В чем зло патриотического мифа

Я отдаю себе отчет, что выступаю на площадке, где меня не поймут. Более того, не только не поймут, но, возможно, еще и разобьют в пух и прах. И даже знаю, как и в чем. От риторического лома нет приема. Однако постараюсь предельно четко (если не сказать — грубо и цинично), донести свою неизменную позицию.

Речь опять идет о той странной полемике вокруг документа, предъявленного директором ГАРФ С. В. Мироненко и который не дает покоя и сна многим патриотам. Смысл атаки на Мироненко такой: не трогайте нашу святую неправду, потому что она нам строить и жить помогала.

Сама постановка вопроса мне кажется удивительной в своем потрясающем аморализме. До сих пор все режимы в России настаивали на… «правде», на эксклюзивном владении «правдой». И даже если эта «правда» в действительности была голимой неправдой, каковыми являлись коммунистическая идеология, ожидаемое наступление коммунизма в восьмидесятом году, троцкистско-бухаринские заговоры и прочее, режим настаивал на том, что это была правда, абсолютная и белоснежная, как вершина Эвереста.

Однако впервые на моем веку, и я думаю, на веку моих родителей, на веку всех отслеживающих российские политические перипетии, режим (в данном случае устами министра культуры) заявляет: неправда, ну и что? Зато важная неправда. Необходимая неправда. Такая неправда, которая ценнее иной правды. А Мироненко, мол, мы прикажем замолчать.

По этому поводу многие высказались, добавить практически нечего. Буквально на днях министр культуры был подвергнут критике в заявлении Вольного исторического общества. Где в частности сказано: «Долг историка состоит именно в том, что министр объявляет нежелательным: в установлении исторической истины на основе первоисточников вне зависимости от политической конъюнктуры». Казалось бы, вопрос окончательно закрыт. Спорить практически не о чем. Если мы говорим об истории как о науке, нам, конечно, важнее факт, каким бы горьким и неприятным он не казался. А вот прекрасные мифы, эти святые иконы, эти героические сказки, они могут прекрасненько существовать в пространстве культуры, которой нам, ученым, политикам и публицистам, руководить как бы и не по чину.

Любите вы легенду о героической схватке двадцати восьми панфиловцев с немецкой танковой армадой, в которой панфиловцы голыми руками покрошили немцев в капусту? — Отлично! Сочиняйте книгу, пишите сценарий, рисуйте картины, но снабжайте свое творчество краткой припиской: основано на подлинных событиях, но так же имеется и отход от исторической правды. Автор использует миф, бытовавший в такие-то годы…

Или еще лучше — изучите сам миф, его зарождение и влияние на подлинные события. Тогда и патриотические овцы будут целы, и либеральные волки — сыты.

Так, кстати, поступил патриарх мирового кинематографа Клинт Иствуд, снявший фильм «Флаги наших отцов» — об истории фотографии водружения американского флага на вершине самой высокой точки японского острова Иводзиму — горе Сурибати. По мысли Иствуда, эта фотография сделала шесть американских пехотинцев героями, но не сделала их счастливыми. В мифе есть и польза, и отражение реального, и изрядная доля политической корысти, — утверждает Иствуд. Такой исследовательский взгляд заставляет о многом задуматься.

На этом можно было бы и закончить статью в связи с отсутствием предмета спора, если бы не некоторые добавочные сюжеты, которые возникли недавно во время записи передачи «Процесс» на канале «Звезда», где мы снова дебатировали эту тему.

Так, мой всегдашний оппонент Павел Святенков, который стоит, на мой взгляд, на очень шаткой националистической трибуне, на этот раз сказал одну очень важную вещь. Он говорит: дело в том, что эти «святые мифы» относятся к национальной идентичности, поэтому их трогать нельзя, дабы не покалечить национальную идентичность. И самое неприятное заключается в том, что, по всей видимости, он прав. Лояльное отношение к неправде, которое может проявляться по-разному, — не только в возвеличивании того или иного исторического мифа, гневном окрике чиновника на историка, но и в терпимости, например, судей к заведомо ложным показаниям и подтасовкам полицейских, — все это действительно является важным элементом национальной идентичности. Ее стержнем. Причиной того, почему иной ловкий человек в народе считается более успешным, чем образованный честный лох. Однако, в отличие от Павла, я считаю, что этот стержень лучше бы не сохранять, а поскорее демонтировать, заменив на другой стержень — подвижническое следование всегда и во всем правде, на аналог той самой протестантской этики, которая, как считают, сформировала Запад.

Еще один неприятный момент данной дискуссии заключается в легкости, с которой современный обыватель с георгиевской ленточкой берется воспевать гибель отцов, как будто именно гибель по приказу командования является апофеозом ратной славы и чудесной личностной реализацией. Хуже всего, что он переносит эту мораль в том числе и на современного человека, формируя его милитаристическое отношение к миру и повестке.

Кстати, надо думать, что именно с этой целью фронтовой корреспондент Александр Кривицкий сочинил эпос о бое 28 панфиловцев с немецкими танками у разъезда Дубосеково, где все они погибли, но не пропустили врага, ибо такова была и политическая установка. Не важно, был ли тот эпизод войны в действительности, не был ли, но где бы солдат ни находился, отныне он должен был по примеру панфиловцев, Зои Космодемьянской, Александра Матросова не раздумывая гибнуть во имя режима и по приказу своих командиров. Не только не чувствуя страха, но и благодаря судьбу за возможность таким образом отличиться и приобщиться к лику коммунистических святых.

Возможно, для той чудовищной мясорубки, каковой была в реальности Вторая мировая война, это было в какой-то мере оправданно и вдохновляюще, но проблема заключается в том, что сами-то генералы и их идеологи, сочинители легенд, в бою, как правило, не гибли и подобного пафоса не испытывали. Почти все они благополучно дожили до победы, а если умирали, то в своих постелях — «от водки и от простуд» и на трофейных перинах, умудряясь даже в ленинградскую блокаду обеспечивать себя трехразовым питанием. Вряд ли следует поражаться и тем более сожалеть, что, когда война закончилась, гражданские общества некогда воевавших держав принципиально пересмотрели свое отношение к гибели человека на войне, сделав основной упор на ценности уникальной человеческой жизни (см. «Спасти рядового Райна»), на скорби и сожалении, что все это произошло. Однако мы, в России, похоже, не довоевали. Снова и снова возвращаемся в прошлое, чтобы воспеть смерть, перебить всех виртуальных врагов и установить сверхогромные монументы славы. Когда пора бы немножко успокоиться. Хорошо, если это нам не примагнитит следующую войну.