Рыба — воды, а человек — воздуха

Странно. Очень хорошо помню эту книгу — в жёлтом тканевом переплёте, и картинку: мальчик с папой едут на мотороллере. Ветер дует им в лицо, пыль из-под заднего колеса летит. Уголки потёрты, побиты.

Покойный Дмитрий Горчев рассказывал, как в детстве всякий раз, дочитывая «Незнайку на Луне» до той страницы, где Незнайка обедает в лунном кафе, он бежал на кухню за холодной котлетой или что там мама оставила, так что вся эта волнующая страница у него в жирных пятнах от котлетных пальцев была. Упокой, Господи, душу.

А у меня, должно быть, пятна от халвы были. Сумрачные, оплавившиеся от времени по краям громады её покоились на прилавке в сельмаге. Налегая животом и двумя руками на нож, продавщица откалывала сколько там нужно, заворачивала в серую бумагу, и та сразу почти покрывалась бархатными маслянистыми пятнышками, а если несколько дней полежит, то совершенно пропитывалась, как машинного масла налили. Почему-то воспоминание об этой книге связано с воспоминанием о халве. Жрал, наверное, во время чтенья её.

Из других гастрономических впечатлений: мальчик Илюша, воспользовавшись тем, что никто на него не смотрит, тянет руку за очередной воблой, а ведь бабушка говорила — обопьёшься, рыба воды просит. Эти важные слова на всю жизнь запомнились: теперь, когда после рыбы хочется пить, а после неё всегда хочется, пусть даже и несолёная, всегда вспоминаю: «Рыба воды просит».

Встал Илюша попить ночью, — а наверху в горенке кто-то ходит, половицами скрипит. Что такое? Это дедушка не спит, возится с его кубиками, обдумывает новый способ кладки кирпичных стен.

Ну, вспомнили?

Вот уж не думал, что собираюсь писать о неизвестной писательнице. Мне она казалась очень известной. Но только у кого ни спрошу — никто почти такую не помнит. Даже Виктор Леонидович Топоров, стыд и позор ему. Странно это.

Собственно, она и мне неизвестна. Интернет скупо сообщает: «Лауреат конкурса, награждена медалями». Ещё интернет считает, что она жила на Арбате, и утверждает, что у неё было два сына: обоих звали Юриями Павловичами, оба были женаты на Екатеринах Степановнах, только один был архитектор, а другой кинорежиссёр, и разница в возрасте у них была лет тридцать. Интернет такой интернет, как говорят у нас в интернете…

А я ещё помню, как Илюша лежал в кровати, разглядывая «трёх богатырей» на стене. В нашем посёлке тоже обязательно держали в домах картины: «Итальянский полдень» Брюллова, васнецовскую «Алёнушку», «Рожь» Шишкина. Были наверняка там и «Богатыри».

Приснился ему, Илюше, запотевший ковшик в полном студёной воды обливном ведре (когда рыба воды просила). О, я конечно сразу знал этот ковшик! Он был мне знаком до последней крапинки на алюминиевом донце — сколько раз я, клацая зубами по краю и с наслаждением уставившись в звёздную карту крапинок, из него пил. Только обливное ведро называлось у нас эмалированным.

Помню, как стоит на крыльце Таиска, приложив руку козырьком к лицу, и что день такой ветреный, солнечный, шелестит глянцевеющей на солнце листвой и треплет подол Таискиного платья, — да вот же как раз картинка… Иллюстрации Юрия Ракутина я тоже очень хорошо помню. Они необыкновенные, такие живые… Кажется, ими написана половина книжки. Это невозможно, нечеловечески прекрасные иллюстрации. Ну нельзя было всё это выдумать — из головы!

Помню, как лет (много, может, десять) назад литературный критик Басинский сказал мне: «Сейчас, Лёва, хороший сериал по телевизору идёт — «Дальнобойщики». — «Почему же он хороший?» — удивился я. — «Воздуха много, — объяснил Басинский, — натурных съёмок. Всё почти происходит на природе, на местности».

Я тогда сразу его понял. Действительно, это важно для втиснутого в миллион стен жителя мегаполиса. Такая… не экзотика, нет. Экология. Витамины для изнурённой теснотой и беспокойством души.

