Долгая счастливая жизнь

Блокада для каждого ленинградца-петербуржца — зарубка в памяти. Когда мы в школе, классе в шестом, учили и читали со сцены для ветеранов стихи про блокаду, смеялись, дразнили друг друга; легкомысленному детству претил официальный пафос таких мероприятий. Да и сейчас звучат стихи жутковато: «Мне кажется, когда гремит салют, погибшие блокадники встают. Они к Неве по улицам идут как все живые, только не поют. Не потому, что с нами не хотят, а потому, что мертвые — молчат».

Семьдесят лет назад было разорвано кольцо блокады. Проходит время, мы по-новому начинаем думать об этом событии. С новым чувством смотреть на последних, уходящих блокадников — тех, кто пережил ад. Стыдишься своего уныния, когда приходится говорить с ними — мудрыми, прощающими, трезвыми умом и веселыми сердцем. С такими, как Людмила Эльяшова — кандидат экономических наук, градозащитница и заядлая театралка, автор книги «Мой блокадный университет». Для «Свободной прессы» с ней побеседовала Ольга Погодина-Кузмина.

— Людмила Леонидовна, откройте секрет — как, пережив столько горя и трудностей, не отчаяться, сохранить волю к жизни?

— Мы живем в мире, где происходит очень много плохого. Но для счастливой жизни человеку нужно только два условия — умение любить и творческое дело, приносящее радость. Нужно помнить, что человек от свиньи отличается только тем, что ему иногда хочется смотреть на звезды! Поэтому сопротивляйтесь стоически всем невзгодам, никогда не сдавайтесь, верьте в лучшее.

— Даже когда впереди тупик? Например, что Вы думаете о сегодняшнем мире, о нашем будущем?

— Мир сегодня переживает кризис идей гуманизма, на первый план выдвинулись эгоистические ценности и с этим, конечно, нужно что-то делать. Это понимают все, недаром человеком тысячелетия недавно был признан Карл Маркс. Вся моя надежда — на молодежь. В какой-то момент молодые люди должны понять, что человечество должно перейти от потребительского общества, которое ведет к деградации людей, культуры, экологии, к открытому гуманистическому обществу. Думаю, Джулиан Ассанж и Эдвард Сноуден — герои именной той грядущей, новой эпохи. Они своим поступками доказывают, что с порочной системой можно бороться.

— Вы как экономист считаете, что люди еще могут что-то изменить?

— Возможно, это утопия. Но выхода у нас нет. Необходимо искать другие формы и принципы устройства общества. Идеи коммунизма в XX веке были извращены и дискредитированы. Нужно отмыть, очистить эти представления, понять по-новому. Но сегодня люди одурманены пропагандой, у них буквально закрыты глаза. Мы стремимся жить только сегодняшним днем, отсюда это рвачество, стремление разбогатеть здесь и сейчас, неважно как. Но для человека разумного деньги не могут быть ни смыслом жизни, ни целью, ни перспективой. Быть миллионером — это мечта идиота, который, даже получив эти деньги, ничего толкового не сможет с ними сделать. И таких людей очень много появилось сегодня, человек разумный деградирует, и я не могу не думать об этом. Еще лет тридцать назад даже враги признавали, что у России есть преимущество перед другими странами, и нас была перспектива построить по-настоящему гармоничное общество, основанное на принципах гуманизма. Сегодня мы снова откатились назад, туда, с чего все начиналось в 1914-ом году.

— В учебниках пишут, что война была подготовлена множеством причин. Но для обычного человека это всегда неожиданность.

— Я очень хорошо это помню. За день до объявления войны мы, юные студентки университета, готовились к экзаменам в Летнем саду. Тогда там можно было получить шезлонги, и мы лежали в них, читали книжки, болтали — мы ничего не знали, даже в мыслях не было, что война уже на пороге. И вот после нападения Германии, буквально через несколько дней нас, добровольцев из мирного населения, направляют в Летний сад копать траншеи. Нам не сказали, для чего, но все прекрасно понимали — в них будут прятать мраморные скульптуры. Значит, скоро начнутся бомбежки.

Вообще, я убеждена, что местное руководство тогда делало все возможное для города и людей. В отличие от Москвы, даже с наступлением врага в Ленинграде не было паники, все ведомства работали четко, эвакуация шла по плану, и во многом благодаря этому все главные памятники удалось сохранить.

— Вы помните, как Ленинград готовился к боям? Как укрывали от бомбежек купола соборов и памятники?

— Уже через несколько дней на шпиль собора Петропавловской крепости и на купол Исаакиевского надели брезентовые чехлы. Я видела, как закрывают деревянными щитами Медного всадника, сфинксов на набережной Академии наук. И знаете, хотя мы понимали, что это — важные, необходимые меры, все же было чувство вины перед городом, что мы его уродуем. Наверное, тогда я по-настоящему осознала уникальность окружающей нас красоты.

