Некрасивая родина

Все-таки новости из детства перевешивают любые другие; я помню, как лет пять назад с бывшей ВДНХ убирали чучело гагаринской ракеты, и все писали трагические слова о том, что бездушные дельцы уничтожают наше детство; в моем детстве той ракеты не было, и новость с ВДНХ меня не трогала, я не москвич. А теперь сносят мою ракету, и это тоже вряд ли кого из, допустим, москвичей тронет, но я все равно попробую описать свои чувства по этому поводу.

Это трудно, конечно. Формулировка «в Калининграде сносят торговый центр» звучит даже как хорошая новость — в идеальной России вообще здорово было бы снести все или хотя бы торговые постройки девяностых и особенно нулевых, почти каждая их них — преступление против всего хорошего, что есть на свете. Тот, который сносят в Калининграде — он тоже, конечно, преступление. Но и у преступников есть адвокаты, и вот я хочу быть его адвокатом.

По современным меркам это даже не торговый центр, а рынок — несколько десятков одинаковых «быстровозводимых конструкций», таких белых коробочек. Коробочки стоят на площади, площадь называется Центральная, и это, я думаю, главная топонимическая ловушка современного Калининграда, потому что настоящая центральная площадь, площадь Победы (бывшая, между прочим, Адольф-Гитлер-плац!), находится двумя километрами севернее; немецкий центр города погиб в войну, и советский устроили в том месте, где разрушений не было. Но послевоенный генплан предусматривал возвращение центра в центр; у немцев в том месте был замок магистров рыцарского ордена, его снесли, рядом заложили большое здание обкома партии, а рядом с ним для демонстраций и парадов замостили брусчаткой большой пустырь, который и назвали Центральной площадью с явным прицелом на последующее переименование в честь какого-нибудь кремлевского человека, который не доживет до достройки обкома, Брежнева там или Суслова. Не дожил вообще никто, обком так и не достроили, пустая коробка стоит до сих пор, рано или поздно ее наверняка снесут, но пока стоит, а на площади двадцать лет назад построили этот торговый центр.

Стройки я не помню; подозреваю, что строили недолго — привезли эти легковозводимые конструкции, собрали за одну ночь, и пожалуйста. Это девяносто третий год, самое-самое начало девяностых, еще почти совок. В магазинах гайдаровское изобилие, но магазины-то все равно советские — универмаг «Маяк», универсам «Московский», магазин мужской одежды «Силуэт» и женской «Ромашка», ну и «Детский мир», в котором тогда же открылся мебельный отдел. Еще в городе было два валютных магазина, в которых торговали за доллары и марки, но и те магазины были похожи на сельпо в райцентре. Главная торговая точка города — центральный рынок, немецкий кавалерийский манеж и пустые пространства вокруг. Наши челноки ездили, конечно, в Польшу, и что-то из нее привозили — по-моему, даже клетчатых сумок тогда еще не было, вообще дикие времена.

И вот в эти дикие времена на брусчаточном пустыре у недостроенного обкома появились эти белые коробочки, в каждом из которых открылось по магазину, и это были первые в Калининграде настоящие несоветские магазины. То же самое польское дерьмо, которое возили челноки на рынок, но как в кино — настоящая лавка, настоящий хозяин и настоящие продавцы, которые иногда тебе даже улыбаются.

Что-то похожее я потом прочитаю в чьих-то воспоминаниях о Калининском проспекте, который, конечно, вставная челюсть и все такое, но по меркам Москвы семидесятых был абсолютным Таймс-сквером — космос, другая планета. У нас это тоже был космос, островок воображаемой Европы на фоне остального уныния; подростки и сейчас любят проводить время в новых моллах — и мы любили, назначали среди тех коробочек встречи, спустя несколько лет собирались, чтобы выпивать. Потом около торгового центра появился первый в Калининграде настоящий рекламный щит, огромный, на двух высоких толстых столбах. Рекламировался несуществующий ныне целлюлозно-бумажный комбинат, тогда он назывался «Дарита». Трудно сказать, зачем комбинату была нужна реклама, тем более такая бессодержательная — на одной стороне щита был нарисован морской пейзаж с голубым небом, на обороте — с закатным солнцем. Мы назначали друг другу встречи «у Дариты», и не было случая, чтобы кто-нибудь перепутал и пошел не к щиту, а к комбинату.

Потом в одной из коробочек даже откроется ресторан — узбекский, но почему-то под названием «Олег». Я побываю в нем однажды, уже совсем взрослый, в двадцать с чем-то лет, с незнакомой женщиной в леопардовом плаще — каждый, наверное, хоть раз выпивал с незнакомой женщиной в леопардовом плаще; она была бухгалтер с рыбоконсервного комбината, а я на всякий случай представился ей Сашей.

Последний раз я был в этом месте три с половиной года назад, когда у облупившихся посеревших легковозводимых конструкций калининградский народ митинговал против губернатора Бооса. Здесь должна была быть какая-нибудь романтическая история о том, как я рад был видеть эти торговые ряды, но у меня такой истории нет; кажется, я даже не обратил тогда на них внимания, как никто никогда не обращает внимания на самые привычные и самые родные пейзажи.

Теперь этот пейзаж предсказуемо сносят, и, конечно, его надо снести, и недостроенный обком тоже, конечно, надо. Но важная вещь: другого родного пейзажа у меня нет; ну да, это, наверное, плохо, когда родной пейзаж — вот такой, или как мой родной пятиэтажечный квартал с дырявым асфальтом. Легко оплакивать уютные улочки и домики, старые церкви, черепичные крыши. Металлопластиковые коробки оплакивать глупо, но они у нас были вместо улочек и крыш, вот в чем проблема. Я не знаю, как с этим быть. В идеальной России не будет этих торговых центров и этих пятиэтажек, но, значит, в идеальной России не будет ничего, от чего может забиться мое сердце, почувствовавшее себя на родине.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Елена Нагорных