Новый трагизм

Что же такое новый трагизм? Это состояние после постмодерна. Состояние сознания и бессознательного. Есть ли уверенность, что постмодернизм закончился? Возможно, он все-таки лишь заканчивается, и на смену ему приходит новый трагизм. Постмодернизм в принципе а-трагичен. Например, я не помню навскидку ни одной постмодернистской трагедии, а комедий сколько угодно. А смерть Делёза разве не была трагичной? Я говорил о трагедии как жанре нарративного искусства. Помню, когда погиб Делёз в 1995 году, Виктор Мизиано, главный редактор ХЖ (легендарный «Художественный журнал», почти Tel Quel), где я тогда работал, статью, посвященную смерти Делёза, проиллюстрировал чьей-то картиной, изображавшей человека, падающего с балкона. Это и был постмодернизм, такое авангардное, почти кощунственное отношение к смерти.

Как вообще постмодернизм относился к смерти? «Имя розы» состоит из череды смертей: умирают монахи один за другим во главе со старцем слепым Хорхе (Борхесом) и, тем не менее, никакого чувства трагизма этот роман не вызывает. Какие же чувства он вызывает? Так, пожимание плечами. Но это сейчас, а двадцать лет назад зачитывались.

Хорошо. Вспомним наш любимый «Малхолланд драйв» (МД), фильм, с которого мы отсчитываем новый трагизм. Ведь это тоже постмодернизм? И да, и нет. Почему же нет? А потому что все-таки страшно. И в конце телесериала «Твин Пикс» страшно. Подлинный психоз всегда страшен. Полифонический характер, мать его! Почему все так не любят полифонический характер? Мне кажется, это очень полезный концепт, который многое объясняет. Что же он объясняет? Например, гипервремя, которое можно даже назвать полифоническим временем. Время нового трагизма.

В каком смысле можно сказать, что новый трагизм это новая модель времени? Во-первых, новая модель времени — это не модель современного времени. И поэтому можно сказать, что новый трагизм был всегда. Полифонический трагизм. То есть такой трагизм, в котором есть и комизм, например. Как у Бетховена. В рондо «Ярость по поводу потерянного гроша» и даже в Девятой симфонии есть элементы если не комизма, то, во всяком случае, едкой иронии. Есть ли комическое начало в МД? Там его полно, даже и вспоминать лень. Но, тем не менее, «Бульварное чтиво» Тарантино — это только комическое, а МД — это новый трагизм. Что же это такое? Это важно. Ведь ответив на этот вопрос, мы можем начать строить введение в XXI век, или, по крайней мере, в его начало.

В чем зерно начала ХХI века? Давайте вспоминать. 1990-е годы и последнее десятилетие. Ельцин и Путин. Афроамериканец у власти в США. Вспоминаю свое интервью «Я не верю в XXI век». Неужели поверил? Можно ли назвать ситуацию в России в начале ХХI века новым тоталитаризмом? Можно. Трагична ли эта ситуация? В высшей степени трагична. Тем не менее, история с Pussy Riot в чем-то и комична, не правда ли? Что еще? Путин комичен и трагичен. Ельцин был трагичен даже в самых своих низменных проявлениях — алкоголизме и попустительстве злу. В чем парадокс Путина? С одной стороны, жить стало лучше, жить стало веселей. С другой стороны, у нас в Российском институте культурологии министр культуры взял и выгнал директора, много лет возглавлявшего институт, Кирилла Разлогова, известнейшего киноведа и культуролога, а на его место поставили чиновника, путинского сокола, у которого нет даже ученой степени. Трагично, комично, похоже на МД. Эта девушка? Боюсь, что как раз это та самая девушка и есть, Камилла Роудс, которой не существует.

Вот мы и добрались до нашей сокровенной проблематики, до того, что реальности не существует, а новый трагизм существует. Так и живем. И по мере того как мы будем продолжать так жить, будет разворачиваться трагизм и комизм. Был ли комизм в сталинских лагерях? У Солженицына не припомню. В «Крутом маршруте» Евгении Гинзбург точно есть — Оптимистенко и Пессимистенко. Нет, наверно были комическое сценки и в «Гулаге», например, как все начинают аплодировать и не могут остановиться от страха.

В чем отличие путинского времени от сталинского помимо обилия еды и прочих богатств народов, кроме того, что репрессии не носят массовый характер и можно говорить практически что угодно — никто ничего почти не боится? Опять же Интернет. Может ли быть тоталитаризм при наличие Интернета? Новый трагизм. Сразу вспоминается судьба фильма Владимира Мирзоева «Борис Годунов»: его практически не показали на большом экране, а потом взяли и показали по первому каналу в «Закрытом показе» у Гордона. Правда, целый год боялись показать, а потом все-таки показали в ночь с 31 мая на 1 июня сего 2013 года. И я там говорил, что это лучший фильм XXI века. Кажется, вырезали.

Разве Путин действительно самозванец? Конечно. Но только он продержался уже почти 13 лет, хотя народ и не весь безмолвствует. Хватит о пустяках. Кризис гуманитарной науки и фундаментальной культуры (кроме театра и кино), ни одного великого писателя, филолога, философа, психолога, хоть сколько-то сопоставимого с великим ХХ веком. (Вячеслав Всеволодович Иванов — видел его недавно — последний из могикан ХХ века, ему 84 года.) Кстати, ХХ век начался ровно сто лет назад — 1913 год:

А по набережной легендарной

Приближался не календарный,

Настоящий двадцатый век.

Но это «негативнее» признаки. Теперь назовем «продуктивные».

