Две доски в отсветах зари

На просторах Северо-Запада в светозарном июне открылось две мемориальных доски. Одну, в сановном Санкт-Петербурге, открывали пышно, в присутствии высоких чиновников, с торжественным маршем, вторую, в никому неизвестном городке Бабаево (246 км от Вологды), скромно, с искренними аплодисментами поклонников подлинной поэзии. Ну и судьба у них будет совершенно разная: у первой — маршалу Маннергейму — скандальная, незавидная, раскалывающая общество; у второй — Николаю Рубцову — светлая, объединяющая людей, наполняющая их сердца благодарностью.

В принципе, я противник любого вандализма: мне и памятника Дзержинскому жаль, и герою повести «Москва-Петушки» у Курского вокзала, и даже зелёнка, вылитая на нелюбимую писательницу Улицкую у Дома кино — совершенно не радует. Но впервые во мне шевельнулась злорадство (сильное русское слово!), когда я увидел доску Маннергейму, облитую красной краской: весьма удачно вышло, символично: много крови русской пролил Маннергейм, включая моего брата Николая Боброва — Героя Советского Союза, павшего на Карельском перешейке, там, где были остановлены войска Маннергейма.

Экипаж бомбардировщика, подбитого финской батареей, совершил огненный таран близ станции Лемболово сразу после того, как 27 июня 1942 года маршал Маннергейм в сопровождении пяти офицеров, на самолете, присланном сами фюрером, отправился в его Ставку вблизи города Голдап. В огромном бункере состоялась беседа Маннергейма с Гитлером, который интересовался военным потенциалом финнов. Рейхсмаршал Герман Геринг пригласил Маннергейма в свой охотничий дом «Каринхалле». Маршал просто не узнал знакомых некогда мест. Главное здание превратилось во дворец с большим залом высотой в три этажа, стены которого во много рядов украшали охотничьи трофеи Геринга. Везде в огромных каминах горели длинные поленья, как некогда у древних германцев. Маннергейм сразу заметил изменения в поведении рейхсмаршала, который жил как персидский шах среди награбленного добра. Он перестал интересоваться охотой и забыл про свои охотничьи домики в Тироле и Восточной Пруссии. На сей раз у более аскетичного маршала пропало желание говорить об охоте и задерживаться в Берлине. В Хельсинки он возвратился 28 июня, но действия войск — активизировал, потому и полетел экипаж брата на 67-е боевое задание — бомбить позиции финнов, твёрдо держащих блокаду Ленинграда с северо-запада.

Бывают такие события, преступные или дурацкие действия, которые вызывают почти единодушное осуждение. К ним, безусловно, относится торжественное открытие доски Карлу Маннергейму в Питере 18 июня. Осуждают все — патриоты (пособник Гитлера и организатор блокады), либералы (служил империи, а потом поздравил тирана Сталина с Победой), государственники (зачем «раскачивать лодку»?) и демократы (почему не спросили мнения питерцев?). Все гадают: что это — предательство, пробный камень, неуклюжая попытка кому-то понравиться, дурость? Самый выигрышный для власти вариант: непроходимая глупость. Но я не думаю, что всё так просто… Из Питера пошли сводки, как с театра криминальных действий: «В полиции заявление по факту порчи доски Маннергейму до сих пор не получено. Ведомство проводит проверку по факту порчи имущества. Изучаются материалы уличного видеонаблюдения». Очевидцы сообщили, что доска до сих пор не очищена от краски и закрыта черным полиэтиленом. В администрации Военно-инженерного технического института отказывались прокомментировать эту информацию, но послали курсантов очищать доску — бесполезно! Это проступила сама кровь погибших…

А тут и дорога моя через Лемболово (место гибели брата и выступления в школе Лесного), Выборг (выступление 22-го июня в Военном музее и представление новой книги о брате «Звезда над озёрами»), Хельсинки (встреча с помогавшим мне в поисках места гибели писателем Карлом Геустом) прошла через Питер. Установление осквернённой доски, от которой сразу все открестились, включая министра Мединского — не откровенная глупость, а сознательное, совершенно российское, внутреннее действо, ни имеющее даже международного положительного значения. Достаточно ввести в строку поиска запрос: «Финские СМИ об открытии доски» — пустота! Или оценить тот факт, что на открытии доски с торжественным маршем (!?) не было никого из представителей Финляндии. Министр Мединский заявил, что памятная доска устанавливается для того, чтобы сохранить память «о достойном гражданине России». Но Маннергейм, чтоб знал писатель-историк, никогда не был «гражданином России».