Я очень люблю наш город. Каждый год с особым чувством я жду июня. В белые ночи Петербург становится особенным, и я до сих пор стараюсь найти в себе силы, чтобы встретить развод мостов — сначала перейти Неву по Литейному, увидеть Троицкий и Петропавловскую крепость на фоне заката, полюбоваться Ростральными колоннами. Я мысленно разговариваю с ними, потому что у нас есть общая тайна. Когда-то в детстве я любовалась их изображением на коробке конфет «Северная Пальмира», позже, став студенткой университета, каждый день, выходя из трамвая, привычно проходила мимо. Близкими друзьями мы стали осенью 41 года, когда мы с подругами, такими же двадцатилетними девчонками как я, стояли возле колонн в ночном дежурстве, слышим уже ставший привычным звук приближения немецких самолетов — словно жужжанье в небе гигантских комаров. Замирая от рвущего душу визга фугасных снарядов, мы чувствуем, что рядом с нами стоят эти величественные безмолвные стражи, и нам почти совсем не страшно.

— Я знаю, Вы вели дневник. С каким чувством вы потом перечитывали свои блокадные заметки?

— Да, я почти всю жизнь веду дневник, уже накопилось 34 тетради. Когда доходили руки — перечитывала с интересом, ведь многое стирается из памяти, на какие-то вещи начинаешь смотреть иначе. Перед эвакуацией в 42 году я очень болела, думала, что умру, но собралась с силами, заставила себя действовать, двигаться. Нас отправили в эвакуацию в Саратов, и я записала в дневнике, как сестры в больнице смотрели на меня и плакали — такой у меня был жалкий вид. Но поправлялись мы быстро, уже летом поехали в совхоз, помогали с прополкой и уборкой овощей. Там же, в эвакуации, совсем неожиданно услышали по радио о прорыве блокады Ленинграда. Из комнат общежития выбежали профессора и студенты, все кричали, обнимали и целовали друг друга — это было такое счастье!

Счастьем было видеть, как после войны городу возвращается его прежний облик. Весь коллектив Университета — преподаватели, аспиранты, студенты — спешно освоили строительные специальности и работали над восстановлением зданий. Любимец филологов профессор Бялый помогал демонтировать дот у Дворцового моста, профессор Пропп стеклил окна, а будущий академик Будагов чинил крышу общежития.

Я хорошо помню и то, как восстанавливались загородные дворцы и парки. Гатчинский дворец я видела разбомбленным, на стенах повсюду были немецкие надписи, и Павел со своего постамента, казалось, смотрел на эти разрушения с горькой усмешкой. Но особенно важно для ленинградцев было увидеть восстановленный Петергоф. Он был разрушен полностью, почти до основания, и когда начали восстанавливать фонтаны, по Невскому проспекту провезли новую позолоченную скульптуру Самсона, за ним шли толпы людей и многие плакали.

К слову сказать, я была во всех восстановленных загородных дворцах кроме одного — Константиновского. Пару лет назад мы отдыхали неподалеку в санатории и хотели попасть с экскурсией в Константиновский дворец. Все разузнали заблаговременно, позвонили, пришли. Но служители этого учреждения, увидев меня, девяностолетнюю старуху и моего спутника, инвалида войны — хотя мы оба бодрые и активные пенсионеры — видимо, решили, что им не нужны лишние хлопоты. Нам сказали, что во дворце нет лифтов, и там придется много подниматься и спускаться по лестницам, а нам это будет не под силу. Что было неправдой — там есть современные скоростные лифты, в них ездят охранники, круглосуточно охраняющие этот почти всегда пустой дворец. Охранники эти отгоняют даже людей, гуляющих вдоль забора. Честно сказать, нас тогда обидело чванство и формализм сотрудников этого учреждения, для которых инструкция и низкопоклонничество перед начальством заменяют человеческие чувства.

-Многие горожане с благодарностью вспоминают, с какой энергией вы выступали против строительства башни «Газпрома». Сейчас вы продолжаете следить за общественно значимыми событиями в городе и в стране?

— Конечно! Я три раза выступала на митингах против строительства башни Газпрома, была на общественных слушаниях, и мое выступление, думаю, было важным аргументов в пользу отмены этого строительства. Я вообще активный человек — слушаю «Эхо Москвы», люблю телеканал «Культура». Сейчас пишу новую книгу, которая называется «Быть счастливой в безумном мире». Ее первая глава — «Ожидание счастья», рассказывает о счастливом детстве, а вторая глава «Катастрофа» — о том, как моего отца, военного врача, в 1937 году увели из дома. Приговор звучал «десять лет без права переписки», теперь уже все знают, что это такое. Ему еще не было сорока лет. В своей книге я расскажу и о блокаде, и о послевоенных репрессиях, о разгроме экономического факультета, который, наконец, открыл мне глаза и заставил изменить отношение к власти.

Блокада во многом сформировала меня, сделала человеком стойким, закаленным. Послевоенные годы принесли понимание жизни. Поверьте, я прожила удивительную жизнь. И самое удивительное в ней то, что несмотря на все тяготы и потери, эта жизнь была счастливой.