Детская доза

Стабильность — главный «ресурс» современной России, даже для тех, кто не любит нынешнюю власть. Я говорю не о политическом дискурсе, но о простом, народном. Его еще называют «настроение масс». Любой довод либерально настроенных риторов разбивается о скалу под названием «Вы что, хотите как в 90-е?» Фраза эта сама по себе подразумевает, что сегодня в России абсолютно ничего нет от «лихих». И правда: малиновые пиджаки вышли из моды, Мерседесы тоже. А вот детская наркомания — выжила.

На северной границе Москвы работает центр реабилитации наркозависимых детей. Я договаривался с его директором об интервью, а в итоге оказался в пикантной ситуации. Потому что не был готов увидеть то, что увидел. Даже к атмосфере центра не был готов.

Здание — напоминающая садик двухэтажная постройка, или бывший садик. На вахте я объяснил охраннику, что журналист, и что меня ждут. Он набрал на телефоне какой-то номер, покивал в трубку и сказал:

— Идите на второй этаж, третья дверь слева.

Я ждал директора в его тесном кабинете. По стенам — кубки, фотографии, грамоты. На диване — куча походного снаряжения. В нише старого серванта — икона. Через несколько секунд появился он.

Поздняков — крупный и задумчивый мужчина. Пока тянул мне руку, успел погрузиться в какие-то размышления.

— Ты все рекламу ЗОЖу делаешь? Это хорошо. Но пойдём, посмотришь, как все это на деле работает. С ребятами познакомишься.

Мы прошагали по коридору и оказались в кабинете наподобие бухгалтерии. Книжный шкаф с гроссбухами и периодикой, журнальный столик, чайник. На казенном диване и потертых креслах — восемь человек, молодые мужчины и женщины. Я оказался на педсовете, где предметно и персонально обсуждали подростков, а заодно — недельный план.

Для понимания ситуации нужно представить себе структуре центра. Она такова:

— Директор патриархального типа, напоминающий предводителя секты, гуру;

— Инструкторы — психологи, что-то вроде воспитателей в пионерском лагере;

— Экспедиторы — бывшие зависимые, они постарше;

— Простые воспитанники, вечно «на измене», с бегающими глазами — всё, как в кино про наркоманов.

Экспедиторы — самая интересная часть этой системы. Это те же реабилитанты, которые прошли уже несколько стадий «программы», встали на путь исправления и взяли шефство над новенькими. Они присутствуют на совещаниях, а потом воплощают в жизнь задумки администрации. «Стучат», получают инструкции, докладывают о ходе реабилитации. Вас что-то смущает? Подождите. Идем дальше.

В центре — десятки подростков. Все они разделены на группы. Главное правило учреждения претит логике подобных заведений по всей стране: «индивидуальной реабилитации не бывает». Каждая группа — команда, в которой есть «наставник» — подросток на завершающей стадии реабилитации. Есть дети помладше, вставшие на правильный путь и легко поддающиеся воздействию. И есть, условно говоря, «заблудшие овцы» — не внушаемые.

Крахом программы считается «побег» из центра или полный отказ от социализации, то есть «оппозиция». Успех — полная открытость перед коллективом относительно абсолютно всех аспектов жизни, вплоть до влюбленности, как в «1984».

Если новенький косячит, не хочет, например, заниматься физкультурой, плохо учится или даже просто врет по мелочи — ему дают время «подумать» вне группы, бойкотируют. Возвращение в коллектив происходит через специальную процедуру: ребенок прилюдно должен выложить всю правду о том, что делал «не так». Раскаяться. Абсолютная честность — обязательна.

Но вернемся на педсовет. Передо мной на диване — свеженькая девочка-экспедитор, выпускница Лена. Её вызвали по телефону, и через минуту она постучала в дверь кабинета. Теперь она вместе со взрослыми обсуждает мальчика, который появился в центре недавно и пока не отказался от своих «понтов», которые прокатывали перед мамочкой-разведенкой.

— Как думаешь, почему он никого к себе не подпускает? — спрашивает Поздняков.

— Это протест? — пытается угадать она нужный ответ, но тут же оправдывает мальчишку, — Только это не против нас, это он адресует маме. Хотя он и перед ней в прошлое свидание извинился.

Лена похожа на девочку из советских фильмов. Лицо у нее ясное, речь грамотная, кожа белая, зубки ровные, а в глазах какая-то бабья усталость и глубина. В современных подростках нет такой глубины.

— Извинился? То есть «договорился», — отвечает задумчивый Поздняков. И делает рукой знак, мол, продолжай.

— Думаю, прогресс есть. Он хотя бы перестал злиться, — продолжает Лена.

— Злость ушла? А куда же эта злость девается? — снова задает философский вопрос Поздняков сам себе. Ломает кисти рук и добавляет, — Ведь вы с ним похожи, Лен. Попробуй через свои мысли найти к нему подход.

— Чем это мы похожи? — на секунду вспыхивает Лена, не переставая улыбаться.

— И у тебя был бунт против матери, и у него. Но у тебя через что?

