Не бросайте в воду камни, место их совсем не там…

Книга Василия Авченко «Кристалл в прозрачной оправе. Рассказы о воде и камнях» (Редакция Елены Шубиной) — это самое странное произведение, которое мне доводилось читать со времен «Улисса» Джойса и «Между собакой и волком» Саши Соколова. Вся странность в том, что книга эта — не про людей (можно даже — про не людей). Авченко возводит на пьедестал повествования воду и камни. У него «звездное небо надо мной и звездное небо подо мной» — не больше, не меньше. А кроме морских звезд в «Русском Японском море», как называет его автор, еще много кого водится — и никто не забыт, и ничто не забыто в этой океанической вселенной. Это утверждение относится и к образованиям, что в недрах земли. В общем, Василий Авченко представляется мне древним магом, заклинателем морей, и алхимиком, повелевающим земными минералами. Зачем ему люди? Они не нужны.

Повествование ведется настолько въедливо и нарочито скрупулезно, что приходит миг, когда читателю (я сейчас только про себя) начинает казаться, что еще секунда — и все это превратится в стеб, в курехинский «Ленин-гриб» или лево-шизофренический бред, как у Сорокина в самом конце «Тридцатой любви Марины». И ты уже готов от души посмеяться, когда автор на несколько страниц расписывает особенности поведения корюшки или всерьез рассуждает о том, можно ли заворачивать селедку в газету и кто от этого больше выигрывает — селедка или журналисты, в чьи статьи она, собственно, завернута, как ты понимаешь — нет, все серьезно, это все написано ради рыбы, ради моря. Поначалу показалось, что подчеркнуто публицистический, сухо-журналистский стиль письма не всегда уместен, но поистине необъятная любовь к материалу, к Владивостоку, к Родине в конце концов — вытаскивает все на нужный уровень и мнимые недочеты превращаются в реальные достоинства.

Книга состоит из трех частей, по каждой из которых я пообщался с автором, плюс задал еще два вопроса, к новой книге не относящихся, но интересовавших лично меня. Милости просим в путешествие по стихиям.

Часть 1. Вода

— Василий, как пришло решение написать столь необычную книгу — роман, в котором сплелись любовь к родине, ностальгия… и рыбы, камни, вода?

— Как и в случае с книжкой «Правый руль», в какой-то момент я понял, что есть гигантская тема, целый тематический пласт, о котором почему-то не пишут стихов, драм и романов. А рыбы заслуживают всего этого не меньше, чем войны или любовь. Рыбам я многим обязан — достаточно вспомнить, скольких из них я съел. Да и феномен океана, который, как говорят, дал человечеству жизнь, меня всегда занимал. В воду я могу всматриваться бесконечно, она мне безумно интересна, с ней никогда не скучно. А те удивительные существа, которые в ней живут — как правило, молчат. Приходится за них говорить мне.

— Да, я ощутил что-то такое… говорящее за рыб. По тексту первой части понятно, что человек, её написавший — абсолютно болен «морской болезнью», и всем, что с морем связано: с тем, что внутри и поверх воды. С какого возраста средний житель Владивостока такую зависимость в себе осознаёт?

— У меня это осознание пришло в возрасте «двадцать плюс». До этого я вообще не понимал, где живу. Казалось, что море есть в любом городе, что это примерно как небо. В возрасте около 20 лет я впервые попал в Москву, и понял, что Владивосток — город своеобразный, интересный, удивительный. С тех пор я каждый день открываю его для себя. Ещё многое не открыто, и я уже знаю, что моей жизни на это открытие не хватит, потому что в каждом кирпиче Владивостока, в каждой его сопке заключены и российская, и мировая история, культура и так далее.

— У тебя прекрасно считывается тоска по морю детства и юности. А чем море детства и юности отличается от моря нынешнего? Оно ведь то же самое — меняемся мы, а не оно. Или нет?

— Море, разумеется, вечно с точки зрения человека, жизнь которого коротка. Но всё-таки меняется и оно, и не без участия человека — много сейчас говорят об экологических бедствиях. А я могу вспомнить, что ещё в моём детстве гребешок и трепанг под Владивостоком можно было собирать, зайдя в море буквально по пояс. Сейчас такого нет — всё выбрали, за тем же гребешком приходится нырять гораздо глубже. Приморцы начали есть мидий и спизул, чего раньше никогда не практиковалось — считалось, что эти ракушки только для наживки пригодны. Скоро, видимо, возьмёмся и за устриц, которые сейчас никому особенно не нужны. Корюшки в Амурском заливе тоже стало меньше — повыловили. А какие у нас были китобойные флотилии до начала 1980-х! А промысел иваси! Но море всё равно остаётся удивительным, непознаваемым, поражающим. И таким будет всегда. Всем горячо рекомендую роман Александра Кузнецова-Тулянина «Язычник», где о море сказано много мудрых и верных слов.

— Пять лет назад я породнился в поморами, взяв себе в жены северодвинку, поэтому спрошу: в чем отличие поморов и приморцев? И в целом — Белое море в тебе вызывает какие-то чувства или только свое, родное?