Город ведь как? — человеческих рук дело, а не город — творенье божье. На город смотришь — человеческую мысль чувствуешь, а вне города чувствуешь мысль Бога. Что кажется важным в городе? Банковский кризис! «Спартак» проиграл ноль — три! А за городом? Облака плывут и листва шумит. И точно так же было сто лет назад, и тысячу. Словно повторяется тихо и неназойливо раз за разом одна и та же фраза. И мы, как те инопланетяне, для которых на «Вояджере» нацарапали что-то на золочёной пластинке, должны её расслышать, расшифровать. Но сперва хотя бы просто услышать.

Вот и в повести, которую я так странно, так крепко запомнил, «много воздуха». А значит, и много вечности. Много того, что со временем не теряет значения. Солнца, ветра — того эфира, в который погружены остальные смыслы.

Мне кажется, что эта книга из тех, «что своею кровью склеивают». Сколько уже всего прошло, нет уже ни тех людей, ни той страны, а гляди-ка ты, есть почти такое же (чуть похуже, сам сколотил) крыльцо, с которого смотрит, щурясь на солнце, мой сын, — точно так же, как смотрел когда-то и я, а до меня — Таиска. Важно это или не важно? Опять же — смотря откуда, из какого состояния смотришь…

Ну ладно. Поговорим о том, что важно из любого состояния.

В повести есть эпизод: на лугу, над речным обрывом появляются люди в плащ-палатках и резиновых сапогах: что-то измеряют стальной лентой, которая сама выскакивает из коробочки, смотрят в какую-то трубу, вбивают в землю колышки. Дети встревожены: уж не злоумышленники ли? Оказывается, нет — геодезисты, делают привязку плана города к местности.

Вот и книги, подобные этой, делают «привязку». Человек будет расти, книга забудется, а память о том, что хорошо и как надо жить, останется у него внутри. Это очень важно, чтобы кто-то объяснял, как надо жить. Заботливо провёл за руку. Сказал — я знаю, как надо. Бывает детская литература душеразвивающая, а бывает душестроительная. Прежде чем развивать, нужно выстроить. И в этом смысле книжка Цюрупы — одна из лучших.

Помните фильм «Коммунист»? Как он деревья спиной валил… Про то, что никогда нельзя отступать — «даже мёртвый, падай вперёд». Когда к этой базовой соцреалистической ценности добавилась вдруг неожиданная нотка уюта, предательская нотка «оправдания мещанского быта», — возникло небывалое и, кажется, никем в мире пока не повторённое художественное качество — ощущение той самой «солнечности», светлого уютного мира человеческой теплоты и правоты, которым так памятны нам литература и особенно кинематограф 50-х. «Весна на Заречной улице», «Девчата» (повесть Бориса Бедного, между прочим, не такая уж и комическая, как фильм), «Непоседы» Алексея Шубина, «Карьера Димы Горина» и тэ пэ. Тут уже не только было важно жить правильно, но и просто — хотелось пожить.

Может, потому что после Войны.

Вот и в нашей повести — городок Старая Уза («не огорчайтесь, если не найдёте его на карте») заново отстраивается после того, как был разрушен в войну фашистами. Бдительный читатель волен добавить: ну, не только фашистами. Вон, церковь без куполов, в ней теперь техническая станция размещается: это артиллеристы пристреливались, или постарались любимые Илюшины дедушка с бабушкой — бывшие комсомольцы-активисты, которые «хлеб у кулаков отбирали»?

Всё непросто, да. Зато теперь именно они, дед Илья и баба Таня, учат Илюшу главным (в том числе и главным христианским) добродетелям: трудолюбию, скромности, нестяжательству.

Вот Илюша овладевает серьёзным мужским делом: забивать гвозди с двух-трёх ударов. Гвоздей ему не хватает, железо дорого, и бабушка незаметно помогает ему: «Сходи к погребице, вытащи из порога гвоздь, всё об него спотыкаюсь. Справишься?». А когда Илюша зарвался, поссорившись с ребятами на улице: «Мой дед будет Новый город строить! А ваш дед не будет!» — баба Таня крепко взяла его за ухо и отвела в дом: «Ты своими руками хоть один кирпич в те дома положил, хоть один гвоздь вбил? Раскудахтался кочеток во весь голосок!..»

