Норма безумия

На телодвижения нашей белоленточной оппозиции теперь принято смотреть с разочарованно-ироничным прищуром, как на выступление неудачливого грустного Пьеро из уличного балагана. Мол, все слили, не сумели, не оправдали, ничего не предложили, а с Координационным советом совсем как-то нехорошо получилось. Но это предвзятый, перфекционистский взгляд.

Если отбросить все наносное, нашу оппозицию любить приятно и легко. Милые они ребята, как ни крути, хорошо выглядят, хорошие вещи говорят, про честность, свободу и всякие другие высокие ценности.

Чего не скажешь про власть: очароваться ей чрезвычайно трудно. Так, наверное, было всегда, — в любви к государственной машине вообще есть что-то патологическое, — но в последнее время любить ее стало как-то уж совсем невыносимо тяжело. Для любви теперь требуется иметь огромное доброе сердце, размером не меньше галактики. И есть все основания думать, что дальше станет еще трудней.

Законы принимаются все страшней, все глупей, все безумнее. Государевы люди носятся по кабинету, выпучив глаза, и лихорадочно соображают, что бы еще запретить этакое. Среди ближайших планов: запрещение фаст-фуда, теории Дарвина, русской литературы и орального секса. Чтобы солидаризироваться с чем-то подобным всерьез, нужно смело и решительно отринуть остатки разума, совести и вкуса.

Правда, иногда робко высказывается такое мнение: дескать, на самом деле все эти государевы люди — отличные, душевные ребята. Просто обстоятельства сложились так, что они вынуждены были стать лицемерными беспринципными сволочами.

Шел я как-то с такими же чувствами брать интервью у Максима Мищенко. Сейчас, наверное, не все его вспомнят, но этот парень, который с полгода назад якобы объявил, что людей, больных раком в запущенных стадиях, лечить не надо. Он занимался в Общественной палате как раз проблемами здравоохранения. Тогда такое высказывание показалось слишком диким, даже для государева человека. А сейчас, может быть, прозвучало бы и вполне нормально, в русле дивной реальности.

Впрочем, я не хотел мучить его каверзными вопросами, а надеялся расспросить про детство и юность, про школу, любимые книжки. В общем, хотелось показать в нем человеческое измерение.

Приехал в назначенное время, высунув язык, бежал, чтобы не опоздать, но торопился зря. Вначале я полчаса скромно прождал в приемной, наблюдая, как пухлогубая секретарша жует эклеры и рассуждает о них же, об эклерах, по телефону — с некой Инессой Францисковной. Потом еще часа три тихо сидел в кабинете, ожидая явления Мищенко. Ждите, он скоро будет, — говорили мне. Но Мищенко все не было. Он не мог, не успевал. И найти полминуты времени, чтобы позвонить и предупредить, что его не будет, он тоже, видимо, не сумел.

Покидая палату уже в сумерках, я подумал с грустью: и ведь хочется проникнуться к этим ребятам симпатией, искренне хочется, но они ведь не дают ни единого шанса. Просто ни одного.

Так последние иллюзии были безжалостно разбиты в прах. Власть сделала все, чтобы к ней нельзя было испытывать не то что любви, но вообще хоть каких-то чувств более-менее благожелательных. И количество людей, которым с властью стало решительно не по пути, ни с точки зрения общего курса, ни чисто эстетически, — неуклонно увеличивается.

Да и чувства эти взаимны: власть при одном виде белоленточников ВСЮ ТРЯСЁТ, во всяком случае, публично, при помощи своих говорящих голов власть декларирует желание «раздавить», «приехать и разобраться», «запихать белые ленточки в…». Да и вообще, характеризует нас в рамках, как сказал бы журналист Олег Кашин, пацанского дискурса — даже устами, казалось бы, творческой интеллигенции (вспомним сакраментальное «говно», слетевшее с уст режиссера Говорухина). Ну а как иначе разговаривать с этими безумными «экстремистами» и «радикалами». И правда, как?

И предчувствие появилось такое, что раскол будет только нарастать, и раскол этот мирным путем уже будет не склеить. Впереди лишь боль и пустота, и океаны крови.

