Им что-то сказал Заратустра

В России Фридрих Вильгельм Ницше (15.10.1844 — 25.08.1900) появился в самом конце XIX века. И сразу был принят на ура — весь Серебряный век прошел под знаком Ницше. Большевики, будучи латентными ницшеанцами, яростно его критиковали, поэтому в СССР Ницше было мало. В наше время «несчастным немецким мыслителем» (так его удачно назвал Н.К. Михайловский) активно занимаются ницшеведы-профессионалы и упиваются ницшеведы-любители. Что до писателей, то в более или менее устойчивые отношения с ним вступили трое — Эдуард Лимонов, Владимир Сорокин и Виктор Пелевин.

Эдуард Лимонов: стать сверхчеловеком

Герой романа Лимонова «Последние дни Супермена» (1995) Генрих Петров выглядит смешно и нелепо: «седые волосы там и тут клоками, а одет подростком» — «в суперменовском свитере красная буква S на желтом фоне». Этот нелепый человек решил, что он — Супермен, «то есть Сверхчеловек в обоих — ницшеанском и комиксовом, а теперь, после фильмов „Супермен-1“ и „Супермен-2“, и популярном понимании» (про фильмы особенно трогательно). При этом последователем Ницше он себя не считает. «Понимание того, что я Супермен, пришло ко мне вовсе не через тяжеловесные и слишком пышные старомодные объяснения герра Ницше, но через практику моей жизни».

Чтобы стать Сверхчеловеком, Генрих Петров стал бандитом (26 ограблений, два убийства); иногда он почему-то называет себя советским шпионом. Он ходит с «береттой» и всегда сool — хладнокровен и невозмутим. Но есть в нём что-то неистребимо жалкое, как в Гумберте Гумберте, с которого он делает свою личную жизнь (роман с 14-летней девочкой).

Его программа — утрированное (до уровня комикса) ницшеанство: «Я одинок, я ненавижу толпу, я враждебен толпе, и в то же время я защитник биологической справедливости» «Право убить — такое же право человека, как право насытиться». И т.п.

Он восхищается преступниками: «Я утверждаю, что „преступник“ и есть самая интересная часть человечества, самая энергичная, как бы элита человечества». Точь-в-точь как Ницше, который

преступников романтизировал. «Тип преступника — это тип сильного человека при неблагоприятных условиях…» («Сумерки идолов, или Как философствуют молотом»).

Однако несмотря на преступления и на трагический финал — герой, зная, что неизлечимо болен, подставляется под пули полицейских (убив двоих из них), — Супермен воспринимается как маленький (ничтожный) человек, надевший ницшеанские котурны. Возможно, писатель это и имел в виду.

В книге «Священные монстры» (2004) Лимонов рассказывает о «культовых личностях», в которых «есть бешенство души, позволившее им дойти до логического конца своих судеб». Философу здесь посвящена главка «Ницше: отверженный». Особо отметим, что книга эта писалась в следственном изоляторе Лефортово.

Оценивая «Заратустру», Лимонов буквально вторит герою «Последних дней Супермена»: «Стиль выбран неудачно, текст выглядит анахронизмом, бородатой древностью, что снижает эффект книги». Но сама идея сверхчеловека ему, конечно, импонирует. «Самое сильное в Ницше — это понятие Сверхчеловека, переступившего через человеческое». Верующих в Ницше он высоко ценит и романтизирует - «это отборные люди». «Те, кому мир мал, тесен и отвратителен — приходят к Ницше».

Себя он (с лёгкой иронией) называет «Сверхчеловек из камеры № 24». И, мучая тело гимнастикой, признаёт: «Это все от Ницше, хотя как мне помнится, великий немецкий философ не сделал в своей жизни ни единого физического упражнения».

И наконец самое позитивное и героическое: «В стенах военной тюрьмы, в плену, я говорю жизни „да“, я с Ницше. Сегодня мой сокамерник Алексей сказал: „Я встану на колени только перед Богом“. А я и перед Богом не встану на колени. Таковы уроки Ницше».

В «Титанах» (2014) Ницше уже не отверженный, а посланник.

Фамилия его пишется здесь так: Ниетже (чтобы явственно проступало русское слово «нет», ведь Ницше — великий отрицатель). Приведя в начале главки портрет Ницше в исполнении Лу Саломе, Лимонов констатирует: «Это портрет слабого человека». Отношения Ницше с женщинами — хороший повод пошпынять философа. «Паника перед женщиной и желание женщины — это Ницше», — утверждает Лимонов с чувством превосходства. Он называет Ницше «тоскливым мастурбатором», «несчастным интеллигентом, скованным буржуазными заповедями», который не мог «просто завалить» Лу Саломе. И делает вполне фрейдистский вывод из мужской несостоятельности Ницше: «Его так прищемило отсутствием самки, что он был вынужден создать великие, мятежные произведения».

