Мы красные кавалеристы

…Начиналось эта история, если верить автору, тридцать лет назад. Ну, а как она продолжилась лучше, конечно, спросить у его мамы. Ведь это она однажды просто свалила всё, что было, на дно огромного фанерного ящика, и отправила морем — в Хайфу. «Тряпки. Полотенца. Письма. Занавески. Школьные тетрадки. Учебники для третьего класса. Подвенечное платье. Ёлочные звёзды и серпантин. Твои игрушки».

Таким образом, здесь все семейное. «Игрушки» Дмитрия Дейча — это вообще история родственных связей, рассказанная в контексте детских артефактов советского времени. Одна игрушка, игра или история про дедушку на войне — одна глава романа с детством. А также с отрочеством и юностью, дальнейшей армией и дядей Колей-меломаном, не любившем Мендельсона и поэтому так и не женившегося.

Хотя, детство у героя, скорее всего, было как раз позднесоветское, поскольку все эти сокровища — пластиковые пираты, викинги, индейцы с ковбоями и даже «любимая пластмассовая клюшка с пластмассовой шайбой впридачу» — в застойные времена не особо водились в коллекциях мальчиков. Здесь ценилась редкая «резина» из ГДР, из которой были сделаны те же индейцы (из них, в свою очередь, по образу и подобию клепали их советских пластмассовых собратьев) — ну а клюшки вообще мастерили из каких-то дрючков, словно в кино «Тайна железной двери».

И только плоские и алые, словно леденцы, пластмассовые буденовцы из рассказа «Конармия» были «свои», советские, такой экономии материала больше нигде в мире не встречалось. Они, словно пистоны за шесть копеек из киоска «Союзпечати», предназначались не для игры, а для «имитации» военных действий, поскольку почти не держались, пардон за оксюморон, на ногах. Собственно, как те же пистоны, не имеющие убойной силы, о чем гласила надпись на коробке: «Предназначаются для имитации выстрела из детских автоматических пистолетов».

Да и дедушка, как оказалось, был ненастоящий. С одной стороны, конечно, идиллия, когда он на кухне «рассказывал бабушке неприличный анекдот, хмыкая и гукая в опасных местах, чтобы я, подслушивая, не узнал раньше времени, как делают детей», о чем вещает маленький герой этой книги. С другой стороны, как у всякого персонажа из детства, его дедушка «был инопланетянин с маленькой кнопочкой на затылке». Как в книжке с названием «Штамм Андромеда», которую читала мама.

Да, стоит, наверное, напомнить, что рассказы Дейча — из повседневной жизни обыкновенной еврейской семьи, в которой «всех без исключения заразили, ещё в детстве: Достоевским, Толстым, Куприным, Чеховым. Бедные люди… крейцерова соната… дядя Ваня… Женщина непременно должна быть истеричкой, мужчина — святым или безумцем». Что это меняет? По крайней мере, в жизни героя достоверно известно, что именно. «Я точно знаю, — сказал Чуня, — и теперь все во дворе узнают, что твой папа еврей. А значит и ты — еврей. И дети твои будут евреями. И в паспорте у тебя будет написано: „еврей“. Теперь тебя все бить будут. Я буду. И Мишка Сапего. И Карась. И Цыпа. И даже Светка Зеленовская».

И безусловно, весь этот эпос — из сокровищницы еврейской же мысли советского разлива, которую, тем не менее, особо ни к чему такому социальному не пристегаешь. Поскольку там все давно пристегано. «Дурак, — засмеялся он в голос, — думаешь, почему наш район „еврейским кварталом“ называют? Тут евреев больше, чем грязи. Каждый второй — еврей. — И ты… тоже? — И я, — подтвердил Кирюха, — и Чуня. И Мишка Сапего. И Карась. И Цыпа. И даже Светка Зеленовская».

А вообще-то так бывает, когда бытовые, в сущности, явления и вещи рассматриваются сквозь призму истории более древней, чем военная слава дедушки нашего героя, Григория Исаевича, выведшего свой полк из окружения. Которого, кстати, вполне «исторически» звали Довид Гирш реб Ицхак Дейч. И пускай даже речь о «советских евреях», но все равно они почему-то отличаются от всех других людей из этой книги. В первую очередь, любовью к этим самым людям, и уж после — ко всему, что их окружает. Например, к игрушкам, личному ординарцу или собственному короткопалому внуку, которого не взяли на скрипку.

Вот из какой, например, истории черпают свои знания иные любители детей в книге того же «певца пуговиц» Александра Кабакова? Из более «мальчишеской», «мужской», «милитаристской», наконец. «Кто-то из отцовых сослуживцев заинтересовался железным гимнастом и долго рассматривал его движения с кривой усмешкой неловкости, какая обычно появляется на лице взрослого, занятого детским делом. Потом он произнес с уверенностью: «Подъем переворотом».

А здесь? На каком языке братьев Стругацких говорит дедушка героя, тот самый полковник в отставке и кавалер четырех орденов Красного знамени, отстраняясь от всех прочих певцов коммунальной вселенной? Насчет внука все ясно, он недалеко укатил от упомянутых папиных сослуживцев из другой книжки, и заводную курочку разъяснил почти на том же волапюке. «Неприятный стрекочущий звук, как выяснилось позже, никакого отношения к живым, неигрушечным птицам не имел, а имел отношение к порционному, дискретному движению пружины, приводившей курочку в движение».

Ну, а все-таки — дедушка? Как он объяснял неумелую распальцовку внука? «Я не знаю, как это делается у вас, людей, — говаривал он, — но у нас, пришельцев с Альфа-Центавра, имеются четыре Абсолютно Верных патентованных средства для удлинения пальцев. Первые три мы рассматривать не станем. Почему? Видишь ли, мой пятипалый друг, наша древняя раса, лучшие представители которой бороздили космические пространства уже в те далёкие времена, когда людские племена всё ещё забивали мамонтов и охотились на винторогих козлов, анатомически весьма и весьма отличается от вашей».

Неудивительно, что и внук давно уже отличается от своих «древних» предков. «Папа не любил полонез Огинского и называл его ваша дешёвая сентиментальщина», — сообщает он, слушая, как играет мама, вовлекая его в тайный союз против «соцреалистического» папы. — Она называла этот полонез не иначе как «Les Adieux à la Patrie», будто её плохой французский был способен что-то прибавить этой музыке".

Что же касается упомянутых дедушкой «далеких времен», то у самого внука-героя все это тоже было очень давно. Не так, конечно, как у известного поэта-минималиста, когда он «только и умел, что управлять струйкой мочи». Но примерно тогда, сообщает автор «Игрушек», когда «покупка игрушечного пистолета, стреляющего пистонами, могла что-то изменить в моей жизни». Теперь, скорее всего, даже это не поможет. Как в истории с мячом, ведь если «проткнуть старую резину булавкой и вдохнуть через образовавшуюся дырочку», то вряд ли это будет «воздухом детства». Это даже «воздухом свободы» не бывает, о чем стоит подсказать автору, как если бы гораздо позже он вскрывал импортную кассету и трепетно втягивал запах пленки, смутно представляя мулатов, бухту, экспорт кофе, чарльстон «У моей девочки есть одна маленькая штучка»…

Поскольку таких штучек больше не выпускают.

Дмитрий Дейч. Игрушки. — М.: Издательские решения 2015. — 104 с.