Еще одного вождя Россия не переживет

В тот день у нас на уроке литературы была «Старуха Изергиль».

Девчонки, кто — затаив дыхание, кто — приоткрыв от возбуждения рот, слушали историю любовных похождений темпераментной молдаванки. А мальчишки, хоть и посматривавшие с интересом на намечавшиеся женские контуры своих быстро созревавших ровесниц, оставались еще настоящими телятами: где нам было оценить жаркие молдавские страсти; мы болтали между собой, да исподтишка дергали соседок за косы, отвлекая их от сладких литературных грез.

Но вот речь зашла о Данко, том самом, что вырвал себе сердце, чтобы осветить народу путь через темную лесную чащу, и парни приумолкли, захваченные необъяснимой красотой этого подвига.

«Люди же, радостные и полные надежд, — нараспев читала учительница, — не заметили смерти его и не видали, что еще пылает рядом с трупом Данко его смелое сердце. Только один осторожный человек заметил это и, боясь чего-то, наступил на сердце ногой».

— Зачем же он так? — шепнул сидевший рядом со мной Колька Сидоров.

А у меня самого сильно екнуло в груди и засосало под ложечкой от предчувствия неприятного открытия: что это раздавленное сердце и есть самое главное в рассказе, что его обязательно должны были раздавить и никак иначе.

На перемене наши парни были непривычно тихи: не гонялись друг за дружкой по коридору и не играли в туалете в орлянку. Мы обсуждали поступок Данко. Большинство безоговорочно поддерживало героя, считая, что это круто — отдать сердце за народ свой. Хоть и страшно, конечно, но здорово. И только нагловатый второгодник Женька Мылин бесцеремонно пошел наперекор общему мнению:

— Дурак он, ваш Данко.

— Почему? — растерялся Сидоров. — Иначе бы все погибли.

— Лучше бы вырвал сердце у кого-нибудь другого, да и светил им.

— Тогда бы народ не пошел за ним, — чуть не плача отстаивал Сидоров правоту своего героя.

— Пошел бы. Да еще как! — осклабился Мылин. — Строем и с песнями.

Ребята приуныли и разбрелись в разные стороны. Настроение оказалось безнадежно испорчено. Можно было бы настучать Мылину по физиономии — не таким уж сильным он был бойцом, хоть и второгодник. Но в глубине души многие чувствовали его подлую правоту. Пошел бы. Строем и с песнями. Или, все-таки, нет?

***

В те доисторические времена вживую вождей народу показывать было не принято. Да и вообще они были по большей части мертвыми. На фасадах зданий, там и здесь, красовались профили вождей мирового пролетариата: Маркса, Энгельса и Ленина.

Был еще один мертвый вождь — Сталин, о нем говорилось как-то смутно: большие заслуги, но культ личности, и вообще отклонился от ленинских норм. Поэтому на фасадах его профиль не изображали, изредка парадный портрет генералиссимуса можно было увидеть лишь на лобовом стекле водителей автобусов, и то преимущественно в виноградных республиках.

Но это все — история, седая древность, пыль столетий. А в актуальной реальности был один «верный ленинец» — Леонид Ильич Брежнев, которого тоже вживую никто не видел, а лишь на фотографиях в газетах, где он с улыбкой повязывал пионерские галстуки заслуженным детям, да на экранах телевизоров, где он рапортовал о строительстве развитого социализма.

Но, честно говоря, Брежнева настоящим вождем никто из нас не считал. Трудно было представить, что вальяжный Леонид Ильич разрывает себе грудную клетку и достает свое уже тронутое болезнями сердце настоящего коммуниста. Да и чужое сердце он вряд ли стал бы использовать в осветительных целях, побрезговал бы, в крайнем случае — вручил Суслову: ты, мол, главный идеолог ЦК, ты и свети.

Если вождь и мог появиться, то далеко, где-нибудь за океаном, на солнечном острове Куба, например. Их там даже целых два было: Фидель Кастро и Че Гевара. Оба пламенные революционеры, оба свежими сердцами не брезговали, были готовы убивать и умирать. Но Фидель все больше чужими светил, а Че, тот — да, в конце концов, своим рассчитался.

Так мы и жили, не ведая вождей, вплоть до перестройки. А там, как плотину прорвало, и потекли на нас вожди мутным потоком.

Сначала — Горбачев. Приветливый такой, с южным крестьянским говорком: «Главное нАчать, и процесс пойдет». Процесс действительно пошел и через пару лет, после объявления перестройки, народ Горбачева полюбил. Да и как было не полюбить: он иногда пешком ходил по улицам, хорошо улыбался и жал руки прохожим. Прямо как какой-нибудь Кеннеди.

