Детский воспитательный трибунал

Как и следовало ожидать, многолетняя кампания против ювенальной юстиции, при всех своих издержках базирующейся на гуманном отношении к детям, подкрепилась настойчивыми предложениями законотворцев снизить возраст привлечения к уголовной ответственности. Профессор кафедры уголовного права Санкт-петербургского педагогического университета имени Герцена Сергей Милюков требует реализовать эту меру немедленно.

Полагаю, с практической реализацией ювенальных норм действительно есть проблемы. Особенно в части, касающейся опеки. Образ хищной узколобой тётки, грубо вмешивающейся в дела семейные, прочно закрепился в общественном сознании. Наверняка проблемы есть: люди государевы, как известно, без перегибов не могут. Особенно когда законы дырявы, а пояснительные директивы стремительно меняют полярность. Вчера мы ювенальные принципы активно внедряли, смеша и пугая одиозными поправками к законам, регулирующим семейное право и взаимоотношения семьи с государством — сегодня не менее активно с ювеналкой боремся. Причём возглавляет битву, витийствуя не за страх, а за совесть, один из авторов тех самых нашумевших поправок, председатель комитета Государственной Думы по вопросам семьи, женщин и детей Елена Мизулина. Что ж, на то они и законотворцы: творческое дело -тёмное.

Но вот навскидку несколько нашумевших «ювенальных» историй.

Дело Антона и Ларисы Агеевых, лишившихся усыновлённого сына Глеба по обвинению в его избиении. Обвинения были подкреплены собственными показаниями мальчика — но в телерепортажах об этом мы не услышали ни слова.

Скандал в русско-финской семье Рантала, в российском телеэфире обретший статус международного с омбудсменом Астаховым в главной роли: родители то разводились, то мирились, муж подавал на жену жалобу в службу защиты детей, жена обвиняла мужа в пьянстве — и ребёнка, подальше от родительских разборок, временно забирали в приют. Детали этой семейной драмы широко обсуждались на русскоязычных форумах Финляндии. Российское телевидение, разумеется, такие подробности игнорировало, добросовестно транслируя профессиональное возмущение депутатов, утверждавших, что семилетнего Роберта Рантала отобрали у русской матери за то, что она собралась перебраться в Россию.

Наконец, судебная эпопея священника Александра Орехова, право которого воспитывать усыновлённых «трудных» детей долго оспаривала опека. В том виде, в котором история предстала перед телевизионной аудиторией, акценты в ней ненавязчиво были перенесены с двух взрослых девочек, обвинявших приёмных родителей в избиениях (одна из них поступила в больницу с заражением крови), на малолетних детей, заявлявших в камеру, что они всем довольны и хотят остаться в приёмной семье.

Все эти очень разные, очень непростые сюжеты телевизор, как видим, отработал по одному — очевидно, сверху продиктованному алгоритму. Цель достигнута: перепуганные папы и мамы требуют «запретить опеке отбирать детей». То, что досудебное изъятие детей чаще всего связано всё-таки с реальной угрозой их жизни и здоровью (родители — наркоманы или алкоголики, насилие, антисанитария) — в пылу сопротивления проклятой «ювенальщине» игнорируется.

Подоплёка антиювенальной войны ясна с самого начала. Есть, конечно, сопутствующая польза, приготавливаемая по незамысловатому рецепту «пугай и властвуй». Не одними же маргиналами да англосаксами пугать. Но основная и главная причина сворачивания ювенальных преобразований, начатых в далёком 1991 году с принятием «Концепции судебно-правовой реформы в Российской Федерации», которая предусматривала создание специализированных ювенальных судов, состоит в том, что довести до логического завершения эти преобразования в ситуации путинской стабильности, консервирующей гангренозную политическую систему, попросту невозможно. Допустим, отказ от исполнения международных обязательств по реформированию судов, принятых Россией на заре постсоветской демократии, больших хлопот не доставит. Но как быть с тем, что уже создано в рамках реформы и успело доказать свою результативность? А именно: как быть с «модельными ювенальными судами» (точнее — с ювенальными судейскими составами в судах), которые с 2004 года пребывают в стадии пилотных проектов? Сегодня такие составы работают в судах 52 субъектов РФ.

Об этих судах сторонники «омоложения» уголовной ответственности и борцы с «ювеналкой» предпочитают не вспоминать. Что тоже вполне объяснимо: эффективность ювенальных судов, в арсенале которых не только тюремный кнут, но и воспитательский пряник — доказана многолетней статистикой.

Одним из первых регионов, где несовершеннолетних преступников начали судить с применением ювенальных технологий, стала Ростовская область. Результат — существенное улучшение статистики судебных рецидивов малолетней преступности. Этот показатель фиксирует совершение преступления теми, с кем проводилась реабилитационная работа согласно предписаниям суда. Такую работу могут проводить как органы опеки, так и подразделения, комиссии по делам несовершеннолетних (ПДН и КДН). Бывает, к работе подключаются спортивные секции, которые берут над правонарушителем шефство. Иными словами, ювенальная Фемида нацелена в первую очередь на исправление малолетнего преступника и только потом, в случае неудачи — на его наказание. В ювенальном суде с малолетним преступником работают. Серьёзные взрослые люди лезут к нему в душу. Возможно, впервые в его жизни. Это не менты, от которых лучше держаться подальше — но это и не училка, которую запросто можно послать. С ювенальщиками выйдет себе дороже: пошлёшь — можно и в колонию загреметь. Приходится открываться, пускать внутрь тех, кто обещает помочь.