— Ну, я не могу делать такие обобщения, потому что на Белом море был только однажды. В целом же меня всегда восхищает не различие, а сходство: несмотря на невероятную «раскиданность» нашей страны, российское население удивительно однородно, все мы говорим на одном языке. Скажем, в том же Китае разница между жителями различных провинций куда сильнее, что отражается уже в диалектах. У нас, разумеется, отличия тоже есть, но гораздо меньшие. И это не вполне объяснимый для меня феномен. А чувства вызывает любое море, но к дальневосточным морям отношение, конечно, особое. В том числе и к нашему русскому Японскому морю.

— Как думаешь, если бы рыбы умели говорить — о чем бы они говорили? Вопрос немного странный, но задавая его литератору, который просто таки поклоняется рыбам — я не грешу против истины.

— Это большой вопрос и большая тайна, к которой я только чуть-чуть, краешком, попытался прикоснуться. Ещё интереснее то, о чем молчат камни — существа почти вечные…

Часть вторая. Камни

— Намек понятен. Каким образом в твоей жизни появились камни как эстетическая категория и страсть?

— Это с детства, это от отца-геолога. Он меня брал в экспедиции, там я к ним и приобщался: узнавал названия (такие всегда красивые!), видел, находил, общался… Потом прямо возле дома на скале нашёл аммониты — древние окаменелости. И пришёл настоящий палеонтолог, посмотрел на них, собрал… Даже потом упомянул эту находку в одной из своих работ. Это был мой скромный вклад в науку о земле. Я в последнее время часто думаю: не напрасно ли я пошёл на журфак? Мог ведь и чем-то другим заниматься…

— Ты пишешь: «При виде красивых камней или даже упоминании их названий (камни бы очень смеялись, если бы узнали, как их называют; до человека они прекрасно существовали без названий — и после человека продолжат существовать в этой анонимности высшего порядка) я чувствую возбуждение сродни сексуальному». Но давай двинемся от сексуальности к тайным наукам другого порядка. С алхимическим деланием знаком, наверное, раз интересуешься недрами земли?..

— Нет, с алхимией я не знаком. Хотя сама идея поиска философского камня мне близка. Думаю, на определённом этапе развития человечества алхимия сыграла важную роль. Да и современная ядерная физика в каком-то смысле может пониматься как новый, успешный извод алхимии, уже без всякого там шарлатанства.

— Чаще всего в своей жизни до сего момента ты собирал камни или разбрасывал их?

— Собирал — с детства. Разбрасывать начал потом, уже в более или менее взрослом возрасте.

Часть 3. Вода и камни

— Что все-таки тебе ближе и любимее — вода, камни или вода и камни?

Всё ближе. Не могу же я сказать, какой собственный внутренний орган мне ближе… Так и тут.

Два общих вопроса напоследок

— Василий, расскажи о своем сотрудничестве с Ильей Лагутенко. Как вы познакомились, как решили написать вместе книгу? Кстати, впервые о тебе я услышал именно от него.

— Илья Лагутенко пригласил меня к сотрудничеству после выхода книжки «Правый руль». Понятно, что для меня как для жителя Владивостока, да ещё окончившего школу в год выхода альбома «Морская», «Мумий Тролль» давно был больше, чем «Мумий Тролль». Поэтому я с удовольствием поучаствовал в написании совместно с Ильёй фантастической киноповести — мы так определили жанр — «Владивосток-3000». Кино, правда, пока не снято, но надежды я не теряю. Это был новый для нас обоих опыт, попытка освоить новый язык. Этот текст, может быть, не столь серьёзный по форме, но содержательно это было важное для меня высказывание. Да и работать было интересно — меня взяли в тур «Мумий Тролля» по Дальнему Востоку, и мы летали с Хабаровска на Сахалин, из Магадана на Камчатку…

— Как ты думаешь, сегодня писателю обязательно жить в Москве, чтобы быть в поле зрения, в топе у читателей, издателей и тусовки? Я живу в Липецке, Прилепин в Нижнем, ты во Владивостоке… мешает ли это? Чувствуешь ли ты на себе, что внимания недостаточно?

— Да не сказал бы… Мне кажется, внимания как раз столько, сколько нужно. Иногда даже, может, многовато. В Москве, наверное, жить удобнее по ряду соображений — знакомства, круг общения, мероприятия, элементарная доступность литературы и важных людей… Но мне бы не хотелось, чтобы вся литература была сосредоточена в Москве, я в этом смысле — за децентрализацию, за какое-то более или менее равномерное распределение писателей по поверхности страны. Это и для самой страны лучше, чтобы провинция не корчилась безъязыкая. Поэтому меня очень греет, что ряд ведущих писателей современной России — Захар Прилепин, Алексей Иванов, Михаил Тарковский… — живут не в Москве, своим примером доказывая, что постоянное пребывание в столице не обязательно. Другое дело, что издаваться всё-таки нужно в Москве или в Петербурге, если ты хочешь, чтобы тебя заметили, прочитали. Очевидно, что и книгоиздатели, и книжный рынок сосредоточен в столичной зоне, нравится нам это или нет. У нас централизованная страна, иногда даже сверхцентрализованная. В этом есть и сильные, и слабые стороны.

— Большое тебе спасибо. Желаю никогда не забывать о воде и камнях.