— Через старших мальчиков, — говорит серьезно Лена.

— Через парней, и к отраве. А он ведь так не мог, через парней, — продолжает ее мысль Поздняков, — У него сразу к отраве. А причина — одна.

Она задумывается и кивает. А потом продолжается расспрос о прошлых грехах. И все вместе решают, как быть с «бунтарем», учитывая опыт Лены. Потом воспитатели расходятся по своим делам. Педсовет закончился. А мы с Поздняковым остаемся вдвоем.

Если честно, все это сначала шокирует. А как же личное пространство? А как же право на тайну (читай в словаре Позднякова — «ложь»). Разбирают чужие судьбы, как дрессировщики пуделей в цирке!

— Ну, как тебе? — спрашивает он все с тем же мрачным тоном.

— Это же тоталитаризм. Или коллективизм, — отвечаю я.

— Удивился, значит? Да, коллективизм! А мы разве живем не в коллективе?

— А права? А личное пространство?

— Права на что? — говорит он совершенно искренне.

И я начинаю понимать. Мы в обществе привыкли, что врать и получать удовольствие — наши неотъемлемые «права». Вся наша культура замешана на индивидуализме. «Борись с системой! Отстаивай индивидуальность! Будь не таким, как все!» Но так ли мы неповторимы?

Вот Марк Чепмен, убийца Джона Леннона, читал в ожидании полиции самый индивидуалистский роман нашего времени «Над пропастью во ржи». И зачем нам такая индивидуальность? Идея Позднякова проста. Права личности имеет только личность, а личностью нужно стать. У ребенка тоже есть права. Но главное из них — право на дисциплину…

По данным центра в Москве от 700 до 800 семей, где дети употребляют сильные наркотики ежедневно, систематически. Они в беде. Из них 150 пришли на реабилитацию. А ознакомились с правилами и согласились остаться только шестнадцать.

— Все остальные просто не хотят даже начинать, — продолжает директор, — У нас жесткие правила: у нас нет мобильных телефонов и контактов с друзьями. Это добровольное заключение, по сути. Но это их единственный шанс, потому что в своем старом окружении они не начнут жить по-новому.

— Как много таких центров по России?

— Все стараются убежать от этой темы. Никто не берёт ответственность открывать их. Потому что это сложно. Если сравнивать со взрослыми, здесь гораздо строже законодательство, гораздо больше препон, гораздо выше ответственность руководителей. Для подростков мы открылись в 2005 году. И были первыми. А сейчас ещё четыре подобных центра: в Москве, Московской области, Казани и Новом Уренгое — запускают. Это именно стационары, о которых я знаю.

— Программы у всех разные?

— Да. Мы выработали программу, которая во многом повторяет коммуну Макаренко. Кстати, даем ребятам прочитать книгу «Флаги на башнях». И они говорят: «это про нас написано, те же диалоги, мы так же делаем».

— Советская школа у вас получается?

— Если убрать коммунистический компонент, то, по существу, да. И опыт Макаренко признан во всем мире, надо сказать.

— Сколько вашему младшему реабилитанту?

— Мы берём ребят не младше восьмого класса.

— Вы сказали, что коммунистический компонент изъят. А ведь идеология важна как ценностный момент. Чем руководствуетесь в воспитании моральных принципов?

— Руководствуемся своим жизненным опытом. Идеология здесь не нужна. Дело в том, что детям нужны значимые взрослые. И мы стараемся стать для них этими взрослыми. При этом не подменив собой родителей. Родители всегда рядом находятся, а наша цель научить их уважать этих родителей.

— Это важно для отказа от наркотиков?

— Я выступаю часто на собраниях в школах. У меня все время спрашивают «в чем причина наркотиков?» Я раньше говорил, что не знаю. А теперь я говорю — все начинается с проявления неуважения к своей матери. Как только ребенок может маме сказать «эй, ну ты». Вот откуда идут наркотики.

— Взрослые приходят в центры реабилитации добровольно, а как попадают сюда дети?

— Тоже добровольно. Мы не можем принуждать, у нас нет таких мер. У нас в обществе вообще сложилась система, когда несовершеннолетние ни в чём не отвечают за свои поступки. Они же дети, а детям все можно, и ничего за это не будет. Вот и думайте.

Интервью закончилось, а у меня осталось двоякое впечатление. Доводы Позднякова — веские. Но перед глазами — Лена, рассказывающая про своих мальчиков, как на исповеди. Чтобы работать такими методами, нужна, безусловно, смелость выворачивать детские души, вытряхивать из них всю эту чернь. А кто будет делать это, если не Поздняков? Родители — не хотят.

Добавлю пару слов об учебе. В «добровольном заключении» единовременно спасаются 25 подростков. Полноценная реабилитация продолжается год-два. Все это время учатся дети по сокращенной программе прямо в центре — к ним приходят учителя. Учебный план — девять часов в неделю, это в четыре раз меньше, чем в обычной школе. Интересный факт: процент выпускников центра, поступивших в высшие учебные заведения, почти 100%.

---

Все имена в тексте изменены.