Ржавые провода

Спор вокруг Православия в России достиг невероятной интенсивности. Все спорят. Можно ли, скажем, православным приходить с недружелюбными намерениями на праздник радиостанции «Серебряный дождь». Или, напротив, стоит ли Ксении Собчак переодеваться в священническую одежду. Или о том, как христианство сочетается с ненавистью к нехристям, и может ли быть евангельское «Несть власти аще не от Бога» интерпретировано воплями «Союз Президента и Патриарха спасёт Россию!». Ну, и о том, может ли настоящий христианин мириться с вопиющим и воинствующим греховодничеством. Всякое такое.

Наверное, апофеозом стал пост в Фейсбуке, сочинённый Анной Наринской — специальным корреспондентом издательского дома «Коммерсант». Наринская рассказала о своих личных воспоминаниях, касающихся личности протоиерея Дмитрия Смирнова. О его симпатичных качествах, способностях, самоотверженности — наряду со склонностью к «ужасной жестокости» в высказываниях. О том, что в нём было «много замечательного». Но — и здесь Анна Наринская переходит к итоговой констатации, точнее, к приговору: «Есть государственные устройства и такое — подбадриваемое властью — настроение в обществе, которое пробуждает в человеке всё худшее, что в нём есть. Грубо говоря, бывает время, когда — опять же по инициативе власти и при помощи её идеологических рычагов — формируется общественный запрос на всё худшее, что есть в человеке. Отец Дмитрий с его бесшабашностью и талантливой дикостью мог бы быть всяким. То что он такой (UPD тут с меня требуют, чтоб я не пряталась за недоговорками, а написала прямо какой такой — ок, такой мерзавец) — это условный путин виноват». (Орфография и пунктуация оригинала сохранена — прим.ред.)

В общем, разговор о том, что сегодня происходит в Церкви и вокруг неё, всеми силами превращают в разговор политический, саму Церковь настойчиво втискивают в царство от мира сего, ну, а дальше принимаются обвинять «РПЦ МП» и всех, кто не готов сводить Церковь к аббревиатуре, в забвении евангельских заповедей, в пропаганде ненависти и в политизации.

И вот тут-то хочется разобраться.

То, что «условный Путин» виноват во всём, совершенно безусловно — в этом, конечно, переубедить г-жу Наринскую и её сосиндромников не удастся никому и никогда. Но всё-таки лучшие из них — через удушающие симптомы этого общего синдрома — ещё сохраняют память. О том, что есть и живые черты в лицах людей. О том, например, что о. Димитрий был талантлив. О том, что сами они — до синдрома — были способны не только камлать и вещать, но и думать и чувствовать. Поэтому, собственно, я и хочу обратиться прежде всего к памяти. К памяти о тех временах, когда аббревиатура «РПЦ» ещё не затмила в их сознании, тогда ещё не до такой степени коллективном, той самой памяти — у кого об о. Александре Мене, у кого — о книгах Клайва Льюиса, у кого — о Мадонне, которая шла по Иудее в пронзительных стихах Галича… В общем, памяти о Христе, конечно.

О тех временах, когда считалось возможным, пожимая плечами лишь слегка, одобрительно отзываться об обаянии митрополита Кирилла и не обязательно тут же сотрясать воздух его фамилией (надо же, фамилия смешная). О тех временах, когда (как впоследствии выяснилось, достаточно подлая и чисто политическая) клевета о «табачном митрополите», например, оставалась уделом маргинального скандалиста-журналиста. Когда Церковь — в целом — не пугала, не отталкивала, а вызывала интерес, непонимание и уважение.

Тут можно хватать меня за руку и вопить: ага! Сам сказал! А вот теперь они — эта самая РПЦ — другие! Их теперь не любят! Они теперь страшные!

…Насколько могу вспомнить, первые злобные, оскорбительные, технологичные в PR-смысле наезды на Церковь, первые «мемы» из серии «гундяевщина» и «РПЦ», появились за год-два до обвинений в чрезмерной политической ангажированности священноначалия. Первые выходки — неожиданно жесткие, злобные и агрессивные — я отметил для себя весной и летом 2007 года.

