Гибель у причала

11 января 1962 года в Екатериненской гавани военного порта Полярный взорвалась и затонула большая дизель-электрическая подводная лодка Б-37. Стоявшая рядом — борт о борт — ПЛ С-350 тоже была значительно повреждена. В результате погибли 78 подводников. Материалы расследования трагедии и военного трибунала над чудом выжившим командиром Б-37 капитаном второго ранга Анатолием Бегебой были на долгие десятилетия засекречены (как выяснилось недавно, далеко не по причинам соблюдения военной тайны).

Мне посчастливилось быть знакомым с бывшим командиром Б-37. В начале 70-х годов прошлого столетия тогда уже капитан первого ранга Бегеба преподавал тактику в Каспийском высшем военно-морском училище, в котором мне выпала честь учиться. Анатолий Степанович был очень смелым человеком и не боялся рассказывать курсантам о некоторых обстоятельствах гибели Б-37. А не так давно мне довелось побывать в Полярном на праздновании 70-летия 4-й эскадры подводных лодок Краснознаменного Северного флота. В фондах городского краеведческого музея мне позволили ознакомиться с рассекреченными документами, проливающими свет на обстоятельства трагедии 50-летней давности.

Воспоминания Бегебы

— Незадолго до трагедии я возвратился из очередного отпуска. Накануне на лодку был принят торпедный боезапас, в погрузке которого я еще не успел принять участие. Утром 11 января 1962 года после подъема Военно-морского флага я приказал начать ежеутреннее проворачивание лодочных машин и механизмов. Некоторое время я еще находился на верхней палубе корабля, как вдруг из верхнего рубочного люка повалил черный дым — сильно, как из трубы паровоза. Первая мысль — замыкание, горят кабельные трассы. Так уже было незадолго до этого на другой лодке. Тогда, чтобы погасить пожар, пришлось открывать концевые люки и тащить баллоны с углекислотой. Бросился на причал к телефону. Доложил о пожаре начальнику штаба контр-адмиралу Юдину и сразу же на лодку. На палубе толклись рулевые, которые следили за проворачиванием рулей глубины. В ограждении рубки мельтешили радисты и метристы, проверявшие выдвижные антенны. Дым валил такой, что нечего было и думать лезть в центральный пост через входную шахту. Я приказал радистам прыгать на палубу, чтобы не отравились ядовитыми газами. А сам побежал в корму, где был аварийно-спасательный люк, по которому можно было проникнуть в седьмой отсек. Не добежал шагов десять — взрыв чудовищной силы швырнул меня в воду. Я не почувствовал ледяного холода. Контуженный, выбрался на привальный брус и с ужасом посмотрел на то, что стало с лодкой. Развороченный нос медленно уходил в дымящуюся воду.

Меня тут же подобрали и увезли в госпиталь. Туда через некоторое время приехал сам главнокомандующий ВМФ СССР адмирал Флота Советского Союза Сергей Горшков, назначенный председателем госкомиссии по расследованию. Лично расспрашивал, что и как. А потом было заседание ЦК КПСС, на котором министр обороны Малиновский доложил о ЧП Хрущеву. Не знаю реакцию первого секретаря ЦК КПСС, но Малиновский распорядился отдать меня под трибунал. Видимо, принял такое решение на основании Акта государственной комиссии по расследованию. Но акт составили за пять дней до того, как лодку подняли и детально осмотрели. Он не учитывал многие важные нюансы.

Сам себе адвокат

Бегеба вынужден был сам защищаться на заседаниях военного трибунала, поскольку ему выделили молодую женщину-адвоката, ничего не понимающую в службе. Суд проходил с 18 по 22 июня. Вот как о нем вспоминал сам Бегеба:

— Обвинитель задает вопрос: почему воздушные баллоны ваших торпед просрочены с проверкой на два года? Отвечаю: торпеды принимали на лодку в то время, когда я был в отпуске. Я видел только дубликаты их формуляров. В них сроки проверки не записываются. А заносятся они в подлинники, которые хранятся в арсенале.

Следующий вопрос: почему не была объявлена аварийная тревога, все ваши люди бросились в панике в корму? Отвечаю: расположение трупов в отсеках показывает, что каждый из погибших находился там, где обязывала его быть аварийная тревога. Доказательство — акт осмотра корабля водолазами.