Наперекор тем фанам Ницше, которые изо всех сил стараются развести философа и Гитлера, Лимонов утверждает их нерушимую связь и преемственность: «Гитлер сыграл для Ницше ту же роль, что Ленин для Маркса. И дело тут […] в общем для этих двоих духе. Гитлер тоже считал что „падающего — подтолкни“».

У Лимонова свой Ницше - «классовый враг буржуазии», «пророк четвертого сословия», вроде Маркса, чуть ли не социалист. Конечно, он сильно пережимает — Ницше, как известно, не жаловал «сволочь социалистическую, апостолов чандалы, которые хоронят инстинкт, удовольствие, чувство удовлетворённости рабочего с его малым бытием, — которые делают его завистливым, учат его мести…» («Антихристианин»). Но выглядит это эффектно.

В рассказе «Служанка этих господ» (2014) Лимонов продолжает бодаться с Ницше. Герой-автор где-то на острове Капри попадает в загадочный и странный дом. Обитатели дома - Горький, его любовница баронесса, Ницше и Лу Саломе, в которую он был влюблён. Ницше и Горький похожи друг на друга, как близнецы, поэтому дамы их часто путают.

Все они — духи. Поэтому они не говорят, а воют. Они плачут («В особенности синьор Горки», — объясняет служанка, тоже мёртвая). Они не едят, не занимаются сексом… Но зато им снятся сны, которыми они расплачиваются со служанкой («Они платят мне очень хорошо — живыми ощущениями, потому я их и терплю…»)

Герой ведёт себя как герой. Он свергает Ницше с пьедестала: «…до появления господина Гитлера вы считались самым главным дьяволом-соблазнителем европейской культуры. […] Он преодолел вас. Вы знаете, что вы давно уже не тиран Ассирии мысли?» Ницше обижается и злится.

Потом герой строго осаживает Лу Саломе, которая пытается с ним заигрывать: «Что вы себе позволяете?!» Девушка, конечно, расстроена, но ведь и то сказать: хоть она и предмет поклонения и вожделения Ницше (а также Рильке и Фрейда), но всё-таки мёртвая…

А вот и приятный сюрприз: герой находит в книжном шкафу свои книжки «во французском переводе». И покидает эту обитель знаменитых духов в неплохом, кажется, настроении.

Ночью, во сне, к нему приходит суккуб — та самая служанка. Занавес целомудренно опускается. А вся история представляется не такой уж фантасмагорией, как могло показаться вначале. Был, был он там! И плачущего Горького видел, и Лу на место поставил, и Ницше попрессовал…

И совсем не удивительно, что в стихах Лимонова Ницше предстает в виде безобидного ракообразного в ряду других «священных монстров, включая его самого:

…И чёрный Ницше, из провала — крабом

И толстый Будда, вздутый баобабом,

И острый я — как шип цветов колючий

На Украине призраков летучих…

Такие мы. А вы какие?

Мы — неземные. Вы — земные.

Владимир Сорокин: о преодолевших

А вот Сорокин представляет Ницше в более грозном и поэтичном образе. У него есть картина, которая называется «Хребет саблезубого Ницше». Там только голова философа, воткнутая длинными звериными клыками в горный хребет. А кругом вершины, холодная синь неба, разрежённый и чистый воздух, и никого…

Новелла Сорокина «Настя» (2000) — самое антиницшеанское произведение в современной литературе. Это радикальный спор с Ницше, а может быть, даже вызов ему. Так сказать, перчатка, брошенная моралистом. «Вы уверены, что человек — это нечто, что должно преодолеть?» - как бы вопрошает моралист всех нас и Ницше.

«Вчера вечером приехал Лев Ильич, и после ужина я с ним и с рара сидела в большой беседке. Рара с ним опять спорил про Nietzsche, что надобно преодолеть в своей душе самого себя. Сегодня я должна это сделать. Хотя я и не читала Nietzsche», — пишет в дневнике Настя в день своего шестнадцатилетия. А в кабинете её отца бюст Ницше, много книг, секира и — «копия звездного неба на потолке», напоминающая о том, что всегда поражало Канта.

Скоро живую Настю сунут в печь, зажарят и подадут на стол. И вполне приличные люди — интеллигентные, образованные — будут есть «новоиспеченную гражданку» с большим удовольствием. «Торопитесь! Жаркое не едят холодным. — С удовольствием, — протянул тарелку отец Андрей. — Есть надо хорошо и много. — В хорошее время и в хорошем месте, — Мамут тоже протянул свою. — И с хорошими людьми!»

И это contra Ницше, который говорил так: «…общая радость, совместно пережитое удовольствие повышают последнее, дают отдельному человеку прочность, делают его добродушнее, отнимают недоверие и зависть: ибо человек чувствует себя хорошо и видит, что и другие так же себя чувствуют» («Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов»).

