Разгромив Наполеона, Россия напугала британцев

«Свободная пресса» продолжает серию публикаций об Отечественной войне 1812 года. Сегодня на наши вопросы отвечает историк и философ, директор Центра русских исследований Московского Гуманитарного Университета, академик International Academy of Sciences (Австрия) Андрей Фурсов.

«СП»: — Известно, что многие русские дворяне в начале 19 века говорили лучше на французском, чем на родном языке. Историк Евгений Мезенцев в интервью «СП» высказал мнение, что именно «остервенение народа» стало главной причиной победы в войне 1812 года, а патриотизм дворянства, его роль в разгроме наполеоновского нашествия сильно преувеличены.

— Неприятие французов простым народом шло не столько по патриотической линии, сколько по православной. Крестьяне вообще не воспринимали людей по национальному принципу. Те, кто приходили к нам с войной для них были «бусурманами», то есть не православными людьми, и следовательно — врагами. Кутузов, кстати, отвечая одному из французских генералов, на упрёк, что русские, дескать, играют не по правилам, ответил, что наш народ воспринимает вас как монголо-татар, которые пришли с Запада. А что касается «остервенения народа», то оно в большей степени проявилось, когда французы начали отступать. Крестьяне увидели, что враг ослабел и его надо добивать. До этого открыто выступать против французов осмеливались только самые решительные.

Что касается патриотизма как чувства принадлежности к национальному целому, то даже в «первую германскую» он у крестьянства был не очень силён. Этим, например, объясняется массовое дезертирство с фронта, когда большевики «дали землю» крестьянам, и мужики спешили домой, чтоб их семьям не досталось надела похуже. Крестьяне вообще мало интересовались тем, что происходит дальше соседнего села. А патриотизм плохо сопрягается с таким локально-ориентированным сознанием. Патриотизм требует довольно развитого общественного сознания — группового и индивидуального. С этой точки зрения не важно, на каком языке говорили дворяне. Они ясно понимали, кто их враг и в подавляющем большинстве настроены были патриотично. Ну, а 200−300 семей высшего света имели ещё и экономический интерес: вынужденный союз с Бонапартом в 1807 году и участие России в континентальной блокаде Англии приносили им убытки.

«СП»: — Если сравнить ту элиту и элиту (тех, кого принято так называть) нашего времени, есть ли принципиальные мировоззренческие отличия? Возможно ли сегодня в случае каких-то потрясений перерождение нашей во многом прозападной элиты, становление её на позиции патриотические?

— Сравнивать российскую правящую элиту начала XIX века с таковой начала XXI века неправомерно. Во-первых, за элитой начала XIX века было несколько столетий (или, как минимум, одно столетие — со времён правления Петра I) социальных привилегий, исторического опыта и высокой сословной самооценки. Это не были ни самозванцы, ни социокультурные маргиналы, дорвавшиеся до власти и богатства. Именно такую «элиту» мы наблюдаем сегодня. Во-вторых, несмотря на французский язык и ориентацию на жизнь, «как в европах», русская элита начала XIX века была национально ориентированной. И дело не только в силе дворянской чести и любви «к отеческим гробам». Важным фактором здесь было и то, что главное их богатство — земля и крепостные — находились в России.

Социальные перерождения правящего слоя в России или, как говорил Михаил Меньшиков, «смена энергий» происходят у нас только в периоды острых общественных кризисов, когда одна часть господствующих групп отождествляет себя с национальным целым и выступает против другой части, которая смотрит на Запад или тесно связана с ним. В русской истории до сих пор было две таких «смены энергии». Впервые в 1565 году, когда Иван IV ввёл опричнину и начал строить самодержавную империю. Второй раз в 1929 году, когда Сталин, свернув НЭП, приступил к строительству красной империи. Кризис, борьба — отец всего, в том числе и перерождения элиты в национальном направлении.

«СП»: — Нашествие «двунадесяти языков» это стечение политических обстоятельств на том историческом отрезке, или уже тогда можно было говорить о том, что европейцы чувствовали угрозу со стороны России и объединялись против неё по любому удобному поводу?

