Свободная Пресса в Телеграм Свободная Пресса Вконтакте Свободная Пресса в Одноклассниках Свободная Пресса на Youtube
Культура
7 декабря 2009 17:14

«И окровавленной рукой схватил чекиста!»

Единственный оптимист в русской литературе Валерий Попов собирается подарить людям несколько вагонов слов — чтобы им было, чем… разговаривать

30

Валерию Попову, председателю союза писателей Санкт-Петербурга 8 декабря исполняется 70 лет… Накануне своего грозного, как он сам выразился, юбилея писатель не отрывается от клавиатуры компьютера. В московском издательстве «Прозаик» у него выходит книга избранных произведений «Сон, похожий на жизнь». Но это далеко не все, чем он занят.

«СП»: — Валерий Георгиевич, в самом начале своего литературного пути вы провозгласили, что «жизнь удалась». Рецепт вроде бы простой: любить жизнь и радоваться вопреки тому, что радость неуместна. Ну и как, рецепт оказался верным?

— Рецепт, чтобы он действовал, должен быть из сильных составляющих. Самая первая, пожалуй — Питер после блокады, когда мы вернулись в него из Казани в 1946 году. Огромные дома казались замками, нас волновали таинственные подвалы, опасные крыши. Все это давало огромную пищу воображению. Даже не представляю, где нынешним детям такое брать. Помню, как я вылезаю на крышу из слухового окна, и вижу свою огромную тень на доме напротив. Гляжу с восторгом и ужасом: неужели, если я подниму руки, этот гигант их тоже поднимет? И, о восторг — он их поднимает! «Ты можешь создать свой мир!» — вот ощущение, полученное тогда.

«СП»: — Но жизнь и на самом деле у вас удалась: попасть в 60-е годы в ЛЭТИ! Тогда этот вуз острословы называли «Ленинградским театрально-эстрадным институтом с легким техническим уклоном». Оттуда кроме инженеров вышло много артистов, режиссеров, писателей… Это был, видимо, какой-то очень творческий бульон…

— Да, это была одна из удач, которыми молодость меня вообще баловала. Но до этого еще была золотая медаль в школе. А в ЛЭТИ я встретил своих самых лучших друзей, там получил такой запас счастья, которого хватило на всю жизнь. Это был какой-то рай земной. Рядом Ботанический сад, в нем росли потрясающие пальмы, огромные цветы. И оказаться там в разгаре молодости, среди веселых друзей и подруг, было замечательно. Легко шли и стихи, и курсовые, и постоянные выдумки и розыгрыши — будущие эпизоды моей первой большой повести «Жизнь удалась». Языковая роскошь, постоянная игра слов — тоже из ЛЭТИ. Говорить просто и банально, как сейчас, считалось стыдно — полагалось блистать, острить. «Подвижен, как ртуть, и так же ядовит» — про одного неприятного типа.

«СП»: — Запас счастья в ваших книгах щедро передается читателю.

— Жизнь удалась, хата богата, супруга упруга — мой тогдашний девиз.

«СП»: — Но это же момент и опасный: если жизнь удалась уже тогда, в самом начале, то — что же впереди? Прочитав ваш недавний роман «Третье дыхание», я с сожалением подумала, что единственный оптимист в русской литературе, как вас называют, все-таки оказался захвачен домашним адом, позволил ужасу овладеть собою. Гротеск — ваш любимый литературный прием — обернулся гротеском в жизни и подавил писателя, который провозглашал гармоническое взаимодействие с миром.

— Придавил, но не подавил. Роман кончается тем, что уточка плывет на льдине, заплывает под темный мост, а потом снова выплывает на солнце. Умение ярко видеть мир, спасающий тебя — одна из главных спасительных доблестей героев этой истории. Некоторые шутки из молодости, какие-то наработки молодой удачливости работают и в аду. Мне кажется, герои из тьмы выплыли на свет, как та уточка из-под моста. В этом суть «Tретьего дыхания». Трагично по содержанию, оптимистично по форме — мой стиль.

«СП»: — Мне запомнилось, как герой романа скачет по Невскому на лошади. Будь что будет, поскачу, куда хочу!

— Это восторг, вырастающий из отчаяния. Все-таки этот роман я считаю оптимистическим сочинением, потому что там нет поражения. Даже следующая вещь «Комар живет, пока поет» — про смерть отца — полна, на мой взгляд, упоения жизнью. Это о том, как мы с ним оказались летом в Комарово, в будке Ахматовой, ему было 94 года, и он стал там умирать — падал, задыхался, но не сдавался, пытался и тут развернуть свою деятельность селекционера — сажал, поливал, и заодно написал своим корявым почерком свою жизнь — от деревенского мальчика до профессора. Жизнь — полную поиска, приключений, отваги. Его жизнь — и последние геройские дни — вот содержание книги. Какой уж тут пессимизм! Даже и смерть может быть такой, что завидно!

