Тоска по образу имперского будущего

Все последние годы тема Империи с самых различных трибун звучит всё чаще и чаще. Русский человек — человек Империи. И именно её он — сознательно или нет — строит всегда, именно это бескрайнее пространство спасения. Без Империи мы больше не будем русскими — в цивилизационном, культурном смысле этого слова. Русский будет невнятно бурчать про экономику, про таможню, про транспортные потоки, строя при этом Империю. Это — неизбежно. Предлагаем вашему вниманию фрагмент книги члена Общественной палаты РФ, директора Центра геополитических экспертиз Валерия Коровина «Россия на пути к Империи», вышедшей в издательстве «Питер».

---

Русская красная революция

C 2005 года 7 ноября в России не является государственным праздником. Вместо него красным днём календаря стало 4 ноября — День народного единства. Но споры вокруг значения Великой Октябрьской социалистической революции не утихают. 7 ноября (25 октября) 1917 произошло событие, определившее ход истории на несколько десятилетий и открывшее дорогу величайшему проекту современности. Уже только поэтому эта дата заслуживает пристального внимания и изучения. Отмечать её или нет — каждый определяет сам для себя в зависимости от того, каких идеологических предпочтений придерживается: стороны красных или стороны белых. У каждой из этих сторон есть своя правда, но те, кто стоит на стороне русской истории, взирают на этот период с высоты её вековой преемственности.

Есть своя правда у тех, кто был на стороне царской власти, кто пытался удержать Россию от революции, выступал охранителем, кто не давал ей устремиться в поток революционных веяний, захвативших Европу. Она заключается в том, что революция опрокинула пусть остаточную, но традицию, прервала 300-летний романовский цикл, окончательно демонтировала православие. Собственно, в сохранении того порядка, который установился после раскола русской церкви XVII века — а это тоже далось большой ценой — охранители и противники революций видели свою правду. Стабильность общества, выстраивание социальной иерархии — всё это уже само по себе представляло некую ценность. Правда тех, кто стоял за сохранение старого режима, заключалась в сохранении державы, сложившейся на тот момент консервативной православной империи, которая простиралась на значительную часть Евразийского континента.

Но и у тех, кто стоял на стороне революции, также была своя правда. И она заключалась в том, что романовская элита выродилась, перестала реагировать и отвечать на запросы общества, что разрыв между элитами — князьями, чиновниками, купечеством, верхушкой богатейших людей — и массами превратился в пропасть, что народы бедствуют, остро ощущая несправедливость сложившегося хода вещей. Элиты больше не чувствовали своего населения; язык, культура, геополитические ориентиры — всё в элитах предреволюционной России было устремлено на Запад, перестало быть собственно русским, в то время как массы разночинцев и русский народ — как органический субъект — жили в совершенно ином социальном и культурном пространстве. Нарождающаяся революция стремилась устранить этот разрыв, демонтировать чужеродность закрывшихся элит, дабы вернуть государство большинству, — и эта правда русских революционеров стала движущей силой социальных трансформаций и снискала легитимность масс, колоссальную поддержку.

Но и эта поддержка, как водится в нашей истории, была зачастую безмолвной, выражаясь порой лишь в неком молчаливом согласии. Поэтому даже социалистическая, народная по своей сути, революция всё равно осуществилась в итоге лишь элитной группой большевиков, которые в Думе того периода представляли собой меньшинство и не могли похвастаться тем, что являются массовой партией. Зато они представляли массы. У большевиков не хватало легальной представительской силы в парламенте, поэтому действовали на основе своего рода «бланкистского заговора». Опираясь на идею и легитимность масс, они являли собой суверенную силу, которая ни на кого не обращала внимания, ни от кого не зависела и принимала решения самостоятельно. Ленин был политическим сувереном во всей полноте этого понятия.

Ленин угрожал, блефовал, рисковал; и действительно, с точки зрения тогдашней морали у него не было никаких морально-нравственных ограничений. Он действовал цинично, но так действует политик, одержимый идеей, так действует суверен, так действует тот, кто уверен в своей правоте, мыслит масштабно и видит перед собой на десятилетия вперед. Он видел выход в развитии коммунистического проекта, мыслил коммунизм как глобальную перспективу, создавал идеологию, с помощью которой предлагал постичь эту сверхидею, и сам же становился мотором её реализации.

Такой одержимости и перспективного видения будущего не было у старой элиты, так как пик могущества и величия романовской России был уже позади. Имперская элита почивала на лаврах былых завоеваний и свершений и была совершенно не готова предложить действительно увлекательный, приемлемый для русского большинства, дающий новую великую идею для масс проект. Этой идейной недееспособностью она лишила себя легитимности масс.

