усилия в виде хобби или, что называется, тоску погасить. Но от этого пользы, наверное, не будет, поэтому я пока дистанцируюсь от политики. Но считаю возможным и необходимым быть, ну, как бы публицистом. То есть все-таки я прожил полвека, и мне кажется, что могу иногда сказать что-то ценное, что может позволить другому человеку задуматься, поспорить или поставить себя в положение человека, у которого нет на это ответа, и он вынужден ответить. Это самое большее, что я могу сделать для того, чтобы была обратная реакция, и мои усилия не пропали даром.

А во всем остальном, кроме музыки, или, наверное, какой-то общекультурной деятельности вряд ли удастся принять участие потому, что в России все весьма жестко и обесценено. То есть жизнь человека обесценилась, и искусство обесценилось как таковое, появились эти штампы, стандарты, такие форматируемые взгляды от одного социального слоя, от другого социального слоя. С некоторым вымыванием «начинки». Того, что, собственно говоря, и делает то или иное явление ярким. Эта формализация очень сильно охватило нашу страну. Поэтому любое усилие любого человека должно быть им, этим человеком, осознанно, как имеющее границы…

СП: — Ты уже не в первый раз принимаешь участие в «Вечной весне». Каково, по-твоему, место фестиваля в русском андеграунде?

— На мой взгляд, это один из немногих фестивалей, где собирается большая компания музыкантов, которые представляют весь этот андеграунд, поэтому он сам по себе ценен. И это очевидно, что был очень большой ажиотаж вокруг, и, допустим, люди съезжаются… вот, например, с Казани сегодня приехали, с Ижевска приехали, из Луги, из Питера прибыли. Осталась не очень большая аудитория людей, которые ценят этот андеграунд и видят в нем отражение той самой, ну, это банальные слова, культуры или чего-то живого, что греет душу и помогает просто жить. По-разному у каждого получается, а в итоге — весь этот фестиваль… К тому же, такое название — «Вечная весна», это такое обновление и какое-то сияние… и звучит красиво даже фонетически — ВЕЧНАЯ ВЕСНА. Хочется улыбнуться и расправить плечи. Поэтому для меня фестиваль, ну, как бы, один из важнейших, и для нашего брата очень престижно там сыграть, побывать, выразить какие-то мысли в виде музыкальных форм и фраз.