Это время запомнилось мне — по личным обстоятельствам — очень отчётливо. В апреле огромная, многочасовая очередь выстроилась около Храма Христа Спасителя, чтобы попрощаться с Борисом Ельциным. В этой очереди, как можно понять, встретились многие из тех, кто сегодня клеймит РПЦ и «бесноватых православных». А ещё через пару месяцев возле того же Храма растянулась намного более долгая очередь — это было одним из первых запомнившихся и замеченных медиа явлений массовой и воодушевлённой встречи мощей (в тот раз — апостола Луки).

Это время становилось — ощутимо — временем какого-то серьёзного религиозного сдвига. По всей стране стало чувствоваться изменение уровня проникновения — не РПЦ, а Церкви — в самую ткань общественной жизни. Очередь к Апостолу в Храме Христа Спасителя не отличалась по своему составу очень существенно от очереди тех, кто пришёл попрощаться с Ельциным. В этой очереди, помимо столь ненавистных сегодня «борцам с РПЦ» бабушек-богомолок, стояли в огромном количестве совершенно обычные, нормальные, самые разные люди. В том числе интеллигентные и образованные.

Церковь перестала быть этнографической экзотикой — выбором «старушек», или формой выражения общественного темперамента — либеральным христианством духовных чад о. Александра Меня или, наоборот, «русским православием» новых славянофилов. Церковь открылась для повседневности, для всех, открылась именно как Церковь, а не как «общественная организация».

Именно тогда — на рубеже 2007 и 2008 гг. — в Москве, например, возникло ощущение фантастической переполненности храмов. Переполненности обычными людьми — а вовсе не «профессиональными верующими». Обычная приходская жизнь стала привлекать не просто экзальтированных неофитов — а «нормальных» людей. Началось массовое воцерковление именно что «малых сих». И тут ещё пришёл новый Патриарх — человек яркий, хорошо знакомый «широкой общественности», с мощным темпераментом проповедника. Я запомнил тогда (а это было, напомню, в самом начале 2009 г.) высказывание одного далёкого от Церкви, но точного и умного аналитика. Он сказал, что связывает с новым Патриархом свои надежды на то, что затхлая, заунывная общественная жизнь «медведевской» России обновится, потому что «Кирилл — это война». В этих словах не было двусмысленности — под «войной» и он, и я понимали раскрытие позитивной энергетики общественного развития, слом заскорузлой корки показушной и бесплодной «суверенной демократии» не силами оппонентов власти и врагов страны, а высвобождением живого, нравственного начала, которое олицетворял и, казалось, предвещал Патриарх Кирилл.

Так вот, именно этот огромный, мощный, всеохватный тренд, — а вовсе не политические или моральные претензии к иерархам «РПЦ», — вызвал первые вспышки ярости. Во всяком случае, я это помню именно так.

Именно тогда — до скандалов, до «Пусси Райот», до выборов — пошли первые выходки. Именно тогда в репликах в адрес «РПЦ» прорезалась ненависть, ярость, злоба из репертуара Емельяна Ярославского со товарищи. Именно тогда — сначала потихоньку — расчехлился со своей некровзоровщиной бывший церковный певчий Александр Невзоров. Именно тогда к Церкви стали относиться, как к личному врагу. Не по-дарвиновски (едва не ставший священником Дарвин всю жизнь постепенно удалялся от веры, потому что отождествил её с буквалистским пониманием Священного Писания). А по-ленински, с личной, глубоко религиозной ненавистью к Богу, с ненавистью злобной, оскорбительной, мстительной.

И это вовсе не преувеличение — просто способность к вытеснению у наших лицепожатных очень велика. Поэтому сейчас они помнят только то, что хотят помнить — например, жестокую «двушечку» за безобидный перформанс в Храме Христа Спасителя — и совершенно не понимают, как можно всерьёз обижаться на «серебряную калошу», присуждённую Патриарху решением «тяжко пострадавшего от православных хулиганов» коллектива «Серебряного дождя».