Совместное удовольствие от трапезы — от зажаренной Насти — сопровождается разговорами о высоком. «…Подставляя другую щеку, мы ничего не изменяем в мире. — А толкая падающего — изменяем? — забарабанил пальцами по столу Мамут. — Еще как изменяем! — Саблин поискал глазами соусник, взял; загустевший красный соус потек на мясо. — Освобождая мир от слабых, от нежизнеспособных, мы помогаем здоровой молодой поросли!»

И вот здесь самое главное — чудовищный контраст между правильностью слов Мамута, не соглашающегося с негуманным посылом Ницше, и его поведением: «- Мир не может состоять исключительно из сильных, полнокровных, — осторожно положив дымящуюся сигару на край гранитной пепельницы, Мамут отрезал кусочек мяса, сунул в рот, захрустел поджаристой корочкой».

И возникает вопрос: преодолели ли эти люди (да, люди!) в себе человеческое слишком человеческое с помощью Ницше? Или Ницше просто пришелся им кстати, а дело вообще-то не в Ницше? Или всё-таки в Ницше тоже? Ибо ответственность идеолога тоже существует (на Нюренбергском процессе была попытка привлечь Ницше к ответственности посмертно).

«Трилогия» Сорокина («Путь Бро», «Лёд», «23000») — еще один его подход к Ницше на опасное расстояние. Сюжет такой. Одному молодому человеку, соприкоснувшемуся со льдом, приходит озарение. Он понимает, что не такой, как все. И должен искать среди обычных людей таких же, как он, чтобы собрать Братство Света. Они должны быть светловолосыми, с голубыми глазами — такие белокурые бестии из Ницше, усвоенные нацистами.

Лёд здесь — некая таинственная субстанция, направляющая своих адептов и дающая им силу. Стоит вспомнить об образе льда у Ницше: «Тот, кто умеет дышать воздухом моих сочинений, знает, что это воздух высот, здоровый воздух.[…] Лед вблизи, чудовищное одиночество — но как безмятежно покоятся все вещи в свете дня! Как легко дышится! Сколь многое чувствуешь ниже себя!» («Ecce Homо»). А заодно — и о том, что Гитлер любил лёд и верил в то, что лёд ему помогает.

На протяжении всей трилогии Сорокин развивает метафору, заложенную в названии работы Ницше «Сумерки идолов, или Как философствуют молотом». Члены Братства простукивают людей, разбивая им грудную клетку ледяным молотом. Если сердце не отзывается, это пустышка, которую не жалко — «мясная машина», как они презрительно называют обычных людей.

Ницше говорил о таких сверхчеловеках очень красиво: «стрелы тоски по другому берегу». Братья и сёстры Света и тоскуют по другому берегу — по тому берегу, где они, достигнув числа 23 000, соединятся в едином Свете Изначальном. То есть совершат коллективное самоубийство — такова цель и цена красивой идеи, на которую они потратили жизнь.

Последний извив отношений Сорокина с Ницше — в «Теллурии» (2013). В главе XXII возле костра сидят два путника «с песьими головами» — философ и поэт. Философ упрекает поэта в желании есть падаль (тот оправдывается Бодлером), но сам варит в котле чью-то отрубленную голову… И мечтает: «А я стану новым Ницше, Ницше-2, возьму альпеншток и пойду в горы, выше, выше, выше, дабы встретить солнце нового тысячелетия. Тысячелетия Истины! Я скажу этому солнцу: «Свети для нас, светило нового смысла жизни!». Затем… возьму ручку со стальным пером,

обмакну ее в свою левую руку и своей кровью опишу нового, зооморфного Заратустру, которого так давно ждет духовно обнищавшее человечество".

Возжелавший спасти «духовно обнищавшее человечество «, пишущий кровью («Из всего написанного люблю я только то, что пишется своей кровью», — восклицает Заратустра) и при этом жадно пожирающий чью-то голову - таким у Сорокина предстаёт Ницше, пусть и зооморфный, с пёсьей головой.

Виктор Пелевин: весёлая наука

Пелевину видится Ницше не крабом или кем-то саблезубым, а в обычном человеческом обличии: вот мелькнула «фотография человека с чудовищными вьющимися усами и мрачным взглядом», и еще раз — «с исступленным взглядом».