Таким образом, у нас, оценивающих историю с нынешних позиций, в наличии есть правда одних и правда других. И если для одних революция 1917 года была трагедией, то для других это стало триумфом, торжеством их видения будущего, шансом для нового головокружительного проекта русского государства. Забегая вперёд, следует оговориться, что в дальнейшем сам советский социалистический проект, на который мы ссылаемся сегодня, был реализован совершенно не по тем лекалам глобального марксистского интернационала, который был предложен Лениным и отстаивался Троцким, а по лекалам, как мы знаем, предложенным и в конечном итоге реализованным Сталиным. Сам Сталин, как показала история, не был марксистом, поэтому не стремился к перманентной революции за счёт России, а построил самую настоящую национал-большевистскую, немарксистскую империю. А это совсем другая идеологическая платформа, ссылавшаяся на марксизм лишь номинально. Поэтому-то всякая попытка в дальнейшем вернуться к ленинским принципам лишь ослабляла государство, не ленинское по своей сути.

Эсхатологический коммунизм и сталинская империя

Сталин построил на месте рухнувшей романовской России новое континентальное государство имперского типа с элементами национально-государственного устройства. По сути, это был национал-большевистский проект, сглаживающий жёсткий классовый подход марксистов-ортодоксов. Марксисты стирали границы национальных государств, и уже пролетариат, а не государство становился глобальным мировым субъектом, единственным гегемоном. Сталин — вопреки марксистскому подходу — предложил мобилизационную модель социалистического государства-крепости, Империи, которая разрастается. В итоге империя Сталина даже превзошла по масштабам — учитывая союзников и идеологически близкие блоки государств — империю романовскую. Своей эсхатологической моделью переосмысленного Сталиным в национал-большевистском ключе ленинизма, лишь отчасти опиравшегося на некоторые постулаты марксизма, она покрыла половину мира.

В какой-то момент ровно половина мира стояла на стороне советского проекта, а другая половина придерживались идеологических моделей капиталистического мира. Ещё немного — и баланс сил окончательно сместился бы в нашу сторону. Проживи Сталин чуть дольше, а вместо Хрущева к власти приди Берия, — мы бы опрокинули капиталистический мир. И наш советский социалистический проект стал бы действительно глобальным, доминирующим, эсхатологическим, в результате чего история бы закончилась на нашем социалистическом аккорде русской справедливости, а не на принципах капиталистического глобального рынка.

Предвестником конца истории становится ситуация, когда в мире остаются всего две силы, два проекта, два образа будущего и только между ними происходит противостояние, только с их участием разворачиваются исторические процессы. Когда же одна сила начинает доминировать, а затем побеждает другую, на этом, собственно, история и заканчивается — нет точек сопротивления, так как не остаётся субъекта противостояния. В случае победы нашего советского проекта, от которой мы находились в полушаге, сегодня перед нашими глазами развернулся бы глобальный советский социалистический мир, двигающийся к конечной точке реализации коммунистического глобального проекта окончания истории, эсхатологического царства справедливости, благополучия и всеобщего благоденствия на земле. Все предпосылки для этого были сформированы, все жертвы были принесены, идея была проработана досконально, и для её финальной реализации была создана материально-техническая и социальная база. Всё было готово для воплощения идеи коммунизма — «построения царства божьего на земле». Коммунисты как позитивисты мыслили, преимущественно, в материалистических категориях, поэтому и достижение небесного царства, которое они представляли так же материалистично — как жизнь в материальном изобилии без войн и конфликтов, — они предполагали путём преобразовании материи, общества, сознания. Тем не менее, сам коммунистический проект является по своей сути эсхатологическим, то есть своим завершением видит момент конца истории, выраженный в построении глобального мира всеобщей справедливости.

Всё испортил Хрущёв. Выскочив как чёрт из табакерки вместо степенного и последовательного сталиниста Берии, движимый животным инстинктом самосохранения, он стал могильщиком сталинского СССР, положив начало конца великого государства. Будучи человеком слабоумным, да к тому же самого низкого происхождения, Хрущёв в принципе не в состоянии был понять, что такое коммунизм, как он не понимал и марксизма в целом. Коммунизм он переводил в сугубо бытовые категории и искренне считал, что его достижение произойдёт тогда, когда ВВП на душу населения превысит уровень потребления. А лучше — ещё и американский ВВП. Вот это и было, по Хрущёву, всеобщим материальным благосостоянием, где производственные возможности количественно перекрывают потребности. Вот тогда, в представлениях Хрущёва, и должен был настать коммунизм.