А вот того, как скоординировано, в формате единой и «кумулятивной» информационной кампании, «накатили» на Церковь, Патриарха и христианскую веру в конце 2011 — начале 2012 года, о том, как идеально «наложились» друг на друга сразу несколько сюжетных линий (часы Патриарха, суд в связи с испорченной его квартирой, несколько историй про очереди к священным предметам в разных городах России) — не помнят. Не помнят о том, какой был накал ненависти, тотального недоверия, ярости — который рос, не останавливаясь.

И история про «Пусси Райот» была запущена и раскручена до «двушечки». Идиотский судебный процесс со ссылками на решения Трулльского Собора оказал сторонникам кощунства неоценимую помощь — но и задолго до него, в первые дни после «панк-молебна» — на Церковь обрушилась огромная, цунамическая волна улюлюкания, воя, свиста и травли. Я помню это ощущение невероятного стресса, этот стиль загонщиков, уже видящих флажки, я помню, как в первые дни очень многие из вменяемых и интеллигентных «либералов» и оппозиционеров власти пришли в растерянность и недоумение от поведения «своих». Но тут подоспели «православные эксперты» с призывами к кострам инквизиции, и дело было сделано — по Церкви Христовой ударили с двух рук.

Мне вообще кажется, что мощная информационно-психологическая кампания террора и травли против Церкви пошла «с двух рук». И одной из этих «рук» стала та самая рука, которая, в частности, сочиняла текст приговора для «Пусси Райот». Эта «рука», во времена своего оперативного всемогущества до конца 2011 года так много сил вложившая в то, чтобы за пределами «ручного управления» само по себе не происходило бы ничего, была явно раздражена, и раздражена очень сильно. По своей природе эта «рука» была не способна воспринимать ничего, кроме технологий и манипуляций, в сверхъестественное если и верила, то на уровне магии и эзотерики, поэтому в «РПЦ» не видела ничего, кроме страшной угрозы — многомиллионная, плохо управляемая, да ещё и разветвлённая организация. Надо бы «окоротить», дискредитировать. А информационные кампании, кумулятивно выстрелившие в начале 2012 года по всем вышеперечисленным сюжетам — они явно планировались и разворачивались заранее, начиная с 2010 года.

Но вот «вторая рука»… Те, кто не клянёт Церковь и веру, но — апеллируя к христианским ценностям — взывает к православным согражданам и обращает их внимание на безобразные выходки Энтео-Цорионова, на потешное «миссионерство» Фролова и Милонова, — а главное, на многочисленные случаи грубых, недобрых, далёких от благочестия и добротолюбия высказывания и дела некоторых священнослужителей… Эти все восклицания и призывы — они что, ни о чём? Сплошная клевета и наговор?

Да нет, наверное. К сожалению, нет. И я хотел бы, собственно, с этого начать.

Не хочу слишком глубоко вдаваться в личное — только необходимые иллюстрации. Я пришёл в Церковь очень поздно, шёл к ней очень долго, очень по-интеллигентски, рефлексируя, взвешивая, рассуждая — с одной стороны, с другой стороны… Первый священник, с которым мне довелось познакомиться лично, меня очень вдохновил. Он был бодрый, весёлый, очень смелый — даром что прошёл тюрьмы и лагеря. Звали его о. Глеб Якунин. Какое-то время я даже думал подойти к нему и поговорить не о политике, а «по его профессии». Сначала не решился, а потом присмотрелся, прислушался, и не то чтобы уж совсем его осудил — ему ещё предстояло пройти определённый путь для того, чтобы «определиться». Но просто мне показалось странным — как это, священник, ему надо будет исповедоваться, а он… ну, обычный. Слабый. Нервничает, шумит, ругается с коллегами не по существу. Борется всё время, в общем. Второй священник, с которым я сошёлся поближе — и, можно сказать, подружился — был, конечно, о. Глебу не чета. В смысле — был вовсе не так приземлён и обращён на мирскую борьбу. Он был зато бесподобным проповедником — тонким, чутким, чувствующим. Тоже разочаровал меня! Слишком сильно нервничал по мирским вопросам, слишком суетился! Тоже каким-то слабым показался — вот я и не решился к нему обратиться «по делу»… А когда решился, то узнал, что он уже не принимает — ему и жить-то оставалось около месяца. Рак мозга, скоротечный, а было ему немного за 50. Думаю, смерть он встречал гораздо более подготовленным, чем многие и многие. И не только потому, что был прекрасным, знающим и глубоким богословом. Но и потому, что многие годы служил — помимо всех прочих своих обязанностей — в часовне при детской онкологической больнице. Как мне потом рассказали, иногда уходили каждый день по ребёнку, иногда получалось, что и больше. Принимал их всей душой, сопереживая и умирая вместе с ними. Слабый такой, нервный, суетный о. Георгий Чистяков…