Негативными признаками шизофрении называют такие признаки, как обеднение эмоциональных реакций, в частности, уплощенность аффекта, снижение психической активности, аутизм, нарушения волевой деятельности. Продуктивные же признаки это, в сущности, бред и галлюцинации.

Каковы же продуктивные признаки нового трагизма? Есть ли в МД бред? Конечно, есть. Например, бред воздействия. Рита действует так, как будто она неживое существо, как будто ею кто-то управляет, как при синдроме Кандинского-Клерамбо, ее движения автоматичны. Можно сказать, что она находится в бреду, хотя поверхностная мотивировка ее странного поведения в том, что она попала в аварию. А Бетти? Бетти вроде бы обычная провинциалка, безобидная теплая «синтонная истеричка», которая хочет стать кинозвездой, никакого бреда у нее нет? кроме того, что Бетти это на «самом не деле» не Бетти, а Дайана, то есть Бетти просто некий ночной кошмар Дайаны, Бетти не существует. То есть можно сказать, что Дайане приснился сон, в котором она превратилась в Бетти, которая хочет стать кинозвездой, а, проснувшись, опять становится Дайаной. Во сне ничего патологического нет, сны снятся практически всем людям. Но в МД сон отнологизируется, становится на место реальности. То есть реальность там мнимая, и, в конечном счете, тоже бредовая. Кто же является субъектом этого бреда, этой галлюцинирующей галлюцинацией? Кино в целом может рассматриваться как модель галлюцинации, как нами было подробно показано в книге «Психология кино» (М.: ГИТР, 2013). Стало быть, бред и галлюцинации в МД налицо.

Но разве в этом своеобразие художественного мира МД как прообраза нового трагизма? Чем же тогда он отличается от художественного мира «Мелкого беса», «Превращения» Кафки или «Поминок по Финнегану», то есть от серьезного предвоенного модернизма? По-видимому, тем, что может быть названо гиперреалистическим компонентом, во-первых, а также присутствием комического в трагическом, во-вторых, о чем мы писали выше. Но гиперреалистический компонент присутствует и в произведениях Кафки. И комизм там присутствует. Как рассказывал Макс Брод, первые читатели «Процесса» дружно хохотали, и первым из хохочущих был сам Кафка (который читал друзьям этот роман вслух). И «Золотой век» Бунюэля тоже комичен, не говоря уже об «Андалузском псе».

В чем же своеобразие продуктивных признаков нового трагизма по сравнению со старым трагизмом «серьезного» психотического дискурса? В чем, условно говоря, отличие «Золотого века» от МД? Давайте вернемся к обыденной реальности («реальности») наших дней. Можем ли мы сказать, что живем в состоянии бреда и галлюцинации? Да, в каком-то смысле можем.

Я до сих пор не могу опомниться от вчерашнего «общего собрания трудового коллектива» института культурологи, на котором чествовали ушедшего в отставку «по собственному желанию» Кирилла Разлогова. Все вели себя так, как будто происходит какой-то праздник, и лишь Анна Николаевна Рылёва выступила серьезно и агрессивно по отношению к новым правителям института. Ее сразу дружно зааплодировали, потому что она все-таки была своя и потому что она сказала то, что все не осмелились сказать. Тогда встал я и впервые в этом институте публично раскрыл рот. Сначала я сказал приятные слова Разлогову, потом подошел к нему, подарил ему свою книгу «Психология кино» и обнял этого фактически малознакомого мне человека. Затем, повернувшись спиной к вновь назначенному директору по фамилии Окороков и к «заму», будущему директору всей «объединенной культуры» чиновнику Юдину, которого и прислали заваривать всю эту кашу с изгнанием Разлогова, громогласно заявил, что согласен с выступавшей передо мной коллегой и уже подписал письмо, написанное нашим заведующим сектором «Языки культур» Вадимом Львовичем Рабиновичем в защиту Разлогова. Мой «тур де форс» был встречен гробовым молчанием. При этом я действовал, как во сне, и очень боялся. Чего я боялся? Меня расстреляют? Нет. Посадят? Тоже нет. Выгонят с работы? Могут. Но ведь когда за два дня до этого собирались на заседание остатков сектора с Рабиновичем и обсуждали его письмо, прямо друг другу сказали, что готовы к тому, что нас выгонят. Чего же бояться?

Но поразило меня больше всего лицемерие почти всех присутствующих, включая самого Кирилла. Почему не говорили хаму, что он хам (я имею в виду Юдина), почему открыто не протестовали, почему соглашались, почему ели торт, почему улыбались и аплодировали собственной трусости? Неужели Советская власть ничему не научила? «Хочешь выйти на площадь, можешь выйти на площадь в тот назначенный час?» Как Рита в МД, действовали, как автоматы, говорили положенные приятные слова Кириллу, а хам, сидя рядом с Кириллом, как ни в чем не бывало, аплодировал вместе ними. Реальность ли все это? Нет, это не реальность. Это какой-то дурной сон. Это типичный малхолланд драйв, новый трагизм. Бред и галлюцинации.

И что же, как мы будем дальше? А никак не будем. Скорее всего, никого не выгонят больше, и будем по-прежнему работать у хама и его подголоска по фамилии Окороков. И я, пока меня не выгонят, тоже не уйду, потому что иначе будет трудно жить в материальном отношении, благо в институте я появляюсь раз в два месяца, а то и реже. Или все-таки уйду? Не знаю. Существует ли внешний мир? Нет, не существует. А если существует, то пошел он, как сказала героиня фильма Гай Валерии Германики «Все умрут, а я останусь»

Вадим Руднев — философ, теоретик психиатрии, доктор филологических наук