Еще вопрос: почему вы, командир, бежали в противоположную от пожара сторону — в корму? В вопросе ясно слышалось — «почему вы струсили?». Отвечаю: люк в носовой отсек без посторонней помощи изнутри открыть невозможно. А кормовой — аварийный — я открыл бы сам. Попасть в лодку в тот момент можно было только через него… Проверили мое заявление на одной из лодок — все точно.

Государственная комиссия выдвинула более двадцати версий гибели лодки. В том числе и такую: в ходе погрузки торпед одну из них слегка помяли или поцарапали о причальные стойки. А потом подмарафечивали с помощью паяльника. Она и взорвалась. Спросили об этом и меня. Ответил примерно так. Когда я прибыл из отпуска на корабль, минер доложил: «Товарищ командир, мы приняли не боезапас, а мусор!». Стал разбираться, в чем дело. Оказывается, все лучшее погрузили на лодки, которые ушли в Атлантику под Кубу, где начинался известный Карибский кризис. А нам — второму эшелону — сбросили просроченное торпедное старье, все, что наскребли в арсеналах. Хотя мы стояли в боевом дежурстве. Обычно стеллажные торпеды на лодках содержатся с половинным давлением в баллонах. А нам приказали довести его до полного — до двухсот атмосфер. Я отказался это сделать. Но флагманский минер настаивал, ссылаясь на напряженную обстановку в мире. Мол, того и гляди — война. Я согласился с условием, что приказание исполню только под запись командира бригады в вахтенном журнале. Комбриг и записал: «Иметь давление 200 атмосфер». К чести комбрига, он свою запись подтвердил в трибунале, несмотря на то, что вахтенный журнал так и не смогли обнаружить.

Так вот, на мой взгляд, все дело в этом полном давлении в воздушных резервуарах стеллажных торпед. Скорее всего, выбило донышко старого баллона. Я же слышал хлопок перед пожаром! Воздушная струя взрезала обшивку торпеды. Тело ее было в смазке. Под стеллажами хранились банки с «кислородными консервами» — пластинами регенерации. Масло в кислороде воспламеняется само по себе. Старшина команды торпедистов мичман Семенов успел только доложить о пожаре и задохнулся в дыму. Потом взрыв. Сдетонировали все двенадцать торпед. Кстати, после этого случая запретили хранить банки с «регенерацией» в торпедных отсеках. А все эти версии про то, что в носу шли огневые работы, паяли вмятину на зарядном отделении — полная чушь.

Подвиг трибунала

То, что произошло в дальнейшем в зале суда, по сегодняшним меркам, иначе как подвигом состава военного трибунала не назовешь. Выслушав представителей обвинения и свидетелей с обеих сторон, суд удалился на совещание. Никто из присутствующих ничуть не сомневался в приговоре, ведь ЦК КПСС, государственная комиссия, министр обороны, командующий Северным флотом уже определили стрелочника, суду оставалось только назвать меру наказания. Но военный трибунал в составе полковника юстиции Титова, народных заседателей капитана первого ранга Шкодина и капитана второго ранга Савельева неожиданно для всех огласили оправдательный приговор. Думается, что этот «бунт» военных судей — одна из главных причин засекречивания дела о гибели Б-37. Не могу здесь не привести воспоминания ставшего впоследствии генерал-майором юстиции Федора Титова: «Бросил взгляд в зал. Полнейшее оцепенение присутствующих. Все продолжают молча стоять. Никто не ожидал полного оправдания подсудимого! Первым пришел в себя и выскочил из зала военный прокурор полковник юстиции Титков. Несмотря на позднее время, он сумел организовать катер, на котором незамедлительно убыл в Североморск и, как выяснилось позже, сразу доложил адмиралу Касатонову об оправдательном приговоре А.С.Бегебе. На следующий день меня вызвали к комфлота. Тот, стуча кулаком по столу, набросился на меня с упреками: «Вы что, решили Президиум ЦК партии учить! Вы выбили у меня из рук рычаг, с помощью которого я хотел повернуть всю работу командиров по искоренению серьезных недостатков в службе и укрепить дисциплину! Вы что, решили быть умнее тех, кто был в госкомиссии, которая разбиралась в происшествии, и прокуратуры флота, четыре месяца проводившей следствие по этому делу?!.