В общем, чуть-чуть позже ещё один священник, с которым я уже подробно говорил «по делу», и тоже, конечно, человек не без недостатков, — помог мне с формулировкой. Тем более что он, как и я, из мира естественных наук — кандидат технических, кстати, почти до пятидесяти лет проходил в радиоинженерах, — так вот он сформулировал так (не знаю точно, сам ли сочинил, или кого-то процитировал): «Провода-то мы ржавые. А ток проводим».

Вообще-то, христианство — которое тут все обвиняют в «чёрно-белом» мировосприятии — оно, скорее, не делает различия в красках для мира сего (я имею в виду христианство, а не попытки под него мимикрировать). «Никто не благ, один только Бог» — вот Христовы слова о сильных и слабых людях, слова, стоящие рядом с заповедью «не судить». Так что священники наши, конечно, слабые люди. Да что наши — лучшие, святые, из «недавних», о которых есть не только «жития», но и фотографии, а то и сохранившиеся письма, если вчитаться внимательно, сплошь и рядом ошибаются! Самые лучшие, самые прозорливые — кто в каком-то частном случае в излишнюю строгость ударится по несущественному поводу, кто, поддавшись обаянию собственного инженерного образования, примется подыскивать координаты ада в пределах северного полушария Земли, кто с ИНН не сразу разберётся. Да что священники! Их прообраз, самый близкий ученик Христов, которому — для передачи по цепочке апостольского преемства — было даровано право «вязать и разрешать», апостол Пётр, — он оказался трижды предателем. Второй первоверховный апостол — Павел — начавший с того, что стоял «на стрёме», пока забивали камнями первомученика Стефана, продолжил тем, что «гнал Христа», то есть «вязал» живых людей, отдавая их на пытки и казнь. Самый страшный грешник в христианской истории — Иуда — услышал последние в своей жизни слова Христа, и первым из них было слово «Друг!» — и только его, Иуды, собственный выбор, его отказ отдать себя на суд Божий и стремление наказать себя побыстрее и собственными руками, — только это провело между ним и остальными апостолами непреодолимую черту.

«Никто не благ, один только Бог». И нет никого без греха — «окромя Христа». Но… Есть, например, врачи. Мне довелось общаться — и достаточно близко — со специфическими врачами. Например, с очень хорошими онкологами. Которые — не так, конечно, как упомянутый выше о. Георгий — но тоже привязываются душевно к своим пациентам. И тоже — раз за разом, день за днём — их теряют, сколько бы сил ни вкладывали. А ещё — мне рассказывали активные благотворители — реаниматологи очень своеобразные люди. Мгновенно переходят от олимпийского спокойствия и деловитости к истерике и страшному мату. И претензий к врачебному сословию тоже много — потому что каждого «цепляет», тем более, если кто-то из докторов делает что не так. А теперь давайте представим себе широкую, постоянно нарастающую, интенсивную, классовую кампанию пропаганды ненависти ко всем врачам-онкологам и реаниматологам скопом… Чтобы все они, провожая спасённых в жизнь, а недоспасённых — до дверей морга, — выходили на улицу под улюлюканье и вопли про то, что «ругаться матом нельзя», что черные медицинские анекдоты рассказывать — преступление, что бутылки брать от пациентов — стяжательство и мародёрство. Что, так и происходит? Да, довольно часто. Но не так тотально, как со священниками, не так скоординировано и срежиссировано.

