Бей одно, спасай другое

«На все сомнения и вопросы новый человек… знает только один ответ: только Я хочу!.. Человек… или движение в целом, которые способствуют окончательной победе этих ценностей, имеют моральное право не щадить всего, что им враждебно…»

Альфред Розенберг. Миф XX века

Совсем недавно хорошерукие и лицепожатные как бы маскировались: оправдывались, отмалчивались или огрызались исподтишка в самых одиозных случаях. Когда слишком уж грубо получалось про «быдло» с «анчоусами». Или когда, например, попадался Шендерович («Наша проблема в том, что нелюдей мы тоже числим людьми — и оцениваем их в человеческой номинации… Мы — ошибочно — полагаем, что относимся с ними к одному биологическому виду… Мы по инерции числим их оппонентами, а они — окружающая среда. И сходные внешние признаки — типа наличия пары рук и ног, носа, очков, прописки и умения пользоваться айпадом — не должны отвлекать нас от этой суровой сути дела») на текстуальном совпадении с Гиммлером («Недочеловек — это биологически на первый взгляд полностью идентичное человеку создание природы с руками, ногами, своего рода мозгами, глазами и ртом. Но это совсем иное, ужасное создание. Это лишь подобие человека, с человекоподобными чертами лица, находящееся в духовном отношении гораздо ниже, чем зверь… Одним словом, недочеловек»).

Сегодня остатки табу рухнули. Политкорректность вывернулась наизнанку. Шутки, с которыми Шендерович ходит мимо путинского режима, замешаны теперь на расизме все до единой — то посол ЮАР ему смешна рядом с Путиным и Лавровым), то главком ВДВ России генерал Шаманов эстетически непривлекателен в сравнении с генералами-десантниками из Великобритании и Израиля, то лица Иванова, Степашина и Миллера «и в мирное время не подарок», а тем более не подарок, когда в них сквозит «что-то фундаментально отечественное». Не стыдно никому. Ни Шендеровичу, который, дабы окончательно решить вопрос с Шамановым, зовёт на помощь дух расиста Ломброзо, родоначальника теории об этнических (в том числе еврейских) корнях преступности. Ни одному моему давнему приятелю (весёлому и приличному когда-то), который хвастается в Фейсбуке шевроном с надписью «16%» — он собирается нашить его на рукав и носить с гордостью в знак того, что не принадлежит к презренным «84%».

Комментаторы спорят — надо было заказывать «14%», потому что рейтинг Путина вырос до 86. А вот видный политолог и эксперт, более известный как прототип любимого народом героя детских «Денискиных рассказов», не так радикален: «Во-первых, не 86%, а всего 80%. Четыре пятых, другими словами. 6% явно накинули социологи… Во-вторых, четыре пятых — это наивозможнейший минимум плохо образованных, не способных к рациональному рассуждению и спокойному рассмотрению чужой точки зрения, а также (то ли вследствие неучёности, то ли как-то само по себе) бессмысленно жестоких людей». Более того, их, четыре пятых бессмысленно жестоких и неспособных, сильный в социальной математике сын своего папы даже готов снисходительно пожалеть. «Этих людей не надо осуждать за их темноту: они, повторяю, в этом не виноваты… Но ни в коем случае нельзя ориентироваться на их суждения, ценности и жизненные устремления. Потому что эти люди ни в коей мере не являются кладезем морали. Скорее наоборот. Именно они, как показывает история, громят и убивают во время Варфоломеевских и Хрустальных ночей, линчуют негров, пишут доносы на друзей-соседей… Именно они поддерживают и одобряют любую власть и радостно повторяют слова, услышанные по радио или от государственных пропагандистов».

Руколицые остервенели. К снисходительности не склонны. Именно эти вот проценты — 84 (86, 80, не важно) — им ненавистны. Ненавистные 86 (84, 80) эти вворачиваются в любые оскорбительные контексты: про «незнакомых с мозгом», про «женщин, ни разу в жизни не испытывавших оргазм», про «уродов и людей». Про элоев и морлоков. К ним — к 80 (84, 86) процентам — ненависть не просто легализована на всех уровнях (этическом, социальном, психологическом), она стала опознавательным знаком «для своих». На фоне этой ненависти к большинству ненависть «к режиму» ушла на второй план.