Но расчехлять свой мачете тоже пока не стоит. Ободряющая весть неожиданно пришла из Оксфордского университета. Местные исследователи мозга пришли к выводу, что приверженность радикальным идеологиям — это просто род психического расстройства. И оно лечится! Путь этот, конечно, непростой, пациенту предстоит долгий период коррекции: всяческих процедур, возможно, стационарного лечения, в отдельных случаях — хирургическое вмешательство, но в итоге, скорее всего, люди будут исцелены. Это, конечно, гениальный прорыв в медицине. Возможно, такое открытие следует даже отметить Нобелевской премией.

Интеллигентный читатель удивленно поднимет бровь. Ну а я-то здесь причем? Я-то не радикал и не экстремист. И. возможно, добавит еще, наш интеллигентный читатель: и правильно, так их, скинхедов и нацболов проклятых. На массовую лоботомию.

Но такой читатель немного отстал от времени. Что есть политический экстремизм и радикализм сегодня, в 2013-м году? Что понимается под нормальными идеологическими воззрениями, и что понимается под воззрениями для государственного строя опасными?

У Буковски есть такая фраза: «Безумие относительно. Кто определяет норму?». Так вот, норму у нас определяет власть. Она сама и есть норма, точка отчета, ноль градусов. Но у власти идеологии нет — есть только набор популистских лозунгов.

Это точка отчета, ноль. И, относительного этого нуля, любые девиации - экстремизм. Не так давно Заводской суд города Орла признал лозунг «Долой самодержавие» экстремистским. Лозунги «За справедливость», «За свободу» — сегодня чистой воды экстремизм. Лозунг «Долой коррупцию» — это вообще личное оскорбление. Безопасных лозунгов сегодня не может существовать в принципе.

Даже такие невинные и нелепые лозунги, как «За стабильность» или «За духовность», или даже просто — «За власть», которые, кажется, провозглашать вполне безопасно, в долгосрочной перспективе могут обернуться неприятностями. Ведь устроенная как хамелеон власть в любой момент может сменить риторику — и тогда станут экстремистами уже эти патриотические популисты. Значит, «за власть», говорите? А за какую, интересно? За свежесменившуюся? Или может быть вообще, за власть Советов?

У Владимира Сорокина есть рассказ «Розовый клубень». Там описано общество, в котором каждая семья выращивает на подоконнике в горшке домашнего диктатора. В семье Николая и Анны диктатор уже почти вырос, но тут, как назло, взяла и неожиданно сменилась власть. И новая власть теперь критикует старую. Одни срочно выбрасывают клумбы со старым вождем, другие — оставляют, первых — сажают, вторым объявляют строгий выговор. В общем, дилемма получается.

Так что единственный безопасный лозунг — пустой. Как в старом анекдоте про Абрама, который раздает пустые листовки. «А почему пустые? И так все всё понимают». И идеологическому наполнению власти, опять же, всегда соответствует. И на фоне безыдейности власти, любая идеология выставляется ей как радикальное безумие.

Он левак? Понятно, знаем, проходили, Шариков и Швондер, отнять и поделить, страну утопить в крови, настроить ГУЛАГов и заставить ходить строем.

Националист? Ага, Гитлер, газовые печи, всех таджиков развесить на столбах, а кавказцев пустить под нож. И не стыдно вам, товарищ, быть фашистом в стране, его победившей?

Либераст? Ага, гайдарочубайс, шоковая терапия, страну расчленить и продать по частям, социал-дарвинизм, разбогатей или умри, гей-оргии на площадях, — нет, нам этого нам не надо.

У нас страна дискредитированных идеологий. Они все — с приставкой ультра. Ультраправые, ультралевые, ультрацентристы.

Так что когда наши самодержцы вздумают применять наработки оксфордских ученых, им и принуждать особенно никого не потребуется. Сами друг друга на лечебные койки загоним. «И тебя вылечат, и меня вылечат…». Будем сидеть на кушетке с выбритым лбом, смотря друг на друга и грустно улыбаясь в ожидании добровольно-принудительного лечения.