Cила истуканов

Проснулись утром люди в городке,

И вышли дети первыми к реке.

Они пошли взглянуть на пьедестал,

Где Ленин столько лет и зим стоял.

И видят: Ленин цел и невредим

И так же руку простирает к ним.

Как прежде, руку простирает к ним

И говорит: — Друзья, мы победим!

Самуил Маршак. «Баллада о памятнике»

Наиболее красивым и невероятным слухом декабря была история про то, как выйдут люди 20 декабря, то есть, в День чекиста, на Лубянскую площадь, а там уже снова стоит памятник. Этому слуху было наплевать не только на отсутствие политического решения, но и на то, что, памятник Вучетича нужно ещё реставрировать, потому как его не только исписали всякими словами за время стоянки на Крымском валу, но, кажется, ещё кто-то стрельнул по нему двадцать лет назад — от полноты чувств, разумеется.

И тут я скажу крамольную мысль — ничего более соразмерного Лубянской площади, чем скульптура Вучетича, я не видел. Этот металлический Дзержинский ей соразмерен, оброс своими легендами.

Говорили, что внутри он золотой и отлит из государственного золотого запаса, и именно поэтому к нему нельзя подойти. И по силе воздействия никакого сравнения с фонтаном Витали (очень хорошо, что и он сохранился, разумеется). Да только поставить обратно его невозможно — потому что это будет Знак.

К такому Знаку пока никто не готов — ни почитатели, ни ненавистники.

Так устроено современное общество, которое время от времени называет себя светским, просвещённым, материалистическим, но любой памятник для него не просто Знак, но и идол.

Поэтому памятники сносили во все времена, причём какие времена, так и сносили — днём, обвязавши верёвкой за голову, в первые годы революции; тайно, ночью — в 1961-ом; ночью, но всем гуртом в 1991-ом, ну и так далее.

Когда братья-украинцы, а они — братья, чего уж тут говорить, снесли в Киеве памятник Ленину, то дали не только себе, но и прочим повод к далеко идущим размышлениям.

С одной стороны, это такая обидная, потому что запоздалая, пародия на снос памятника Дзержинскому в Москве.

С другой стороны, это древняя киевская традиция — сбрасывать какие-то идолы, и примечательно, что она не прерывается.

Но тут есть и обидное обстоятельство: расколотый памятник Ленину имел некоторую художественную ценность, хоть был и копией того, что сделали для советского павильона на Всемирной выставке в Нью-Йорке в 1938-м году.

И что было, конечно, не осознанным актом освобождения, а спонтанным всплеском эмоций.

Это не новость — по египетскому Сфинксу стреляли из пушек, отбили ему нос и отломали бороду. Спустя много лет талибы выкатили трофейные советские пушки и били прямой наводкой по статуям Будды в Бамиаме. Храповицкий, кабинет-секретарь Екатерины Второй, делая заметки в своём дневнике во время войны 1788 года, сообщал, что шведы рвутся к Петербургу, помимо прочего, затем ещё, чтобы свергнуть статую Петра.

Это такое вненациональное свойство человечества — война с памятниками.

В ней ненависть связана со страхом. Не размелешь в крошку, так обиженный истукан придёт каменным гостем.

Памятник похож на куклу вуду.

Его ломают в надежде, что с падением истукана время переменится.

Уничтожение же действительно нарушает установившийся порядок вещей.

Во дворах у меня стоит бюст Ленина.

Кстати, неподалёку стоит и довольно редкий для Москвы бюст Кирова. Постамент Кирова даже обшит гранитом.

Вождь ленинградского пролетариата остался там со времени строительства домов для военных, подозреваю, со времени гибели самого Сергея Мироновича.

Эти бюсты неизвестные таджики аккуратно красят и подправляют. Они, эти бюсты, тиражированы даже не в тысячах, а в десятках тысяч экземпляров. Но мне было бы чрезвычайно неприятно, если бы его снесли — потому что они составляют привычный ландшафт, установившийся порядок вещей.

Всякое разрушение действует на людей, в них меняются какие-то механизмы. Ведь всё это происходит по сценарию, давно сочинённому знаменитым обэриутом (и описывающее вообще все общественные катаклизмы): «Петров садится на коня и говорит, обращаясь к толпе, речь, о том, что будет, если на месте, где находится общественный сад, будет построен американский небоскреб. Толпа слушает и, видимо, соглашается. Петров записывает что-то у себя в записной книжечке. Из толпы выделяется человек среднего роста и спрашивает Петрова, что он записал у себя в записной книжечке. Петров отвечает, что это касается только его самого. Человек среднего роста наседает. Слово за слово, и начинается распря. Толпа принимает сторону человека среднего роста, и Петров, спасая свою жизнь, погоняет коня и скрывается за поворотом. Толпа волнуется и, за неимением другой жертвы, хватает человека среднего роста и отрывает ему голову. Оторванная голова катится по мостовой и застревает в люке для водостока. Толпа, удовлетворив свои страсти, — расходится».

С памятниками ровно тоже самое.

Восторг толпы проходит, но какая-то, иногда внешне незаметная, память рук остаётся.

В идеале, конечно, ничего не должно сносить. Всё должно стоять на своих местах.

Памятник, он ведь от слова «память»: «Помни, ходи мимо и помни! А забыл, посмотри в бронзовые глаза! В глаза смотреть! В глаза!»

Памятники — всегда особая точка времени. Они одновременно и прошлое, которое фиксируют, и будущее, в котором они должны напоминать об этом прошлом. Время течёт, завихряясь вокруг постамента особым способом. Это действует на обывателя, как бы он не притворялся материалистом.

Страхи не всегда беспочвенны.

В литературе описаны случаи, как памятники гоняются за людьми — Государь Пётр Алексеевич гонялся за бедным петербургским жителем, а король Карла XI разозлился на малолетнего шведскоподданного Нильса.

Борьба со статуями, причём борьба яростная, выдаёт слабость нашего материалистического начала.

И чем более она яростна, тем яснее, что общество признаёт за статуями магическую силу.

А в реальной жизни, если истукан и повержен, то есть опасность, что гнев окружающих оборотится на сносивших: «Ишь, чижика съели! Мы от них чего другого ожидали». Валившие царей в грязь много чего наворотили потом такого, что уж за бронзовых чижиков им счёт выставляют в последнюю очередь.

Ныне времена менее кровожадные, каждая птичка на счету.

Любое перемещение истуканов выходит, как ни крути, неловким.

Обида за высокое искусство, тоже, конечно, аргумент, но он прикрывает именно боязнь истукана.

Будто высмотрит он неправильного гражданина, да и треснет палкой по голове, будто шведский король своего боцмана, поскачет в ночи за бегущим, будто русский император.

Страхи множатся — и выйдешь в декабре на площадь, а он там стоит.

Или нет пока.

Фото Владимир Вяткин/ РИА Новости