Отстаньте от Егора Просвирнина!

Во времена моды на альтернативную историю, лет десять назад, мы с друзьями тоже любили рассуждать о каких-то развилках, которые наша страна проходила сколько-то лет назад, и что было бы, если бы хотя бы одна из тех развилок была пройдена иначе. Из того, о чем часто думаю до сих пор, помню разговор о Хрущеве — что ему надо было делать, чтобы в шестьдесят четвертом году соратники его не съели?

Самое простое — менять соратников, но тут ведь прямо условия, близкие к невыполнимым. Набор фигур на доске невелик, а правила накрепко заданы Сталиным — сначала с Маленковым, Жуковым и прочими против Берии, потом с Жуковым против Маленкова и прочих, потом с Сусловым и Микояном против Жукова — а дальше уже финишная прямая, в дверь стучится Микоян и говорит, мол, поехали к Суслову, будем уже с тобой, товарищ Хрущев, разбираться. Мог ли он вырваться из этого круга?

Если описывать хрущевское десятилетие на языке примитивной советологии, то нет, возможности вырваться у Хрущева не было. Но если посмотреть на то, что происходило в стране в те годы за пределами борьбы кремлевских группировок, ситуация для вождя-реформатора была вполне благоприятная. Он объявил войну сталинизму — да, консерваторов это шокировало и возмутило, но на то они и консерваторы. Общество в любом случае состояло не только из них.

Были вернувшиеся лагерники — оставим в покое Иванов Денисовичей, которым «четвертого перевод и двадцать третьего перевод», речь не о них. На свободу вышли и те, кто и в Магадане оставался твердокаменным коммунистом — старые большевики и их дети — случайные жертвы и те, кто действительно примыкал в двадцатых к каким-нибудь оппозициям, и даже, страшно сказать, троцкисты. Развенчание сталинизма для них было не меньшим подарком, чем, собственно, освобождение. Тебе пятьдесят лет, ты реабилитирован, восстановлен в партии и вставил зубы, ты готов служить делу Ленина, возвращаться к революционным идеалам, ты веришь, ты надеешься — и все это заслуга одного Хрущева.

Или студенты из больших городов, участники диспутов «об эпохе Маяковского» и читатели стихов у его памятника. Организаторы университетских марксистских кружков, авторы манифестов и статей в зарождающейся самодеятельной прессе, левые художники, которых не принимают в творческие союзы, но которые при этом люто и искренне ненавидят сталинизм и готовы защищать «ленинские нормы» — ну вот все эти люди, многих из которых мы даже не вспомним по именам. Они существовали, они были верны тем же идеалам, которые провозгласил ХХ съезд, и если бы Хрущев попробовал на них опереться в противостоянии с номенклатурой — ну вот как Мао в Китае.

Художники в Манеже — не «пидорасы», а молодцы, всем по ордену. Абрам Терц и Николай Аржак — не знаем, кто такие, но как пишут, сукины сыны — издать миллионным тиражом. Первый секретарь ЦК ВЛКСМ Владимир Буковский. Секретарь ЦК по идеологии Лен Карпинский. Члены политбюро Рой и Жорес Медведевы. Лауреат Ленинской премии и член ЦК КПСС Александр Солженицын (автор, не будем забывать, романа «Люби революцию»!). Председатель президиума верховного совета СССР Ольга Шатуновская; ей-то как раз, старой большевичке, Хрущев доверил разбирать репрессивные архивы — но это был максимум, на который он смог решиться, а надо было рубить сплеча — к черту номенклатуру, к черту воспитанников Сталина, только хардкор, только убежденные искренние сторонники. Опираясь на них, Хрущев, конечно, тоже не полностью гарантировал бы себе пожизненную власть, но, по крайней мере, так по-скотски, как Микоян, Суслов и Брежнев, они бы с ним не обошлись. Да и страна бы была другой, конечно.

А как было на самом деле — мы знаем. Поэтов у памятника Маяковскому разгоняли, ловили, исключали из комсомола. Самодеятельную литературу уничтожали и сажали за нее, лагерей стало меньше, но осталось достаточно. Развивалась карательная психиатрия. Кому повезло, тех просто исключали из комсомола и партии, из университетов, увольняли с работы. Вся будущая архитектура антисоветского сопротивления — она оттуда, из конца пятидесятых. Конечно, тут диссидентом станешь — люди верили в идеалы, хотели быть полезны, а их по морде, по морде.

Потому что диктатуре не нужны те, кто верит, ей нужны те, кто слушается. Те, кто верит, опасны — при очередном изгибе линии партии они могут стать оппозицией, поэтому даже плевать на пользу и на эффективность, диктатура всегда поставит на серых. Это логика диктатуры.

***

С убежденным сторонником вооруженного захвата Украины, уничтожения украинского государства и «русской весны» в самом свирепом значении этого словосочетания Егором Просвирниным мы давно рассорились и не разговариваем, но уголовное дело и обыски по позорной 282-й статье важнее личных отношений. Я почему вспомнил о Хрущеве и его развилке — потому что Просвирнин ведь тоже, если бы российской власти хватило смелости и мозгов, давно бы ходил в министрах и командовал чиновниками. Заслуги «Спутника и погрома» перед российским государством на украинском направлении — огромны. Он один делал то, с чем еле-еле справляются все учреждения пропагандного ведомства с их миллиардными бюджетами. У Егора Просвирнина только один недостаток — он убежденный, а государству нужны послушные. И теперь его будут обыскивать, сажать, убивать — да что угодно с ним можно делать, за него ведь и не вступится никто, потому что Егора Просвирнина принято не любить.

А я хочу за него вступиться. 282-я статья, предусматривающая наказание за слова — это позор российского законодательства, и каждое уголовное дело, заведенное по ней, заслуживает того, чтобы относиться к нему как к заведомо несправедливому. Это не раз говорилось разными людьми, хочу повторить.

Применять самую подлую статью российского УК к конкретному Егору Просвирнину безнравственно вдвойне. У российского государства в последние полтора года были единицы таких союзников, как он — тех, которые оказывали российскому государству поддержку, не основанную на товарно-денежных отношениях с самим государством.

Отстаньте от Егора Просвирнина. Пусть за ним охотятся его украинские враги. Когда вас отправят в ту же сторону, в которую ходил Хрущев, может быть, только Просвирнин вам и принесет поесть в голодную минуту. Берегите Егора, не трогайте его.