— Наполеоновское нашествие не было общеевропейской войной против России. То была схватка двух коалиций — так же, как обе мировые войны ХХ века. Поэтому и были возможны переходы из лагеря в лагерь в зависимости от обстоятельств. Многие европейские государства, воевавшие сначала за Наполеона позднее выступили против него. Иное дело — Крымская и Холодная войны.

«СП»: — Когда вообще возникло противостояние Европа — Россия?

— Вместо противостояния «Россия — Европа» следует говорить о противостоянии «Россия — Запад»: не надо отдавать Западу монополию на европейскость и позволять выталкивать из неё русских. В отличие от национально ограниченных европейцев, французов, немцев, англичан, мы, русские — общеевропейцы, не связанные национализмом и не ограниченные им. В этом есть как плюсы, так и минусы. Противостояние Европа — Запад возникло во времена Ивана Грозного. Ливонская война была первой схваткой окрепшей после свержения монголо-татарского ига России и западной цивилизации. За Ливонским орденом стояли датчане, и шведы. Это война показала западноевропейским властителям, что есть мощное и богатое царство в Восточной Европе. И тогда в их среде возникла мысль, что хорошо бы его прибрать к рукам.

С тех пор, принимая различные формы, противостояние Россия-Запад развивалось в целом по нарастающей, хотя были периоды снижения накала. С середины XVI века и весь XVII век противостояние шло по религиозной линии. Хотя уже во второй половине XVI века возникли геополитические и геоэкономические мотивы: и в Священной Римской империи, и в Англии появились планы установления контроля над Россией.

Как тотальное и целостное противостояние Россия — Запад стало развиваться после Наполеоновских войн, явившись, по сути, их главным результатом. С 1815 г. Россия стала континентальной державой № 1 в Европе. Причём эта континентальность была на порядок, если не на порядки мощнее, чем таковая Франции (или впоследствии Германии). Россия была евразийской державой и уже этим пугала британцев. С 1820-х годов именно британцы начинают информационную подготовку к борьбе с Россией — запускают проект «русофобия». По сути это было началом информационной агрессии англосаксов против русских, которая продолжается до сегодняшнего дня. К концу 1840-х годов британцы сформулировали антирусскую повестку дня в Западной Европе, доктринально оформив схему противостояния России Европе как не-Европы, как анти-Европы. В дальнейшем эта схема меняла лишь формы, за которыми скрывается простая вещь, хорошо сформулированная одним из руководителей КГБ Леонидом Шебаршиным: «Единственное, что нужно Западу от России, это чтобы её не было».

«СП»: — Нужен ли был заграничный поход русской армии 1813−14 годов, отвечал ли он глубинным интересам русского народа?

-Как известно, противником заграничного похода был Михаил Илларионович Кутузов. По его мнению, главной задачей было изгнание противника за пределы России, то есть решение задачи спасения страны. Александр же стремился к разгрому Наполеона вообще, превращению русской кампании в общеевропейскую.

Прекращение войны à la Kutuzoff имело резон: с точки зрения исторической перспективы сохранявшаяся наполеоновская Франция оказывалась бы противовесом Великобритании. Но это — глядя из будущего. Александр же, если отвлечься от его личных чувств к Наполеону, рассматривал ситуацию в рамках настоящего, текущей реальности. Он опасался, что недобитый Наполеон мог бы собраться с силами и со временем повторить поход, только уже не совершая ошибок. И кто знает, не сговорился бы он при этом с британцами, главным противником которых на континенте становились русские. Громя Наполеона, Александр на столетие обеспечил России отсутствие континентального противника. В то же время он устранял и возможного противника британцев, которого можно было бы использовать против них. В краткосрочной перспективе прав был Александр. В долгосрочной — Кутузов. Но можно ли считать правильным решение, которое принимается с расчётом на ещё не возникшую перспективу? Ведь она может так и не возникнуть. К тому же в 1813 году русские ещё не знали, что, говоря словами писателя и мыслителя Алексея Ефимовича Вандама, «хуже вражды с англосаксом может быть только одно — дружба».

«СП»: — Было ли ошибкой сохранение крепостничества после победы в войне 1812 года? Можно ли примерно предположить, как пошла бы история России, если бы крестьян освободили в 1813 году или хотя бы до 1825 года?