«Власть была буфером. Она и сейчас буфер. Дай народу свободные выборы, нынешнюю власть смоет волна бескомпромиссного народа. Покорением Крыма власть не отделается! Она отчитается за все нюансы. Жириновский будет казаться меньшим из всех зол. После падения СССР власть поворачивалась к Западу масками Гайдара и Чубайса, брала в свидетели Сахарова. Но это были только маски. Настало время отвернуться от Запада, показать им наше истинное лицо, отражение нашего зада, — провозглашает богемный литератор и телеведущий Виктор Ерофеев, стремящийся раз и навсегда избавиться от кошмарной обязанности мириться с этим народом, с его вкусами, а главное, с таким невыносимым литературным успехом своего гениального однофамильца. — Мы все упивались поэмой „Москва — Петушки“. Нам нравилось пьяное быдло. Нам они казались святыми. Мы считали себя ниже них. Настало время этих святых… Интеллигенция наступает на старые грабли. Она обвиняет власть, а не народ. Но как обвинять народ? В чем? В том, что он народ? Просвещённый класс видит в народе объект истории, который оболванивают, а не субъект, который сам по себе феноменален. Мы думали: там шкатулка с драгоценностями. Так думать нам помогали самые лучшие в ХIХ: Достоевский и Толстой. Так думали почти все наши писатели, деревенщики, Солженицын… А там оказался гроб с гниющими потрохами. В 2014 году открыли гроб. Ударил запах!»

Эта новая ксенофобия тотальна, безоговорочна и обжалованию не подлежит (любимая цитата: «Если надо объяснять — то не надо объяснять»). Включается кнопкой. Проехал, к примеру, на машине по майской Москве, затормозил на переходе, а потом «глянул в зеркало, и с ужасом обнаружил, что к нему привязана колорадская лента… И что теперь со мной будет?» — ёрничает в своём фейсбуке осквернённый Александр Рыклин. «Да, справедливо, — отзывается на соседней ленте интеллектуал Кирилл Рогов. — Георгиевская ленточка — ничуть не символ победы. Георгиевская ленточка — символ попытки приватизации победы жуликами и ворами». Да что там символ — лучше послушаем золотой голос гуманитарных эфиров «Эха Москвы» Ксению Ларину, она лучше знает, «что самое главное». Она знает, что «всё, к чему прикасается государство, превращается в дерьмо. Что бы это ни было». А настрадавшаяся от агрессивного непонимания Вероника Долина, не сомневаясь в постановочном характере «Бессмертного полка», просто закрывает путь в свою душу «тем, кто вытащил наружу все свои семейные грязные наследственные портянки… К ним я не обращаюсь. Да, кстати. Я к ним никогда не обращалась. Я вообще слабо верю в их существование. Это фантомы. Ну многовато для 9 мая получилось…»

Получилось многовато… Вообще, остервеневшие элои — мощный стимул почувствовать себя морлоком. И легче всего было бы отшатнуться с отвращением и ужасом ото всего этого тухлого жовто-блакитного марева, из которого доносятся когда-то казавшиеся такими знакомыми и своими голоса — тех же Долиной и Лариной, Макаревича и Ахеджаковой, да что там, Шендерович когда-то вполне «своим» казался… Можно было бы — как это сделали многие — просто зачеркнуть их крест накрест жирным фломастером, вычеркнуть из своих списков всех тех, кто изготовился цеплять на свои полицайские повязки черную надпись «Я — 16 процентов». Кого-то жалко будет (ну, мне, во всяком случае). А вообще в воздухе веет извечным «Баба с возу»…

Нет! Всё гораздо хуже и безысходнее! Да, они — предатели. Но предают они не государство, не власть, даже не страну. Они предают сами себя и нас, они предают самое важное, что так трудно и мучительно вырастало из крови и мук русской истории.

Культ «интеллигенции», а точнее, культ интеллигентности, — это не пустое помрачение слабых умов. Это — если на секундочку стряхнуть с ушей гимны и частушки взаимной ненависти — чуть ли не лучшее, что у нас было. Потому что только в нашей, в русской истории и культуре преклонение перед «книгочеями» и «грамотностью» было настолько «всамделишным» и глубоким. Только у нас слово «интеллигентный» было оценкой не социально-профессиональной (как intellectual), а нравственной. Только русская интеллигенция — вослед Пушкину, Гоголю, Достоевскому и Чехову — позволяла советскому поэту, после претенциозного «Есть русская интеллигенция! Вы думаете нет? Есть! Не масса индифферентная, а совесть страны и честь!» провозгласить такое: «Есть в Рихтере и Аверинцеве земских врачей черты — Постольку интеллигенция, поскольку они честны».

«Культурный код» Андреем Вознесенским здесь, между прочим, очень своеобразно обозначен. Специфические примеры он выбирает для того, чтобы проиллюстрировать своё понимание слова «интеллигенция»: Рихтер, Аверинцев, земские врачи. И очень жёсткий критерий формулирует: «поскольку честны». И — при всей пафосности — не слышу я в этих стихах авторского придыхания «и я! и я интеллигенция!» — скорее, есть ощущение того, что планку поэт выставляет так, чтобы и самому сильно вверх смотреть, — планку этической и человеческой безупречности.