А вот дед Илья, мастер-каменщик, хмурится, глядя, как пять кирпичей (один треснутый) валяются в луже. «Нечего из-за них кланяться, руки марать, — доверчиво повторяет Илюша чужие слова, — им цена грош ломаный».

Дед так на бревно и сел:

—  Ты это точно знаешь?

—  Точно, — ответил Илюша. — Мне Семёнов Николай сам сказал.

—  Ах — сам?.. А где он сейчас, этот «сам», околачивается?..

Дед Илья достал из кармана горстку жёлтых монеток, выбрал самые маленькие: пойди-ка разложи на дороге. А теперь сядь рядом. И раскатисто на всю площадь: Семёнов!..

Семёнов Николай перестал лущить семечки и не торопясь направился к нему. Вдруг будто споткнулся — монета! Наклонился, сунул в карман, ступил три шага. Ещё одна!.. Вот ведь удача привалила! «В кармане уже весело позвякивало, а Семёнов Николай всё кланялся, подбирая копейки».

А когда подошел, увидел, что дед Илья раскачивается от хохота. «Спинушку гнул, рук замарать не побоялся!..»

«Последний кирпич, надтреснутый, остался лежать в воде. Илюша поглядел вслед Семёнову Николаю и молча встал. Кирпич лежал далеко, в самой серёдке лужи. Илюша влез в воду. Кирпич был скользкий и тяжёлый. Крепко прижав его к себе, Илюша отнёс его на место».

Для Илюшиного деда строительство Нового города — может быть, последнее большое дело перед наступающей старостью, финальный аккорд.

А строить-то собрались хрущобы. Из железобетонных секций-блоков. Не оказалось места старому каменщику на Стройке. Да ещё Илюшин отец (тоже Илья, они все трое Ильи Платовы) говорит: «Нам нынче и богатырская сила мала, руками ракету меж планет не забросишь. Разум нужен…»

Почернел дед Илья, поселилась в душе обида на сына. Уехал за реку, в колхоз, коровники строить. Для телят, небось, можно и руками. Раз ни на что боле не годен…

Тогда-то Илюша, разрываясь сердцем между отцом и дедом, и разглядывал картину на стене. «Он давно знает, как их зовут — Илья Муромец, Добрыня Никитич и Алёша Попович. Но Илюша придумал, что они все трое Ильи. Три Ильи на картине никогда не ссорятся между собой…»

А ещё он теперь каждый день гнёт подкову. Ту, которую дед Илья согнул, а батя разогнул, когда спорили. «Прячется за комод, когда баба Таня не видит, и гнёт изо всех сил, двумя руками. Ещё не согнул, пока тренируется».

Ещё Илюша готовит подарок Новому городу: будку для мороженного. Настоящую, большую, чтобы всем хватило (им с Таиской не хватило на празднике). Показывает её отцу.

«- Теперь закрой глаза и сделай три шага. Только не подсматривай!

Платов Второй послушно зажмуривается. Потом шагает вперёд — раз, два, три…

— Можно! — кричит Илюша.

Платов Второй открывает глаза.

Перед ним очень странное сооружение. Он такого никогда не видал. Оно сколочено из ящиков, обрезков досок, разных фанерок и планок. Даже старое сиденье от стула, даже круглое днище от бочки крепко прибиты к нему. И кажется, что оно всё в деревянных заплатках. И поверх всё это выкрашено небесно-голубой краской.

— Ты потрогай стенки, какие прочные, совсем не качаются! — с гордостью говорит Илюша. Вот отсюда погляди, снизу!

Платов второй послушно садится на корточки и глядит снизу.

А сам всё думает: что ж это может быть такое?

— Нравится? — спрашивает сын.

— Здорово! — отвечает отец.