А тем временем эти самые «плохие батюшки» — ну давайте не будем спорить по сценарию Остапа Бендера о наличии или отсутствии Бога, а скажем о том, что относится только к материальному миру — они ведь исповеди выслушивают. Кто в церковь хоть раз заходил, тот видел, как это бывает — очередь из нескольких десятков человек, с каждым — от пяти до двадцати минут, а то и больше… Да, наверное, есть среди них и те, кто устал, опустился, расслабился, закрыл своё сердце. Как и среди врачей такие есть. Но — и тут позволю сказать так: я знаю — в большей части случаев священники пропускают через свою душу ежедневно и еженедельно десятки, сотни, тысячи нас с нашими грехами, берут их на себя, болеют ими (иногда их, кстати, прямо там, за аналоем, убивают, буквально, насмерть — как о. Даниила Сысоева). И ещё — они, как и я, точно знают (просто потому, что здесь речь идёт о повседневном опыте), что они не просто нужны, а очень нужны своей пастве, то есть, опять же, десяткам, сотням живых и грешных людей. Такой груз ответственности, такой масштаб эмоциональных затрат в любой другой профессии — да хоть в медицинской — подразумевает как минимум общественную, а то и государственную поддержку. На уровне традиций, нравов, приличий. А наши батюшки — которые, выходя из храма, смотрят тот же телевизор и довольно часто читают тот же интернет — вдруг оказываются в социальном вакууме, в атмосфере травли и преследований, в обстановке, когда кощунство не просто не ограничивается, а становится социально поощряемой формой самовыражения в так называемом «социально продвинутом», образованном слое.

Об ошибках священноначалия, об эксцессах «православнутых экспертов», о ханжестве вместо благочестия и о многих других болезнях русской Церкви можно и нужно говорить много, думать горько — и делать с этим что-то нужно. Но сейчас я не об этом. Сейчас я о том, за что им всё это? За то, что «обобщённый путин виноват»? За грубость и гнев о. Дмитрия Смирнова, за неудачные реплики о. Всеволода Чаплина, за политиканство и гордыню, обуявшие о. Андрея Кураева? Окститесь, братие интели! Окститесь! Включите то, что пока что цените, несмотря на то, что это венец Творения Божия, — я имею в виду ваши собственные мозги. Вы первые начали. Вы первые пошли в атаку на Церковь. Из-за вас Церковь — не «РПЦ МП», а живое сообщество верующих православных христиан — отчасти утратило ориентировку, из-за вас священноначалие сбавило миссионерский темп, из-за вас процесс массового воцерковления если не остановился, то очень сильно затормозился. Собственно, для этого ведь всё и затевалось?

…Я уверен, что многие из тех, к кому я сейчас обращаюсь, гневно отринут воздвигнутый на них поклёп. Но точно так же я уверен и в том, что врагом, опасным и нетерпимым, врагом, которому объявлена война на уничтожение, Церковь стала не потому, что она «РПЦ МП», а только потому, что она Христова Церковь.

Собственно, Церкви объявлен джихад. Война религиозного характера, война фанатичная, не предусматривающая никакого компромисса. А религиозную войну могут вести только адепты определённой религии, отстаивающей то, что для них важнее всего на свете, и за что они готовы убивать — и погибать.

В нашем случае шахидами этого всемирного джихада выступают гедонисты. Фанатично верующие в то, что на вопрос «свету ли провалиться, или мне чаю не пить?» ответ может быть только один: «свету провалиться, а чтоб мне чай всегда пить!» Для которых Церковь враг не потому, что она против абортов или гей-браков. А просто потому, что она против священного для них права вопить своё «Эван Эвоэ!» — и прыгать вокруг любого идола, которого удастся соорудить силами своей чёрной фантазии и за счёт ресурсов всех денег мира сего.

И священники не годятся вовсе не потому, что они — священники — «ржавые провода». Хотя вся система обвинений построена именно на примерах «ржавчины», исходит она от таких обвинителей, в которых, кроме ржавчины, вообще ничего не осталось. «Ржавые провода» ненавистны потому, что Ток проводят. Что пока они, потрескивая и иногда искря — существуют, эта Энергия доходит до нас и сопричащает нас Себе. С точки зрения ржавчины, это совершенно недопустимо и должно быть пресечено.