Так вот, культ «интеллигентности» — в том виде, в каком он определял русскую культуру повседневности на протяжении последних двух веков — это, прежде всего, культ человеколюбия, отягощённого мастерством. Или культ знания и таланта, отягощённых добротолюбием. Никому из великих и малых мастеров русского слова — в самые горькие их мгновения — не отказывало умение сострадать и сопереживать. И даже самые яростные из них (из лучших, конечно) — обрушиваясь на «чернь», «тиранов», «глуповцев» и «пошехонцев» — не впускали человекоосуждение внутрь своей души. Я не пытаюсь сейчас нарисовать вымышленную, идеализированную картину. Всего хватало русской культуре и русской литературе — и гнева, и пристрастия. Не было там одного — пошлости, самоуверенности, «своего права». Потому что именно пошлость, высокомерие и чванство, — вот это всё было для русского мировосприятия воплощением неприемлемого.

Да, любая развитая культура начинается с неравенства. С рангового распределения. И для того, чтобы оправдать неравенство, чтобы примирить людей с порождаемой неравенством иерархией авторитета, каждая человеческая культура находила свои объективные критерии. В Древнем Израиле — богоизбранность, дар общения с Богом, ниспосланный Божьим соизволением вовсе не по заслугам «жестоковыйного народа». В Древнем Китае — квалификационные экзамены и строгие иерархические нормативы. В западном феодальном обществе — знатность рода, то есть принадлежность к исторически сложившейся традиции межсемейного покровительства и подчинения.

Для русского чувства это «обоснование неравенства» всегда сводилось к понятию «правды». Как в том упрощающем всё на свете кинематографическом «меме» про «силу в правде».

Да, в складывающейся на протяжении последних веков русской традиции признается только неравенство, оправданное правдой. Порождаемое неразрывным единством авторитета и человечности. Именно этим пронизана атмосфера русской культуры и русской литературы, именно эти ценности — истинно или ложно используемые идеологами и политиками — мотивировали людей на подвиги и смерть, именно такая этическая оправданность авторитета («За мною правда — вот потому я и сильней») принимается в русском обществе. И наоборот — любая иерархия, построенная на отрицании «оправдания правдой», вселяет неизгладимое ощущение неправомерности, временности и обречённости в души управляемых — и, что самое удивительное, управляющих тоже.

Но самое главное в «оправданном правдой» неравенстве — это абсолютное верховенство долга. Это осознание своего превосходящего статуса как тяжкого груза ответственности перед теми, кто от тебя зависит и тебе подчиняется.

А сегодня в России мы имеем дело с самозваным неравенством. С самоуправной — через «кто был ничем, тот станет всем» — безбогоизбранностью, с подстановкой на место отменённого Бога своего «в борьбе обретённого права», того самого Права, за которое мы готовы разнести топором череп «дрожащей твари».

Здесь бесконечно важным оказывается именно западное «право» — ключевое понятие, за которое уцепилось прозападное общественное сознание «руколицых». «Право», ради торжества которого можно позволить рухнуть миру. «Право» самодовлеющее, превратившееся в идола, в кумира, и при этом избавленное от химеры совести. «Право человека», которое, по жестокому замечанию Максима Кононенко, в «рукоподаваемом» мире победившей правозащиты гораздо важнее собственно человека.

«Партией права» называлась, между прочим, одна из наиболее омерзительных нацистских партий XX века — партия хорватских усташей «поглавника Хорватии» Анте Павелича. Нацистская во всём — в провозглашении расового превосходства, в реализации нацистского подхода к «окончательному решению». С одной поправкой — «унтерменшами», нелюдями, объектом «окончательного решения» были объявлены сербы, не отличающиеся от хорватов в этническом смысле вообще ничем, говорящие с ними на одном языке — сербско-хорватском (отличие хорватско-сербского — в использовании латиницы). То есть ничего, кроме религиозного (и связанного с ним культурного) различия между православными и пророссийскими сербами и проевропейскими католиками хорватами не было. А геноцид — чудовищный, дикий, с ведрами «сербских глаз» (да-да, прямо-таки глаз) и головами сербских детей — геноцид был. Даже союзники-немцы брезгливо отворачивались — для них между теми и этими унтерменшами, конечно, разницы не было, но для хорошего дела можно было и потерпеть.

О «праве» говорил и Жозеф де Гобино, основоположник расовой теории — мыслитель, социолог и антрополог, раз и навсегда провозгласивший естественность расового превосходства «белых» (к ним он не относил славян, а фактор чистоты расы воспринимал мистически, то есть произвольно, по «наитию»). О праве выбора — и отбора — производимого человеческой волей, опирающейся на «правильные», ценностные постулаты, произвольно возникающие «генетические коды» прогресса с восторгом разглагольствуют сегодняшние почитатели Ричарда Докинза. И для всех для них главным и неотчуждаемым правом сверхчеловека было и остаётся право игнорировать реальность, не считаться ни с чем, кроме своего «желаю вытти тутова — рубите дверь по мне!»