Впервые Ницше появляется в рассказе «Хрустальный мир» (1991). Само его появление обусловлено временем действия — это 24 октября 1917 года. Последний извод Серебряного века, голоса которого еще отчетливо слышны. Два юнкера на лошадях охраняют на Шпалерной улице проход к Смольному. Они нюхают кокаин, колются эфедрином. Читают Блока. Ведут разговоры: «Сверхчеловек — вовсе не то, что думал Ницше. Природа сама еще этого не знает и делает тысячи попыток, в разных пропорциях смешивая мужественность и женственность — заметь, не просто мужское и женское…»

Разговоры пародийно подсвечиваются странными личностями, которые стремятся прорваться в Смольный. То это приличный, картавящий господин, то пожилая женщина в шляпе с густой вуалью, тоже картавящая, то рабочий с лимонадом, которого юнкера пропускают к Смольному — они страдают от ломки, и им уже всё равно. Все эти личности — один человек. Точнее, сверхчеловек - Владимир Ильич Ленин. Он попадёт в Смольный и возглавит Октябрьский переворот (который потом назовут Великой Октябрьской Социалистической революцией).

В «Желтой стреле» (1993) бег поезда по кругу («Андрей вспомнил цепочку следов на снегу за окном, которую год назад видел из окна ресторана…») - это реализованная идея вечного возвращения Ницше. «Всё идёт, всё возвращается; вечно вращается колесо бытия» («Так говорил Заратустра»).

В романе «Чапаев и Пустота» (1996) время как бы буксует на месте, и вечное возвращение оборачивается вечным невозвращением. Чему посвящено стихотворение под таким названием:

Принимая разные формы, появляясь, исчезая и меняя лица,

И пиля решетку уже лет, наверное, около семиста,

Из семнадцатой образцовой психиатрической больницы

Убегает сумасшедший по фамилии Пустота…

Пелевин встраивает Ницше в уголовный дискурс (куда тот, надо сказать, встраивается вполне). Но делает это, в отличие от Лимонова: в «Последних днях Супермена», веселясь. Так, Вовчик Малой, коммерческий директор дурдома, в котором лежит Пётр Пустота, носит кличку Ницшеанец и ездит (высший бандитский шик 90-х!) на «Мерседес-600» («этот бандит, может быть, десять человек убил, чтобы такую машину себе купить»). Учуяв в Ницше родственную душу, этот бандит организовал перевод книги философа на «нормальный язык», то есть на феню, «чтоб вся братва прочесть могла». Вывод, к которому приходит после чтения Колян (уголовная пехота) прост: чтобы тебе стало совсем хорошо — чтобы достичь «вечного кайфа», или нирваны, — надо грохнуть «внутреннего мента», то есть избавиться от угрызений совести. Ср. у Ницше: «Угрызения совести неприличны». («Сумерки идолов, или Как философствую молотом»).

Есть и другой путь. Наевшись грибков и запив их водкой, братки в свою нирвану — в вечный кайф — и попадают (правда, ненадолго). Точнее, пролезают через форточку, как образно выражается самый просвещенный из них Володин. Он объясняет, что то же было с Ницше — философ пытался пролезть в нирвану незаконным путём. Из-за чего сошел с ума и оказался в дурке. Тут, конечно, возникает вопрос: а жаждал ли Ницше нирваны? Хотя, возможно, автор имел в виду опиум, которым Ницше порой злоупотреблял.

В «Священной книге оборотня» (2004) появляется травестия сверхчеловека - сверхоборотень. О нём возвещает лисичка А-Хули. Выступая в роли Учителя, она — вполне в духе Ницше — разъясняет своим сестричкам, что это такое: «Сверхоборотень — то, чем может стать любой из нас в результате нравственного самоусовершенствования и максимального развития своих способностей».

Но вот путь к сверхоборотню в себе А-Хули (и Пелевин) пролагает уже не по Ницше — через милосердие, непричинение зла слабым, любовь и т. п. И таким образом соединяет Нише и Будду в противоестественном союзе. Понятно, что при Ницше само слово «милосердие» и произнести было бы стыдно. Он говорил так: «Слабые и неудачники должны погибнуть: первое положение нашей любви к человеку. И им должно ещё помочь в этом» («Антихристианин»)

А-Хули учит о сверхоборотне и своего возлюбленного, генерал-лейтенанта ФСБ и волка-оборотня. Которого, строго говоря, и учить-то не надо, поскольку скоро он сам станет сверхоборотнем (и одновременно получит звание генерал-полковника). В пропедевтику для Александра добавляется Радужный Поток, о котором учил опять же Будда. Вроде бы в Радужном Потоке в финале исчезает и сама А-Хули. Но к Ницше это совсем никакого отношения уже не имеет: Пелевин, как всегда, отдал предпочтение Будде.

Стоит еще добавить, что Пелевин обогатил наш словарь такими bons mots, как «недосверхчеловеки» («Чапаев и Пустота») и «тюремное ницшеанство» («СКО»). Этим взаимоотношения Пелевина с Ницше пока исчерпываются.

На снимке в открытие статьи: немецкий философ Фридрих Ницше/ Фото: ТАСС