— Отмена крепостного права — объективное явление экономического, политического, социального и морального порядка. Условий для него после Отечественной войны 1812 года не было. Крепостничество лишь демонстрировало первые кризисные признаки, которые практически никто не воспринимал как таковые.

Что касается планов декабристов, то в их основе главным образом лежит следующее. После того, как с падением Наполеона прекратилась континентальная блокада, на мировой рынок было выброшено огромное количество зерна, которое, естественно, упало в цене, и почти целое десятилетие цены на зерно были низкими.

В такой ситуации в России резко выросла ценность (и цена) земли. Но на ней сидели крепостные, которых, следовательно, от этой земли надо было «освободить», то есть согнать под видом освобождения. Однако на пути такой меры стояло самодержавие, которое в связи с этим надо было свергнуть — отсюда декабризм (напомню, что верхушка декабристского движения — это представители знатных и богатых семейств). С середины 1820-х годов цены на зерно на мировом рынке поползли вверх и стабилизировались на длительное время, став международно-экономическим обеспечением стабильности времён царствования Николая I.

Отмена крепостного состояния в первой трети 1830-х годов была невозможна, поэтому об «ошибке» речь идти не может. Кстати, ошибка — с чьей точки зрения? С точки зрения какого слоя, класса? Ведь даже когда отмена крепостничества назрела, её удалось продавить только силовым образом благодаря позиции царя. Классовые интересы — объективная реальность.

«СП»: — Можно ли говорить, что, победив в «первой Отечественной», Россия не воспользовалась в должной мере плодами победы? Например, контрибуция была взята небольшая, заметных территориальных приобретений сделано не было. Может, это вообще наша национальная особенность, не извлекать выгод из побед?

— Внешне ситуация действительно выглядит так, что Россия не умеет пользоваться плодами своих военных побед. С одной стороны, в основе этого каждый раз лежат конкретные причины. Так, после Семилетней войны Пётр III, млевший от прусского императора Фридриха II, свёл на нет все усилия русской армии. После 1812 года, с одной стороны, Александр I играл в благородство, чтобы выглядеть в глазах европейцев большим европейцем, чем они (отсюда и его позиция по вопросу о будущей судьбе Наполеона, которого он ненавидел). С другой стороны, британские, прусские, австрийские и французские дипломаты превосходили российских. Причём такая ситуация сохранялась до конца существования Российской империи. Достаточно вспомнить бездарный проигрыш Горчаковым, поддавшимся на британский блеф, Берлинского конгресса 1878 года. В результате чего позиции России на Балканах оказались сильно ослабленными.

«СП»: — Неизбежное ли следствие победы над Наполеоном то, что Россия стала «жандармом Европы»? Насколько справедливо такое определение?

— Россия никогда не была «жандармом Европы». Этот лживый образ создавался с подачи британцев в различных кругах западноевропейских обществ. Венгерский поход русской армии был совершён по просьбе австрийского императора. Николай I продолжал придерживаться принципа сословной легитимности европейских правителей, не обращая внимания на то, что на дворе не начало 1820-х, а конец 1840-х годов. Логика новой эпохи требовала от Николая I сыграть на ослабление Австрии, но он продолжал мыслить династическими категориями. А главное, он не понял, что вражда с Великобританией, превращающейся в ядро мировой капиталистической системы, принципиально отличается от вражды с любым другим государством. Не понял он и то, что на британской почве возрастает новый исторический субъект, субъект невиданного доселе типа — надгосударственный и наднациональный, с которым России придётся сражаться не на жизнь, а на смерть, и мир с которым принципиально невозможен — только перемирие. Я имею в виду то, что не очень удачно называют мировым правительством, которого на самом деле нет. Но при этом есть группа людей, «в тени» принимают важнейшие решения, влияющие на мировые процессы. Сначала этот орган представлял клан Ротшильдов. Затем туда вошли многие другие люди, и система сильно усложнилась. По сути всю вторую половину 19 века шло становление этого органа. Николай не мог предвидеть такого развития событий. Но можно ли требовать от человека определённой эпохи, чтобы он умел прочитывать скрытые шифры будущей эпохи и заглядывать в неё?

В качестве иллюстрации использована английская карикатура на тему Войны 1812 года