Для расчёта точной даты наступления такого материального изобилия он просто взял динамику темпов роста советской экономики, провёл прямую линию к точке достижения необходимого объёма превышения ВВП на душу населения и получил дату наступления коммунизма — 1980 год. Но это была совершенно идиотская интерпретация, не имевшая ничего общего ни с марксистским подходом, ни с ленинским (большевистским), ни с национал-большевистским подходом Сталина. Тем более такой узколобый взгляд не учитывал ни параметров общества абсолютно сознательных людей, ни эсхатологии, ни глобальной альтернативы, которую можно было бы предложить народам, находящимся вне рамок советского блока. Совершенно безмозглый руководитель, случайно оказавшийся на вершине сталинской государственной машины, загубил всё дело.

Не смотря на усилия собственных идиотов и внешних врагов, мы до сих пор живём в сталинском государстве-империи, созданном с таким запасом прочности, что его не смогли расшатать ни эксперименты Хрущёва по возвращению к ленинским принципам, ни перестройка Горбачёва, ни даже попытки полной ликвидации либералами 1990-х. Сегодня сталинское континентальное государство растаскивают либералы 2000-х, и запас прочности на исходе. Необходим перезапуск — новая континентальная евразийская империя теперь без марксизма, но и без либералов и западного влияния.

Идеологически Сталин не был марксистом (не отрицая при этом марксизм формально, даже, напротив, постоянно ссылаясь на учение Маркса) и не был ленинистом, политически сохраняя преемственность дела ленинской революции. Из так называемого политического завещания Ленина Сталин сделал совершенно противоположенные выводы, на что не уставали пенять ленинисты периода горбачёвской перестройки. По своим взглядам Сталин был национал-большевиком, для которого государство — это ценность (в отличие от марксистов), при этом социальные принципы справедливости незыблемы. В этой связи государство, которое построил Сталин с опорой на народ (а не на революционный класс труда марксистов и даже не на революционную партию ленинистов), было национал-большевистской империей.

Так называемый национальный вопрос Сталин решал в рамках евразийской, а не марксистской парадигмы: сохранение идентичности вместо растворения в плавильном котле у марксистов; коллективная субъектность народов и народностей (этносов) вместо дискретного общества эгалитаристской народной демократии марксистов. Единственное, на чём не удалось настоять Сталину ещё при жизни Ленина, — это принцип автономий в основе строительства нового советского государства вместо национальных республик, навязанных Лениным. Склоняясь перед авторитетом Ильича, Сталин принял ленинскую модель формирования союза и сохранил её, что и стало миной замедленного действия, которая развалила СССР и вполне может развалить РФ в её нынешнем виде.

Сталин использовал геополитический метод во внешней политике, которая декларировалась как принадлежащая к марксистской школе теории «международных отношений» лишь номинально. В действительности же представляла собой зеркальное отражение либеральной школы, в основе которой вместо либерал-демократии лежал её полный антипод — национал-большевизм. Хотя Сталину не чужды были и принципы реализма, но только в тех случаях, где они не противоречили геополитической логике. Отрицание же геополитики Хрущёвым и теми, кто следовал за ним, привело, как мы знаем, к плачевным последствиям — к геополитической катастрофе, выразившейся в распаде СССР.

Таким образом, государство Сталина не было марксистским, весьма условно и в минимальных пропорциях включало в себя ленинские принципы, изложенные в политическом завещании, поэтому всякая попытка привести его к ленинизму лишь расшатывала его и в конечном итоге разрушила. Отсюда когнитивный диссонанс советских марксистов, которые, проштудировав Маркса и Ленина в теории, поднимая взор, видели перед собой совершенно иную реальность, с которой теоретические выкладки марксизма-ленинизма никак не коррелировали. Сталинское государство было типичным государством-империей, строго следовавшим геополитическим принципам и соблюдавшим права народов, экономически выстраиваясь при этом на базе доминирующих принципов социальной справедливости. Таким наше государство было на пике своего могущества в XX веке, таким оно будет и впредь, невзирая на потуги пятой колонны и либеральных временщиков во власти его ослабить, растащить и разрушить.

Империя и ностальгия — по империи

Русский народ видит Россию только величайшей, огромной, бескрайней империей и только так её и воспринимает. Поэтому-то ему и были предложены некие советские суррогаты имперских символов нашего могущества, отнятых революцией и воссозданных новой, сталинской, империей советов. И этот курс на империю был совершенно правильным, однако его нужно было наполнить новой эсхатологией, новым религиозным смыслом. Многие шаги — реальное восстановление патриаршества, религиозного образования и им подобные — свидетельствовали том, что Сталин, проживи он ещё некоторое время, окончательно вернул бы религию в массы. Он понимал, что без религии народ огромной континентальной империи можно удержать только на страхе и постоянной мобилизации. Но эти мобилизационные инструменты приводят в конце концов к перенапряжению общества, когда струна мобилизационного напряжения может лопнуть. Именно для перевода страны из мобилизационного режима к более обывательскому, без потери управляемости и эффективности, и необходимо было возвращение религии, веры в том виде, в каком она всегда была в России, но уже на новой социальной и технологической базе существования самого государства.

