От суеверий к мордобитию

Священнослужители не должны закрывать глаза на такие происшествия, как избиение женщины православным активистом Екимовым. Об этом «Русской службе новостей» рассказал протодиакон Андрей Кураев.

Откуда они берутся? Откуда берутся среди верующих такие прыткие, рьяные, бегущие впереди паровоза? Делающие подлость, гнусность, и прячущиеся затем за щитом веры? Религиозные активисты, активные верующие такого сорта и пошиба, глядя на которых люди по ту сторону ограды удивляются: «Это верующие?» И идут, ускоряя шаг все далее и далее от храма.

Вера — одна из основных потребностей человека. Вера в себя, в других, в будущее, вера в Бога. Человек, в широком смысле этого слова, — существо верующее. Вера делает человека сильным, она позволяет ему смело идти сквозь жизненные невзгоды, переносить все тяготы жизни, преодолевать сомнения и страхи. Вера — очаг живого и непрагматичного в человеке, источник высоты и романтики, смелого полета над серой действительностью, света в ночи.

Но вот отчего-то именно сейчас, когда, кажется, нет никаких препятствий для веры, когда она свободна и ничем не стеснена, в ней видится не простор, а несвобода.

Представители разных религиозных конфессий современной России наперебой говорят нам о своеобразном религиозном возрождении, однако в обществе зреет убеждение в том, что с религией что-то не то, что все не так хорошо и радужно, как нам пытаются представить. Крепнет убеждение, что это какая-то не та религия, не религия пастырей и пророков, что она с изъяном, что она суррогат, подделка, пародия. Глядя на то, что происходит, начинаешь думать, что все эти века и тысячелетия пронеслись без результата и следа, что ветры времени раз за разом, и только гуще заметают священные слова и религиозные святыни мусором человеческих слов и деяний.

Почему так?

Двадцать лет назад, тогда, когда «пали оковы тоталитаризма», большая масса людей уже проявляла интерес к религии. Помню, как с интересом смотрели за батюшками, расхаживавшими во время сессий Верховного Совета. «Есть еще и такие люди» перетекало в интерес и любопытство. Иное, черное, строгое и высокое, неизбитое, некраснозвездое притягивало и увлекало. В первых телерепортажах открылось вдруг нам, советским, невероятное благолепие храмов, очаровала тонкая вязь росписей и таинственная атмосфера святилищ. За религию схватились как за экзотику, пришедшую на смену однородно-кумачевому времени. Пленились красотой и благолепием, как Владимир Красно Солнышко. Отложив духовную работу на пока, отставив до поры до времени любовь и всепрощение. До нее ли было, когда перед глазами стояли «семидесятилетние мучители России» — коммунисты, тюремщики народов и гонители высокого духа?

Возвращение к истокам, поэтому начали с протеста, с противостояния, которое подобно классовой борьбе лишь стало разрастаться. В такой позиции «анти-» и не могло родиться ничего хорошего. Вместо спокойствия, рассудительности, осознанного погружения вглубь — пафос борьбы, противостояния, жажды отмщения.

Борьба с советским прошлым, питательная для религии и поныне, привела к выплескиванию ребенка вместе с верой, к отбрасыванию не только кодекса строителей коммунизма и законов советской пионерии, но и понятий «норма», «культура» вообще. И вот камни полетели уже не только в большевизм, а во всякую светскую культуру. Что она для верующего, этот плод безбожия? И хотя говорится, что Бог дал науку, Бог дал законы, Бог дал культуру — все это забылось. Культуру отдали, в соответствии с манихейским сознанием, Князю мира сего. Миром стал править Сатана, а верующие стали борцами с кознями его, презирающими, порожденную им безбожную культуру, всякую, какой бы она ни была.

В исламе, в буддизме наслоился на все это, если можно так выразиться, еще и мотив национально-освободительный. Крушение советского было воспринято не только как крушение строя безбожного и атеистического, но как обрушение всего европейского, религиозно-чужеродного, насильничавшего-де над национальной культурой. СССР — Шайтан № 2 потерпел историческое поражение, и вот теперь-то настало время воскресить традиции предков, заявить, в том числе и посредством религии о своем национальном своеобразии.

Мотив «против», «анти-» также потому был так глубоко воспринят, что был ясен и отчетлив, в то время как идеал положительный напротив казался неопределенным и непонятным. Люди жаждали веры, но не знали, во что верить. Стал важен ритуал, а не его содержание. Этому способствовал быт, тяжелые времена, в которые, как известно не до философии: сбиться в стаю — и выжить. Так стало много верящих, живущих этой самой внешней обрядовой формой, упростивших себе жизнь с ее помощью. Но мало оказалось тех, кто задумался о сути, дошел до мысли, что это путь жизни, а не удобный насест в ненастье.

Почему так мало? Ответ на этот вопрос можно найти в той же закатной советской эпохе.

Те, кто помнит то время великого перелома конца 80-х — начала 90-х не забудут, как разом из трезвомыслящего, научного общества мы превратились в общество суеверное, наполненное дешевой, лживой мистикой и оккультизмом. Тот, кто жил тогда, наверняка помнит тазики для Чумака и многочасовые передачи Кашпировского по ТВ. Советский человек, которого держали в черном теле жесткого трезвомыслия и научности, впал в низкопробный мистицизм и магизм, его провели на мякине, потому, что при всем распространении научного мировоззрения он не имел противоядия против того, что находилось за пределами науки, лежало в плоскости более тонких материй, вопросов мировоззренческого характера, и оказался беззащитен перед волной взыгравшей в нем иррациональности. Вероучение, сложность религиозной мысли, ее неоднозначность, принципиальное противление узколобому прагматизму — все это уступило место отношению к религии чисто эмоциональному, неглубокому, и по сути атеистическому: чего тут думать, верь, да и все! Вперед вышло чувство локтя, восторг толпы, опьянение инстинктом стадности.

Нежелание думать, копаться вникать, программируемое невежество органично слились с нынешней общественной идеологией. Мировоззрение «своей рубашки», которая ближе к телу, «наших», «моей Церкви», то есть индивидуализма и ненормативности, во всех смыслах этого слова, не могло не породить нынешний тип «верующего активиста» — избивающего людей, хамящего в жизни и в виртуале. И теперь пораженно задаешься вопросом: «Полно, да верующие ли они?»

Меж тем, вопрос этот, по сути, вопрос общества к самому себе, ибо безверие тех, кто находится за церковной оградой, не более чем отражение безверия всего общества по отношению к самому себе.

Фото ИТАР-ТАСС/ Владимир Родионов