Неумолимый и жуткий парадокс нашей интеллигентской правозащиты времён Новороссии и возвращенья Крыма, да и более ранних времен: безжалостность, полное вытеснение остатков эмпатии. Про украинство сейчас не будем, это уже вопросы для полевой хирургии. Будем про наших, добрых, милых, грамотных, которые Галича читали, Стругацких у костра пели, Моцарта от Чайковского с пол-куплета могут отличить («Обнимитесь, миллионы! слейтесь в радости одной!») — про них.

В своё время, при рабоче-крестьянской власти, удивительная была такая литературная история: самые нелицеприятные оценки «пролетариям» и «крестьянству» — и одновременно самое глубокое почитание интеллигентности — можно было найти у выходцев «из низов». У Максима Горького. У Василия Шукшина. Никто другой с такой болью и негодованием не говорил с нами о грубости, серости, беспросветности жлобья, о нерассуждающем хамстве (помните рассказ Шукшина «Срезал!»?), о безнаказанности окончательных приговоров, безосновательных и вздорных.

То, что происходит сейчас с называющими себя «интеллигенцией», ужасно прежде всего потому, что деградация их неумолимо переходит в дегенерацию, в полное, генетическое если хотите, отрицание ценностей «русской интеллигенции». Культ «прав человека», подразумевающий прежде всего право «служителя культа» самопроизвольно отделять «людей», право имеющих, от «ватников» и «четырех пятых неосведомленных и бессмысленно жестоких», обязанных для пользы дела и по черепу топориком огрести, — этот культ безжалостно замещает русское интеллигентское «оправдание неравенства правдой» рейдерским произволом самопровозглашенного правообладателя. И вот уже на наших глазах интеллигентская «надстройка» прорастает совсем другой генетикой.

Быдлом. Грядущим и уже припершимся хамом. Тем, который, рассупонившись, готов на что угодно: хоть «пальнуть-ка пулей в святую Русь», хоть пригласить Каменного Гостя на пьянку.

И это бы еще было не так ужасно. Противно, конечно, когда быдло по-пьяному машет руками, пачкает стены, сквернословит, ругается над тем, что требует как минимум компетентности и осторожности в суждениях — будь то вопросы хронологии (хамски опошленной Каспаровым), будь то проблемы религии (столь же по-быдлячески отмененной нашими доморощенными докинзианцами). Неприятно наблюдать и за тем, как «новый» (а на самом деле старый) сладостный стиль хамства прорастает изнутри уникальные журналистские коллективы, и вот они в ужасе вопиют к Риму и миру: разве можно нам, таким изысканным, так хамить? Ну так… Ну примерно так, как мы сами все эти годы хамили в эфире всем, кто нам не нравился… Ну так они же были плохие… Иные… Другого сорта… Низшего? А нас-то за что?

Страшно другое. Выросшие на культе русской интеллигенции, провозглашающие ценности культуры и «книгочейства», все такие тонкие и деликатные, — члены клуба «Мы 16 процентов!» быстро и уверенно прошагали по очень страшной и невозвратной дороге. И — раз уж у нас теперь принято говорить о генетическом — предстали в роли генетических продолжателей ужаса XX века. Наследников воинствующего быдла. Тех в понимании Родиона Раскольникова «правозащитников», что уничтожили лучшее в нашей стране. Разрушили церкви и выгнали философов. Едва не проиграли войну и довели до развала Большую Россию (СССР).

Отличие нынешних «меньшевиков» от «большевиков» прежних и от «ненавистного режима» нынешнего в одном — и те, и эти не решаются избавиться совсем от химеры совести. А то и попадаются среди них некоторые отсталые персонажи, которым 80−86 процентов не лишние. И они их «оптимизировать» не собираются.

Потому что, милые вы мои рукоподаваемые и лицеприятные, вы сейчас ближе к гораздо более откровенным и честным ребятам. К тем, которые решали задачи по «оптимизации» лишних людей более основательно и технологично, чем апологеты «эффективного менеджмента» и «социальные оптимизаторы» нашего времени. С хорошей логистикой решали — с применением поездов, печей, переработки отходов. А всё потому, что «право имели» — сами себе его дали, сами и взяли, и имели, шесть миллионов туда, двадцать миллионов туда…

Именно к ним обращался со своим искренним и горячим призывом: решительно делать героический выбор в пользу расово чистого права на жизнь, — впоследствии негероически повешенный автор книги «Миф XX века» Альфред Розенберг.

Он не знал, что через семьдесят лет после его такого некомфортного ухода на тот свет люди, причисляющие себя к русской интеллигенции, возьмут на вооружение принципы и методы нацистской ксенофобии. Думаю, если узнал бы, то обрадовался бы, хрипя.