Аграрная Россия Романовых закончилась в тот момент, когда она окончательно одряхлела. Религии, вере, её институтам просто не в чем было удержаться — имперская колыбель сгнила, катехон, удерживавший православный символ веры и противостоящий приходу антихриста, просел и развалился. Сталин создал новую имперскую оболочку, вновь объединившую в себе континентальную массу русского государства, где религия могла бы с новой силой возродиться, вернуться и держать общество уже не на страхе, не на постоянной мобилизации, а на вере в наше, русское, справедливое окончание истории. Это то, чего Сталин не успел сделать, и отсутствие этого жеста, его незавершённость, собственно, и стали отправной точкой окончания всего имперского социалистического советского проекта целиком.

Сегодня же массовая ностальгия по советской эпохе является одним из главных современных трендов. Восстанавливаются музеи советской эпохи, возвращаются в широкий оборот советские символы, а бизнесмены заказывают корпоративы в советском стиле, где отплясывают в будёновках времён гражданской войны. Но в основе своей это ностальгия не по символам, не по образам самим по себе — они лишь являются неким напоминанием. В значительной степени это ностальгия по глобальному проекту, по идее, по смыслам, по русской империи, пускай и в советском обличье. Русский человек не может без великого проекта, без него он разлагается, начинает грустить, чахнет, потом начинает пить и пускается во все тяжкие. А потом он просто погружается в почву, растворяется на бескрайних континентальных русских просторах, гибнет и массово вымирает.

Русские обычно разлагаются и стагнируют в тот исторический период, когда им совершенно нечем заняться. То, что им предлагается сегодня, совершенно не соответствует масштабам русского народа, который привык реализовывать глобальные, исторические, континентальные проекты: изменить ход истории, изменить судьбу мира, повернуть ход истории вспять, остановить историю — вот это проекты русского масштаба. Но когда нашему народу вместо созидания империи справедливости предлагают обогащаться — построить какой-нибудь новый офисный центр, или развивать доступное здравоохранение, жильё, образование или АПК, — от этого на русских людей находит страшная, беспробудная тоска. Чтобы это понять, достаточно посмотреть на то, что происходит в России. Не в Москве, где торгаши со всех русских земель живут как последний день, а в остальной России — с русским народом, который не может без империи.

Ностальгия по советскому проекту — это ностальгия по великим смыслам, по великим целям, задачам и свершениям. Это ностальгия по ясному образу будущего, по эсхатологической цели, соответствующей масштабам русского народа. Не какая-то там материальная, приземлённая, низменная цель, а именно величайшая, глобальная, может быть, кажущаяся недостижимой, но обязательно справедливая. Это только подстегивает, мобилизует, открывает колоссальный потенциал русского человека, который полностью в него погружается — в эту сверхмиссию, растворяется в этом проекте, движется к нему, не обращая внимания на преграды, преодолевая трудности и козни антихриста. В таком состоянии мессианского подъёма русский человек может совершить настоящие чудеса. И совершал не раз. И ещё совершит. Но этот образ будущего ему надо дать.

Именно по образу великого русского будущего сегодня тоскует наш человек. Он с грустью смотрит, наливая стакан, на все эти будёновки, на пионерские красные галстуки, на значки, на образ Ленина в красном углу, на символы советского периода, перекочевавшие в современную действительность. И взирая на них он тоскует ещё более тяжко, так, что просто нет сил. Но если его призовут, скажут «надо», то наш русский человек, устремлённый в вечность, бросит всё — бизнес, корпоративы, комфорт потребления, стакан — и вновь отправится на великие свершения. Ради далёкой, утопической, недосягаемой цели. Но никто не обозначает целей, не обращается, не призывает, никому наш человек-идеалист не нужен со своими идеалами, как не нужны империя и великий проект. И от этого становится так нестерпимо горько и тоскливо, что остаётся лишь безмолвно, со слезой на глазах, созерцать образы былого великого прошлого, бесконечно удаляясь в бескрайнее русское пространство, погружаясь в святую русскую почву.

---

Фрагмент из книги Валерия Коровина «Россия на пути к Империи», издательство «Питер», 2016 г.