Но вскоре Михаил Сергеевич заюлил. Особенно заметным это стало после кровавого разгона митинга в Тбилиси. Ничего, дескать, не знал, никаких приказов не отдавал, — истово клялся он с трибуны Съезда.

«Э-э, — смекнули люди, — да он оказывается никакой: ни плохой, ни хороший, ни украсть, ни посторожить. Этот не то, что своего, а и чужого сердца в руке не удержит». Горбачев еще некоторое время оставался президентом СССР, но за вождя его держала только обслуга из ближайшего окружения.

А тут уже набирал обороты Борис Ельцин, которого широкие народные массы полюбили с первого взгляда. Полюбили по-женски: истово, всей душой и безоглядно. Да и то сказать, мужчина он был хоть куда: гренадерского роста, косая сажень в плечах, осанка начальственная, взгляд грозный. А что не слишком интеллигентный, так оно может и к лучшему. Понятый, близкий, свой. Зато он умел товар лицом показать.

Помню, весной 1990-го, сразу после выборов народных депутатов России, Ельцин приехал в Ленинград, чтобы познакомится с питерскими депутатами.

Встреча была организована в одном из пансионатов на берегу Ладожского озера. Место, как на картинах Васнецова — русская природа во всей красе и шири. Лед с Ладоги уже сошел, по берегам пробивалась свежая зелень.

— Порыбачить бы!

— Без вас уже порыбачили, — сухо заметил кто-то из обслуги, — уху варят.

Пансионат соответствовал номенклатурному статусу высокого гостя: закрытый, комфортабельный, но без излишеств. В банкетном зале к нашему приезду накрыли стол — солидно, но тоже без излишеств.

Все ждали Ельцина — он пошел к себе в номер отдохнуть и привести себя в порядок. Говорили, что он неважно себя чувствует после недавней таинственной автокатастрофы в Испании.

— Теракт, — округлив глаза, уверяла нас Белла Куркова, — Бориса Николаевича пытались ликвидировать.

Наконец, Ельцин появился. Выглядел он, в самом деле, неважно, морщился при резких движениях, чувствовалось, что они причиняют ему боль.

Куркова поспешно вскочила и устремилась навстречу гостю:

— Позвольте представить, — начала она, сияя всем лицом.

Ельцин жестом остановил ее:

— Я сам. Позвольте представиться: Ельцин Борис Николаевич — народный депутат СССР и РСФСР.

Все расселись и зазвенели приборами. Услужливый официант начал разливать водку в маленькие хрустальные стопочки. Борис Николаевич молча закрыл стопку своей массивной ладонью, а потом постучал пальцем по фужеру для минеральной воды. Официант растерялся.

— Сюда лей, — басовито распорядился Ельцин.

Официант налил полный фужер. Ельцин поднялся во весь свой гвардейский рост:

— За обновленную демократическую Россию, за наш великий российский народ! — и выпил до дна, как воду.

Гости дружно начали закусывать, и я старался не отставать, но при этом внимательно присматривался к сидевшему напротив меня человеку.

Ельцин ел нехотя, не торопясь. Его глаза — маленькие, чуть покрасневшие после выпитого, насторожено обегали зал.

«Кабаньи глаза» мелькнуло у меня в голове. Когда улыбается — приятное открытое лицо, как только улыбка исчезает — проступает нечто звериное.

Официант разлил по второй. Ельцин повторил свой фокус с фужером. Лицо чуть покраснело, еще больше налились глаза, но признаков опьянения не наблюдалось.

— Борис Николаевич, — Куркова никак не могла расстаться с ролью ведущего, — нам бы хотелось ознакомиться с вашей программой.

— Моя программа опубликована, — Ельцин дал петуха, его голос внезапно перескочил с глубокого баритона на бабий фальцет, — и все желающие могут с ней ознакомиться. Поэтому, позвольте очень кратко…

И он заговорил привычными штампами о демократизации, социальной справедливости, борьбе с привилегиями и коррупцией.

Выпили по третьей. Снова фужер. Физиономии питерских депутатов начали вытягиваться.

— Может быть, к Борису Николаевичу есть какие-то вопросы?

— Есть. Какова ваша экономическая платформа?

Ельцин в задумчивости пожевал губами:

— Это сложный вопрос. Вы знаете, до какого состояния довела страну команда Горбачева: всеобщий дефицит, фактически карточная система. Это недопустимо. Необходимо резко повысить эффективность экономики. В стране есть немало толковых экономистов, способных предложить выход их кризиса, — он помолчал, — а мы подумаем.