Помогают, например, так.

Существует практика частных определений, обязывающих правонарушителя пройти курс психокоррекции, возобновить или начать учёбу, а учебное заведение — принять его на обучение. Последнее позволило решить существенную проблему: без предписания суда школы и училища отказывали «трудным» в зачислении. При этом неисполнение предписания суда поступить на учёбу по закону оставалось основанием для превращения условного срока в реальный.

В муниципальные органы власти ювенальные судьи направляют обращения с просьбой оказать малоимущей семье материальную помощь. В Таганроге такая помощь оказывается непосредственно в помещении суда — в виде одежды и обуви, жертвуемой добровольцами.

С малолетними правонарушителями общаются психологи — как правило, это сотрудник уголовно-исполнительной инспекции или муниципального центра соцзащиты. Если раскаяние обвиняемого вызывает у специалиста сомнения, это фиксируется в «Карте социального сопровождения», составляемой помощником судьи в процессе подготовки судебного разбирательства. Мнение психолога может повлиять на то, будет ли в качестве наказания назначен условный или реальный срок. В случае примирения сторон или условного срока собирается консилиум в составе представителей комиссии по делам несовершеннолетних, помощника судьи, психолога, муниципальных работников, где с согласия и при участии родителей решается, что следует сделать, чтобы подросток не превратился в закоренелого преступника. Существенная деталь: если допрос несовершеннолетнего совершался полицейскими без участия психолога, судья не примет такое дело в производство.

Дело не в жалости к оступившимся недорослям. Ювенальный гуманизм оказывается для общества полезней, чем правосудие, безжалостно карающее.

В станице Егорлыцкой, к примеру, судебный рецидив среди несовершеннолетних не поднимается выше 12% (в некоторые годы он и вовсе нулевой). В других населённых пунктах Ростовской области, где работают ювенальные суды, рецидив составляет в среднем 8,5%. Для сравнения, средний рецидив малолетней преступности по России — 30−40%. Большинство донских «ювенальных» судов занято исключительно уголовными делами. Но некоторые — например, Таганрогский, рассматривают и гражданские дела. Чаще всего — о расторжении брака. И тоже при участии психологов, исполняющих функции медиаторов. Около половины дел о разводе, поступающих в Таганрогский суд, заканчивается примирением сторон (в среднем по России этот показатель колеблется в пределах 10−15%).

Впрочем, всё это не важно.

Каким бы ни был опыт ювенальных судов, какую бы они там ни показывали статистику — проблема в другом. Как интегрировать ювенальные суды в искалеченную судебную систему, в которой правосудие отправляется по сигналам сверху, по корпоративным «понятиям», по судейской прихоти, наконец? Как состыковать их работу с кондовой пенитенциарной системой, которую даже не начинали по-настоящему реформировать? И ко всему этому добавляется проблема отсутствия в России института пробации — уголовной опеки, которая не только отвечает за социальную адаптацию преступника (в нашем случае малолетнего), но и помогает ему трудоустроиться, контролирует дальнейшее поведение, предотвращая криминальные «срывы». В России надзором за условно осуждёнными и освободившимися из тюрем (но не их социальной реабилитацией) в том или ином виде занимаются те самые семь нянек: уголовно-исполнительные инспекции (УИИ), подразделения по делам несовершеннолетних (ПДН), комиссии по делам несовершеннолетних и защите их прав (КДНиЗП). Последний орган принято считать связующим и координирующим — при этом он не является постоянно действующим, созывается 1−2 раза в месяц и работает по положению, утверждённому Президиумом Верховного Совета РСФСР от 1967 года…

В России невозможно обсуждать, хороша или плоха ювенальная система — потому что системы нет. Есть косолапые законодательные инициативы, есть клубок непоследовательности, фрагментарность и политические спекуляции. И достраивать систему, очевидно, уже не будут. Маятник качнулся в обратную сторону.

В осеннюю сессию Госдума, скорей всего, рассмотрит муссирующийся более года законопроект о снижении возраста привлечения к уголовной ответственности. За преступления, уголовно наказуемые с 16-ти лет, предлагается наказывать тюремным сроком с 14-ти. За тяжкие и особо тяжкие преступления — с 12-ти лет. Да, там, где речь идёт об убийствах, малолетнем садизме, групповых изнасилованиях — непросто апеллировать к гуманизму. Даже в стране, празднующей возрождение православия. Но всё же стоит осознать: речь идёт о 12−14-летних. Которые способны творить ужасы не только потому, что успели вырасти в конченых уголовников, но иногда и оттого, что насмотрелись ужасов по НТВ или хотели понравиться старшим пацанам. И мера вины здесь может распределяться весьма замысловатым образом. Наконец, с учётом вышеозначенного клинического состояния российских судов, любое ужесточение уголовной ответственности — не только для малолетних — преступно само по себе. Всё равно что доверять хирургу, печально знаменитому процентом летальных исходов, всё более сложные операции. Для начала стоило бы всё-таки хирурга этого прогнать. Или сделать из мясника — профессионала.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Георгий Копытин