Знают дрозды…

Помните ли вы свою первую внутреннюю революцию, библейское чувство столкновения с иным, не нашедшим у вас внутри аналогий, но настойчиво требующим истолкования?

У каждого из нас таких моментов, конечно, несколько. «После этого фильма я вышел из кинотеатра левым» — рассказывал художник Осмоловский о годаровском «Безумном Пьеро». И до сих пор ходит в леваках. Для знакомого нью-йоркского школьника внутренним переворотом стало хоровое повторение слов философа Жижека на оккупайской ассамблее в Зуккоти-парке, а для другого знакомого, сейчас строгого салафита, внутренней революцией стало первое, почти случайное, посещение мечети.

Сложнее обнаружить тот самый первый раз, когда возникает модель отношений с необъяснимым. Момент внезапного появления новой потребности, делающей тебя другим.

Мне было девять и я пошел на фильм «Тайна Черных Дроздов» по Агате Кристи. Молодой миллионер без моральных принципов выходит из стеклянного «лондонского» здания, в котором отражаются московские сталинские дома и делает некое империалистическое заявление. Его невеста в шоке, а дальше показывают настоящих лондонских панков, видимо, чтобы нагляднее выглядело отсутствие будущего у капитализма. Длится это 18 секунд. Я старался не моргать, чтобы ничего не пропустить и всегда потом обводил этот фильм в телепрограмме.

Кто они, эти люди, красивые, как индейцы? Слова «punk» я тогда не знал. После этого укола в мозг я вышел из зала на улицу другим, уверенным, что однажды и сам буду так выглядеть и узнаю об этом всё.

Я возвращаюсь к этому «фрагменту фильма» всю свою жизнь.

Почему вообще при застое у нас была в таком почете Агата Кристи с её мисс Марпл? Её переводили, экранизировали, ставили на сцене, по ней учили английский в интеллигентных семьях. Не потому ли, что в мисс Марпл с удовольствием обнаруживало свой портрет Политбюро и вообще «руководство»? Миф о гениальности проживших жизнь пенсионеров оказывался в сознании начальства сильнее недоверия к частной детективной деятельности никем не назначенной бабушки. В этом образе номенклатура узнавала себя и все, признающие её мудрость и авторитет, ждали от седой девственницы единственного верного объяснения всех окружающих «улик» и восстановления попранного порядка. Плюс общий тогдашний тренд на возраст, зрелось и консерватизм, аналогичные тэтчеризму.

Конечно, позже у меня было много других внутренних событий — первая кассета с надписью «Гр.Об.», на которой ничего не было слышно, но всё и так понятно — бреем ровно половину черепа. Первое выступление на митинге. Первое чтение «Коммунистического манифеста»: так вот что пылилось в шкафу за стеклом в школьном кабинете истории!

Помните ли вы первый момент, когда вы пообещали себе то, что минуту назад казалось невозможным, не нужным и не приемлемым?

Наверное, оттуда, из этих 18 секунд, пошло моё преувеличенное, в духе Маркузе, восприятие всего, что названо «контркультурой», как некоего эмбриона будущего, вечно откладываемой модели альтернативного общества, в котором вместо потреблятства люди заняты творчеством, а вместо формальной репрессивности их объединяет страстная солидарность. Путешествуя из одного добровольного гетто в другое, я не находил никаких подтверждений этой надежде и в конце концов убедился, что любая так называемая контркультура есть только утрированный молодыми людьми, растущий в обществе тренд, забравшийся за пределы «обычного». Если в послевоенной Америке складывается миролюбивый, падкий на этнику и мистику, средний класс леволиберальных предпочтений, неизбежно появление «бунтующих хиппи», а если наше общество, нокаутированное реформами 90-ых пытается встать, цепляясь за самое базовое, примитивное, что осталось в его языке, за несмытое из брандспойта антисоветской пропаганды -- «национальное», то в «контркультуре» неизбежно окажутся скинхеды и «белый рэп». Когда хочешь узнать, что нового происходит в обществе, просто найди новых «неформалов» и подумай, крайним проявлением чего они являются?

Будущее, как и истину, невозможно найти в специальном волшебном месте у особенных людей. Будущее, как и истину, можно только произвести, создать вместе с другими. Оно есть наиболее общий результат того обмена и производства, в которых мы все с рождения участвуем.

Помните ли вы момент, который впервые радикально изменил вас и свои чувства при этом?

Была, конечно, и песенка, сопровождавшая панков. What Is А Love? Я не раз потом напевал её самому себе, оказавшись в трудных обстоятельствах: милицейская клетка, допрос или просто отсутствие денег и работы. Долгие годы я полагал, что это какая-то западная сладкая и безыдейная попса от успокоившихся хиппи, но оказалось, что песенка не тамошняя, а местная, и сочинил эту стилизацию Макаревич, которого я всегда считал образцом конформизма с его патриотичными «скворцами» и стройотрядовскими вихрами. Т.е. песенка оказалась даже не западной попсой, а советской мечтой о ней. У Макаревича, кстати, в тот момент были свои претензии к панк-року. Незадолго до начала съемок детектива, случился фестиваль в Тбилиси, на котором «Аквариум» устроили скандал, с запусканием тарелок в зал и неприличными словами на одежде. Гребенщиков заявил, что теперь его группа играет «панк» и хочет вернуть рок-музыке утраченный бунтарский дух. Макаревич назвал это «выходкой», и на этом нежная дружба между ним и «Б.Г.» надолго прервалась. Мне станет это интересно лет через пять после просмотра фильма.

Again and again …

Ровно через двадцать лет после того кинозала я обнаружил себя поселившимся в лондонском сквоте, где вокруг меня на полу спали люди, словно вынутые из тех «18 секунд». Они не ели мяса, отрицали государство, и любили играть в гольф прямо на Трафальгарской площади, пока это не надоедало полиции. Каждое утро я проспался в своем спальнике и читал на потолке их лозунг: «Жить, наплевав на капитализм!». Я оказался внутри старого кино.

Конечно — думал я — в той сцене должна быть, но не могла быть, другая, главная песня лондонских панков, тем более что перед документальной вставкой герои обмениваются столь политически нагруженными фразами: «Ты пошутил…» — «Почему, дорогая?»

Виниловый выход гимна лондонских панков совпал с тбилисским фестивалем. Задолго до попадания в сквот, для дворовой группы в подмосковном пролетарском поселке, где я вырос, я пытался перетолмачивать этот гимн на русский, хоть как-то сохраняя исходный ритм:

Лед поднимается

Солнце открывает рот

Мотор уже глохнет

И хлеб не растет

Радиация не пугает

Город погружается -

На берегу выживают

Город в самом верху циферблата

Быть кем-то другим — вот расплата

Ты засыпаешь без улыбки

Тебя обступают твои ошибки

Ты выходишь один

И вокруг преисподняя

Город будит зомби

Они встанут сегодня…

Я научился «сталкиваться с иным» и давать себе неожиданные обещания в том кинозале. Думаю, я до сих пор нахожусь под впечатлением. Помните ли вы свою первую внутреннюю революцию? Чему она научила вас?