— А как вы видите будущее СССР?

Ельцин внимательно оглядел всех присутствующих, словно опасаясь затесавшегося провокатора.

Появился официант с новой бутылкой водки.

Куркова, заметив это, вскочила с места, метеором пронеслась через зал и что-то шепнула ему на ухо. Официант исчез. Больше в тот вечер водку не наливали.

— Неравноправные отношения между центром и союзными республиками нуждаются в корректировке. Но при этом фундамент нашего государства — дружбу народов — ни в коем случае нельзя ставить под сомнение. Союзное государство необходимо, скажем так, обновить, подремонтировать.

— Три фужера, — шепнул мне кто-то на ухо, — Больше ему нельзя.

— Борис Николаевич, а какими, на ваш взгляд, качествами должен обладать лидер современной России?

Ельцин явно обрадовался вопросу:

— Прежде всего, это должен быть сильный политик и сильный человек, — при слове «сильный» Борис Николаевич пристукивал кулаком по столу так, что звенела посуда. — Ну и, конечно, он должен знать и понимать чаяния россиян. Но главное — сильный человек, сильный политик!

Депутаты остолбенело следили за кулаком Ельцина, ритмично опускавшемся на стол.

Вот зачем он водку фужерами пьет, — сообразил я — силу демонстрирует.

Этот маленький эпизод я рассказал вовсе не к тому, чтобы изобличить первого президента России в пьянстве. Да, выпить он, конечно, был не дурак. Но главная его болезнь, вовсе не алкоголизм, а безудержная любовь к власти, от которой он пьянел сильнее, чем от вина. А за близким народному менталитету обликом бесшабашного пьянчужки скрывался опытный, расчетливый и беспощадный зверь.

***

Часто такое в жизни бывает: первый брак по страстной любви оказывается несчастным. Возлюбленный муженек — красавец мужчина — и пьет, и бьет, и денег в семью не носит, а бывает и любовницу в дом приведет при живой жене. Женщины умеют долго терпеть, даже тогда, когда любовь перерастает в ненависть. Но уж после развода иногда ищут себе спутника жизни по принципу: «от противного».

Если первый муж был высоким, дородным и из себя видным, то второй будет ростом невелик, худощав и невзрачен. Это обязательно. Первый пил, второй — трезвенник. Первый — кутила, второй — тихоня. Первый кудряв, второй лысоват.

Ельцин над Россией поизгалялся всласть: из дома все вынес, замордовал, раздел, разул и голой пустил по миру. Народ его возненавидел. И никогда бы страна не приняла его преемника, если бы он не казался антиподом ушедшего на покой «хозяина». Причем, не только внешним обликом.

Не пьет, не куролесит, с мостов не падает, оркестрами не дирижирует. Ведет себя прилично. И главное — расчетливо, по-хозяйски. Чувствуется, поселился насовсем. Хозяйства не бросит. Да и мужчина серьезный, соседям в обиду не даст. При случае и в сортире замочит.

А то, что у него много родни и друзей, да и сам мимо рта ложку не проносит — дело житейское, можно и потерпеть.

Вот так вот: стерпится — слюбится. Потихоньку, помаленьку зауважала, а затем и полюбила Россия Путина. И это не слепая любовь, а спокойное, расчетливое чувство зрелой, настрадавшейся женщины, боящейся, что лучшего мужа ей уже не найти.

Да, нелегко живется. И с годами все тяжелее. А впереди, судя по всему, безрадостная бедная старость. Но остаться одной страшно: соседей боязно, да и вообще в доме без мужчины тяжело. А главное — непривычно. Не умеет наш народ жить для самого себя, привычки нет, обязательно нужно служить — кому-то, или чему-то, неважно.

Вот почему этот брак крепок, водой не разольешь. Вот почему выбирала, и будет выбирать Россия Путина, пока, кто-то из них… Впрочем, дай бог всем многие лета.

Но, как известно, женщины по статистике живут несколько дольше. И есть вероятность, что Россия все-таки переживет своего избранника. Вот тогда у страны начнутся странные ломки. Дай Бог перетерпеть их, не впав в искушение снова выскочить за молоденького.

Еще одного вождя Россия точно не переживет, силы уже не те. Тем более что никто из претендентов на руку и сердце народа не проявил до сих пор желания вырвать из груди собственное сердце «за други своя». Все норовят на халяву проехаться.

Ау, Данко, отзовись. Не дает ответа. Или мы туги на ухо?