Эту тираду командующий закончил тем, что заявил: такой приговор не соответствует действительности и по протесту военной прокуратуры флота будет отменен, а Бегеба все же будет осужден. Тогда я малость вспылил: «Что вы на меня кричите? Ведь я вам в своей работе не подчинен! Я подчинен только советскому правосудию!»

На следующий день мне позвонили из Москвы. Председатель Военной коллегии Верховного Суда СССР генерал-лейтенант В.В. Борисоглебский сообщил о поступившем протесте военной прокуратуры. А дня через три-четыре последовал звонок из ЦК КПСС. Звонили по поручению первого секретаря ЦК КПСС Н.С. Хрущева. Меня на месте не оказалось, поэтому мой заместитель полковник юстиции Маслов, по просьбе звонившего, зачитал ему весь текст приговора. Это вызвало некоторое недоумение на другом конце провода: «В документе, поступившем в ЦК от Генерального прокурора, обстоятельства оправдания Бегебы изложены несколько иначе. Пришлите копию приговора в Москву».

Я почти не сомневался, что под сильным давлением оправдательный приговор будет отменен. Единственное, что хоть как-то скрасило мрачную ситуацию, так это такой эпизод. В кабинет вошли три немолодых капитана первого ранга и вдруг, как по команде, опустились передо мной на колени, низко поклонились, и один из них говорит: «Спасибо вам, товарищ полковник, за справедливость! Спасибо вам за спасенного командира! Спасибо за то, что не дали нам потерять веры в правосудие!» Я оторопел. После постоянной нервотрепки, после мощного давления со стороны всевозможного начальства подобная сцена произвела на меня сильное впечатление. На глаза навернулись слезы…

А вскоре я получил из военной коллегии Верховного суда телеграмму: «ОПРАВДАТЕЛЬНЫЙ ПРИГОВОР ОСТАВЛЕН СИЛЕ ТЧК РАДЫ ЗА ПРАВОСУДИЕ ТЧК ПОЗДРАВЛЯЕМ ТЧК».

Надо ли говорить, как пела моя душа?!

К 23 февраля 1963 года, неожиданно для всех, мне было присвоено очередное воинское звание — генерал-майор юстиции. Полгода спустя был подписан приказ о назначении на должность начальника организационно-инспекторского отдела Военной коллегии Верховного суда СССР. Когда я пришел попрощаться с командующим Северным флотом, Владимир Афанасьевич Касатонов тепло поблагодарил меня за службу и сообщил, что Военный совет решил организовать в мою честь прощальный ужин. Когда были произнесены первые тосты, а встреча приобрела неформальный характер, мой сосед за столом замкомфлота Семен Михайлович Лобов наклонился ко мне и сказал полушепотом: «Всем ты, Федя, хороший парень, только вот Бегебу зря оправдал». Адмирал Касатонов краем уха уловил эту фразу, встал из-за стола (разумеется, и мы все поднялись), наполнил свой бокал и сказал: «Должен вам всем сообщить, что оправдательный приговор по делу Бегебы обсуждался в самой высокой инстанции страны и был признан обоснованным, правильным. Верховный суд не случайно его утвердил, отклонив протест военной прокуратуры».

Оказывается, копия приговора, отправленная в ЦК КПСС, была там изучена, и выработанная по ней позиция повлияла и на решение Военной коллегии, и на присвоение мне генеральского звания, и на назначение на вышестоящую должность. Так завершились споры и пересуды по поводу оправдательного приговора по делу командира подводной лодки Б-37 211-й бригады 4-й эскадры подводных лодок капитана 2-го ранга Анатолия Степановича Бегебы".

Эпилог

Причины взрыва на ПЛ Б-37 официально до сих пор не названы. Погибшие были торжественно захоронены на гарнизонном кладбище в Полярном. В память о них поставили серый бетонный обелиск с надписью «Морякам-подводникам, павшим при исполнении воинского долга 11 января 1962 года». Недавно их фамилии увековечены на памятной доске в часовне Никольского собора в Полярном.

Стараниями капитана первого ранга в отставке Бегебы и Санкт-Петербургского клуба моряков-подводников в Морском соборе на Крюковом канале установлена памятная доска со списком погибших при роковом взрыве моряков Четвертой эскадры. Сам Анатолий Степанович Бегеба скончался в Санкт-Петербурге в декабре 2002 года. Прах его погребен на Серафимовском кладбище.