«СП»: — Действительность в России — это такой сюжет в стиле фантастического реализма, перед которым блекнет любая фантазия. Литератору остается лишь описывать происходящее. «С пугающей точностью», как вы говорите. Может быть, время классической литературы кончилось? И единственный настоящий роман сегодня пишет само время?

— Точно. Проехать в общем вагоне до Москвы — значит загрузиться замечательной литературой. Вот женщина входит с какими-то узлами, садится, открывает рот — и все. Даже не стелим постель, до утра все купе ее слушает. И сюжет, и форма, и гротеск, и горечь, и чудо — все есть в ее жизни. Только пиши. Просто литература ушла от жизни. Модны «проекты». Сколько уже прогрохотало пустых телег! Постмодернизм, альтернативная история, (то есть та, которой не было), теперь моден псевдореализм: скажем, босоногое деревенское детство, которого ты вовсе не проживал. То есть, можно уже не тратить время на жизнь, сразу писать. Легче — и как раз успеешь к престижной премии, — которую другие «мастера проектов» тебе и дадут.

«СП»: — Мы снова живем, под собою не чуя страны, народ ослеп, оглох, а если кто-то обладает зрением и слухом, то это очень одинокие люди…

— Думаю, это делается специально: не загружать души людей ничем «лишним». Книги писать и печатать только «в формате». То есть, стандартные. Чтобы и люди были стандартными, идеальными клерками. Но, к счастью, генетика еще дает всплески, и вопреки всему зрячие люди еще появляются.

«СП»: — Вы как-то умеете обрести посреди болота твердую почву. Не теряете присутствия духа даже в эпоху катастроф. «Шутить изволите».

—  Когда название моей главной книги «Жизнь удалась!» в очередной раз украли, нарисовали эти буквы черной икрой по красной, и выпустили огромным тиражом плакат, который потом висел во многих офисах, а мне, естественно, ни копейки не заплатили и даже не упомянули, я сказал: «Мне хотя бы баночку икры минтая, чтобы расписаться в уголке, поставить фамилию». Не откликнулись. Но мне не жаль. У меня-то был веселый роман с таким названием, а у них — всего лишь постер.

«СП»: — Мне нравится история, как вы разбили стекло в ресторане еще старого, сгоревшего потом дома писателей, бунтуя против засилья там клиентов из Большого дома, и «окровавленной рукой схватил чекиста», который пировал там вместо вас!

— Да, это мой вклад в борьбу с тоталитаризмом. Главное, что приехавшие милиционеры, а потом и женщина-следователь встали на мою сторону. Потому что я поступил правильно, это ведь был наш дом. Сейчас, действительно, никакого разделяющего стекла нет, все перемешалось.

«СП»: — Боюсь, сейчас вы не нашли бы такого понимания у милиционеров. Но в новом Доме писателей, который недавно открыли, — ресторан-то есть?

— К сожалению, там уже не разобьешь дверь в ресторан, потому что нет ресторана. Там нельзя даже гвоздь в стену вбить, чтобы повесить любимую картину. Строго там с нами. Самое удивительное — там сформирован персонал с приличным содержанием, но не предусмотрено денег на работу Союза Писателей. И грант практически невозможно получить. Это все равно, что выстроить Филармонию с роскошной сценой — но сэкономить на оркестре. Не выделено средств даже на стакан воды, да и стаканов не предусмотрено.

«СП»: — Жаль! В прошлом Доме писателей это же было сакральное место, сколько написано про этот ресторан!

— Да, были рестораны — легенды.

«СП»: — Чего только стоит сюжет, как вы с Битовым из «Европейской» попали в милицию, а когда вас оттуда выпустили, то возвращенцев приветствовал оркестр!

— Потому что в милиции знали Бунина, и когда мы сказали, что он тоже здесь выпивал, а однажды даже Шаляпин тащил его на закорках в номер на пятый этаж, — милиционеры прониклись и отпустили. Понимали, что в обществе должны быть сословия, в том числе и сословие писателей с их легендами. Сейчас, увы, в городе этим не озабочены. Или даже — озабочены обратным. Как иначе объяснить тот факт, что меня уже три раза старательно вышибают из кандидатов на премию городского правительства? И сейчас, в год моего семидесятилетия, это было сделано, я бы сказал, с особой тщательностью. Хотя мою кандидатуру выдвигают коллеги…

«СП»: — Валерий Георгиевич, вы лауреат самых престижных премий — имени С. Довлатова, журналов «Знамя», «Новый мир», премий «Северная Пальмира», «Золотой Остап», Ивана Петровича Белкина, Царскосельской и Новой Пушкинской премии. Ваши тридцать с лишним книг зачитаны, растерзаны в библиотеках, но склеены — и снова в ходу. Так стоит ли огорчаться из-за мелких пакостей… Вон Олег Басилашвили не получил звание почетного гражданина Петербурга. Зато Дику Адвокату дали это звание!

