Первые князья — наши будущие князья

…Размышляя о насущном, сегодняшнем, болезненном, оглядываться нужно чаще: иногда получается, что именно так ты смотришь вперёд.
Древнерусский писатель, в числе других своих качеств, обладал, к примеру, таким: победу и свободу он понимал как обретение пространства, а поражение — как потерю пространства, «тесноту».
Это важнейший древнерусский литературный зарок, для всякого русского писателя характерный априори, на «генетическом уровне» — от Ломоносова и Пушкина до Бродского и Лимонова.
Впрочем, есть у нас и другие писатели. Для них наше и поражение, и «теснота» — тихий семейный праздник.
Они тоже пишут на русском языке. Иногда даже неплохо.
Но они на других книжках учились.
Пресловутые стихи Бродского на отделение Украины — если смотреть на них в контексте древнерусской литературы — это стихи на потерю пространства, стихи о потере свободы, о поражении.
Чудаки думают, что это залёт позднего Бродского, вывих его сознания, а это всего лишь эхо тысячелетней литературной традиции, заговорившей и через гениального Иосифа.
Древнерусский писатель, это отмечал ещё Дмитрий Лихачёв, считает необходимым перечислять каждое место, где случилось то или иное событие. Ценность этого места абсолютна, Лихачёв называет такие места «маяками».
Русская история (и древнерусская литература) расставляет свои маяки и движется меж этим светом — один маяк на западе, другой на востоке, третий на севере, четвёртый на юге.
А ряд нынешних последователей русской литературы эти маяки убирает.
Здесь вашего маяка, говорят, не стояло.
Или, к примеру, могут помочиться на тот или иной маяк, картинно подняв ногу и глядя на вас наглыми глазами.
Или звать на помощь пожарных из других земель: затушите, мол, этот маяк, а то смердит.
Но в древнерусской литературе все эти имена названы.
Мы помним то место на Волге, где конь святого Бориса запнулся и сломал себе ногу, о чём нам сообщает автор «Сказания о Борисе и Глебе», мы изрисовали русскую землю стрелами стремительных походов из «Повести временных лет», мы знаем, где крестился Владимир.
Другое важное качество древнерусской литературы — это восхищение и завороженность не только пространством русской земли — горизонтальная линия, которую они прочерчивают от края до края русской земли, но и восхищение предыдущей историей — ошеломительными князьями, их дружиной, богатырскими подвигами.
Эта вертикаль и горизонталь создают некий крест: когда наше пространство и наше прошлое освещает нас и строят нашу судьбу.
Древнерусский писатель одновременно пишет о стремительных походах (движение в пространстве) и о том, какие именно предки стоят за великим князем (движение во времени).
И, говоря о самом важном, ещё раз вспомним Дмитрия Лихачёва: «Древнерусские представления о времени исключали нас самих из восприятий времени. Прошлое находится впереди какого-то причинно-следственного ряда, настоящее и будущее — в конце его, позади. „Передние князи“ — это давние, первые князья. „Задние события“ — последние. Поэтому „переднее“ — прошлое и было самым важным, как начало событийного ряда, как его объяснение, первопричина. Он этого и „внуки“ казались только наследниками славы и политики своих дедов и прадедов. Они могли наследовать „путь“ дедов или растерять их наследство и, как следствие, лишиться славы дедов».
Теперь подумайте, отчего в древнерусской литературе не было понятия «прогресса», которое в зубах, как чужую палку, таскают нынешние наши прогрессивные литераторы и мыслители?
Потому что в древнерусском понимании: «прогресс» — это не движение «вперёд» — подальше от славы и привычек своих дедов.
Истинный русский «прогресс» — это стремление быть как «передние князи».
Это не я сказал, это я — прочитал. Так древнерусский безымянный писатель нам завещал. Сотни древнерусских безымянных писателей так завещали.
Давно пора это записать красивыми буквами в главной национальной книге — и всякого чудака, который приходит сюда говорить о «прогрессе» и прочей «поступательной истории», валять в перьях и выставлять на посмешище.