Потому что он ведь сам строитель. И он хорошо понимает, как много было вложено в это сооружение настоящего труда. И как много понадобилось смекалки, чтоб набить крест-накрест вот эти все горбыльки-распорки, которые не позволяют качаться стенам. И как, должно быть, трудно было раздобыть весь этот удивительный строительный материал, в котором нет ни одной ровной дощечки, и не найдёшь двух одинаковых. И сколько пришлось строителю распрямить гвоздей, ржавые шляпки которых торчат отовсюду…"

Ещё Илюша сам, никому не сказавшись, едет за реку в колхоз к деду — с важным письмом от бабы Тани. Про батю: «Трудно ему, Илья…» Едет тайком, в бочке из-под мела, в кузове грузовика. А грузовик возьми да заедь за шестьдесят километров в другую сторону! Это было настоящее приключение! С ветром в лицо… «Впереди уже видно было, как расступается лес, готовясь пропустить сквозь себя дорогу, по которой едет Илюша. А из-за леса, сияя на солнце, лезли вверх, в синее небо, толстобокие облака».

Из-за этих самых кучевых облаков и случилась беда на Стройке.

Зарядили дожди, размыло дорогу, и встала стройка, — не могут к ней пробиться грузовики. Напрасно дожидаются бетонных блоков и рабочие-монтажники, и крановщики, и начальник строительства Платов Второй. Напрасно завывают надсадно моторы. «Щебёнки бы подсыпать, что ли, или шлаку», — сердито говорит усатый шофёр.

И тогда случается главное событие в книге: дети спасают Стройку.

«У нас полно шлачков! Целая гора!» — кричит Илюша. И все ребята подхватили: «Близко! На Буром отвале! Давайте во что набирать, мы наберём!»

Всем миром, всей старой Узой выходят люди мостить дорогу, работают под дождём всю ночь. «Народ дунет — ветер будет», — говорит баба Таня. (Она, как положено многим бабушкам, любит говорить поговорками.) И вот уже спешат на Стройку грузовики…

А дед Илья вернулся, как же иначе.

Теперь благодаря Илюшиной смекалке и ему на Стройке дело нашлось. Будет строить со своими учениками всё для собственного производства бетонных блоков. Из Илюшкины шлачков!

Заканчивается всё так:

«Илюша спустил на пол босые ноги, вскочил и, подбежав, крепко обхватил шею деда Ильи.

Деда! Крикнул он радостно. — Здравствуй! Доброе утро, деда!

На верхних нарах зашевелилось байковое одеяло. Из-под него высунулась растрёпанная Таискина голова и хриплым, заспанным голосом сказала:

— А он уже научился вбивать гвозди. Он уже будку построил.

— Вон как? — удивился дед Илья.

— Да, подтвердил Илюша. —  Хочешь, покажу, как я гвозди вбиваю? — и вытащил из кармана штанов — они сушились возле печки — большой гвоздь.

— Ну валяй, показывай, — сказал дед.

Илюша взял из ящика молоток, влез на скамью. Дед Илья придержал плакат, который висел боком. Илюша ударил — раз, два, три! — и гвоздь крепко вошёл в стену.

Теперь плакат висел ровно. На нём было написано:

СТРОИТЕЛИ! СДАДИМ РАБОТУ В СРОК!

Илюша повернулся и молча посмотрел на деда Илью.

— Ну, видите, спросила Таиска.

Илюша стоял на скамье с молотком в руках. Он сейчас был почти одинакового роста с дедом.

— Вижу. Значит, город будет" - Дед Илья засмеялся и крепко прижал к себе Илюшу. — Правда твоя, внучек, утро доброе, доброе…

А за открытой дверью висела серая дождевая завеса. Травы, тяжёлые от воды, клонились к земле. В вагончике на столе тихо позвякивала ложка в алюминиевой кружке: это по дороге вверх, в Новый город, шли груженые блоками машины".

Всё, конец.

Всё-таки вбил Илюша свой «хоть один гвоздь». Стал почти вровень с дедом.

Мне эта мысль о мистическом значении труда в человеческой жизни не кажется забавной и старомодной. Я хочу, чтобы в жизни моего сына этой мысли и этого важного знания было больше. Ну, хотя бы про запас, теоретически. А там — кто знает, и пригодится.

Годная книга.

В предыдущих сериях:

Книги без фиги. О писателе Сергее Голицыне

Почему у Кириллки нет фамилии? О повести Софьи Могилевской «Марка страны Гонделупы»

«Честный, советский». О повести Иосифа Ликстанова «Малышок»

Вот вернется папа. О «Незнайке» Николая Носова

Малыш, который живет под крышей

Антиспарта. О повести Анатолия Алексина «А тем временем где-то…»

Позади — паруса… О творчестве Владислава Крапивина