— Раньше по Невскому шли по праздникам старики с красными знаменами, это было тревожно, но объяснимо — то была часть истории, трагедия этих людей. А сейчас идут, напившись пива, болельщики, и обсуждают, за сколько миллионов «Зенит» продал своего лидера. Футбол хорош, но когда его усиленно делают главной идеей жителей города, особенно молодежи — это большой упадок городского духа, городской культуры.

«СП»: — Легенды Невского проспекта остались в прошлом?

— Веллер написал «Легенды Невского проспекта», но это легенды советского времени. Тем не менее, легенды были. А сейчас легенды Невского проспекта не написать. И старые исчезают. Никто не помнит знаменитый «Север», веселый «Восточный», задрипанный, но любимый «Сайгон». Все сметено могучим евроремонтом! Когда в каком-то помещении на Невском начинают делать евроремонт, то это значит, все, зачумленное место. Там уже ничего толкового не будет. Какой-нибудь бутик, через месяц смотришь, снова эти же небритые кавказцы все переделывают. Евроремонт навсегда! Все эти «Кофе-хаусы» и «Макдональдсы» — абсолютно безлики. У них нет ни малейшей индивидуальности, а это ведь и людей формирует таких же.

«СП»: — Но была же у вас недавно конференция «Петербургский текст»…

— Очень интересная, кстати, получилась конференция. И правительство города поддержало. Значит, все-таки пробить можно — хоть и создано, зачем-то, множество труднопреодолимых преград. Но, конечно, «петербургский текст» должен звучать гораздо громче и постоянно присутствовать в сознании города. Хармс, Замятин, Олейников, Введенский, замечательные обериуты, потом были Серапионовы братья, потом Голявкин, Битов, Кушнер. Работает и сейчас писатель Илья Штемлер, чьи романы читала вся страна. Глеб Горбовский все так же могуч. Немало и новых поэтов, интересных художников. Вот эти мифы и должны наполнять Петербург. Образ Петербурга должен быть постоянной заботой лучших людей культуры, но пока все не так.

«СП»: — Если вернуться к петербургскому тексту, то это…

— Линия гротеска, странности, нищей гордости. Город-сон, где все возможно. Где можно войти в случайный двор и провалиться в другую вселенную, оказаться в совершенно неожиданном мире, встретить невиданных раньше людей. У меня есть такой рассказ — «Шаг в сторону». Неуловимый, неисчерпаемый, неповторимый город. Но не в открыточном смысле. Это скрытый от туриста город, его нужно открывать снова и снова. Петербургский текст — это видеть новое в старом. То, что не видели другие. Это свободный острый взгляд. Нужно стараться не видеть то, что все время втюхивают. Видеть счастье там, где его вроде бы нет. Красоту там, где ее никто не видел. Взгляд особо пристальный — вот что такое петербургский текст. Свобода от штампов, от всяких веяний. Если кто-то диссертацию напишет про петербургский текст, — это уже станет догмой. А он должен быть свободен всегда, не прикован ни к каким схемам. Петербург — это как раз независимость. А московский текст это все-таки подчинение моде. И хотя это достаточно условно, но Москва — это литература успеха, попадания в струю. Петербург — это непредсказуемость и неуправляемость.

«СП»: — Только богатыри духа могут быть настолько внутренне независимыми, чтобы сопротивляться насаждаемому штампу, лишь единицы могут, как вы, говорить своими словами.

— Конечно, людям нужно дарить слова, чтобы они у них были, чтобы они умели разговаривать и выражать свои впечатления. Несколько вагонов слов надо срочно подвезти, закинуть людям. Особенно молодым. Спасти литературу — значит спасти людей. Они начнут говорить, чувствовать себя разными, не стандартными. Жизнь не иссякает, она взрывается гейзерами и вулканами. Так что не будем унывать.

«СП»: — Можете ли вы сейчас повторить с прежним энтузиазмом: «Жизнь удалась»?

— Да. Просто — к искусству радости еще добавилось искусство страдания, которое в молодости не культивировалось. А страдать надо тоже изысканно, глубоко — и художественно. Пить страдания не из лужи, а из красивого сосуда. Этот сосуд — литература.

«СП»: — Какие еще истины вы проверили на себе?

— Все хорошее не пропадает, не исчезает, а награждается, окупается встречным добром. Я не нажил себе врагов. Если кто-то начинает изображать моего врага — сбиваю его с этого пути своим радушием, добродушием. Любовь владеет мной и сейчас. Мне удалось построить свою систему жизни, в которой много людей задействованы своими лучшими качествами, что приятно и им. Надеюсь — так будет до конца.

На снимке: Валерий Попов в своем рабочем кабинете.

Фото автора

Последние новости
Цитаты
Вячеслав Поставнин

руководитель международного центра аналитических и практических исследований миграционных процессов

Сергей Гончаров

Президент Ассоциации ветеранов подразделения антитеррора «Альфа»

Александр Михайлов

Член Совета по внешней оборонной политике, генерал-майор ФСБ в запасе

Фоторепортаж дня
Новости Жэньминь Жибао
В эфире СП-ТВ
Фото
Цифры дня