Заметим, в Российской Империи вообще не было граждан, а были подданные. А Маннергейм всегда был подданным Великого княжества Финляндского, входившего в состав Российской империи посредством персональной унии на правах широкой автономии с собственным подданством, налогами, бюджетом, валютой и охраняемой от остальной России границей. То есть Финляндия в составе Российской империи была другим государством, правда, лишенным суверенитета. На залитой краской доске мы читаем: «Генерал-лейтенант русской армии Густав Карлович Маннергейм служил с 1887 по 1918 год». Здесь очевидная, но не случайная неточность — Маннергейм служил не просто в «Русской», а в Российской Императорской армии. Маннергейм присягал на службу не России, а государю императору самодержцу Всероссийскому. То есть он был «служивым немцем»: отрёкся император — кончилась всякая связь с армией, стал воевать с Россией.

Только что в Выборге вышла книжка Ларса Вестерлунда (главный редактор Баир Иринчеев — создатель на свои средства Военного музея): «Мы ждали вас как освободителей, а вы принесли нам смерть…». Финн написал о русских, расстрелянных именно в 1918 году при взятии Выборга. Радикальное националистическое движение и ненависть к «инородцам» нашли здесь открытое, зверское выражение. Инородец, включая того, чьи предки веками жили на этой земле, стал теперь «воплощением зла». Не было существенной разницы, кто этот «не финн» по национальности — русский, украинец, еврей или поляк, он все равно выступал под обобщающим и уничижительным прозвищем «рюсся». Восточная армия под командованием генерал-майора Эрнста Лефвстрема — подчинённого барона Маннергейма в апреле 1918 года взяла Выборг. Егерские отряды, ворвавшись в Выборг, хватали всех русских попавшихся им на улицах — офицеров, чиновников, гимназистов. Мужчины, женщины, дети были убиты без суда и следствия, по прихоти финских офицеров. Были расстреляны и польские офицеры, которых приняли за русских. Никакой классовой борьбы или военной нужды — просто геноцид! Но такие «мелочи» наших идеологов западного мейнстрима никогда не интересовали.

В Хельсинки, в кафе напротив памятника императору Александру I, подарившему Финляндии Конституцию, писатель Карл Геуст — автор книг о финских лётчиках, мой ровесник, с которым мы прекрасно находим общий язык, горячо благодарил меня за книгу о брате, но решительно открестился от скандального события: «Доска — это ваше внутреннее дело!», однако подарил мне мемуары Маннергейма, переведенные на русский в 1999 году и изданные в 2004 году издательством «Вагриус», которым руководил тогда Владимир Григорьев, доныне рулящий книгоиздательским процессом в Роспечати.

Полистал толстую книгу в хельсинской гостинице и понял окончательно, за что же ему установили мемориальную доску. При всей своей сдержанности, оправдательной дипломатичности Маннергейм нигде не скрывает, что он — ярый противник большевизма и советской власти. Один лишь пример: результаты Зимней войны, во многом трагические для СССР, оказались для самой Финляндии — катастрофическими. Но у автора — ни грана раскаяния, осознания трагедии финского народа. Почему? «Финская война задержала большевизацию Прибалтийских стран на шесть месяцев, а Румыния получила время пополнения вооружений. В международном плане важнейшим следствием Зимней войны явилось снижение авторитета советских вооруженных сил».

Смешно и страшно читать: понести столько людских и территориальных потерь ради нескольких месяцев чьей-то дебольшевизации, перевооружения далёкой Румынии и, главное, снижения авторитета Красной армии! Но ведь и доска открыта, чего там ни выдумывай — ради тех же призрачных выигрышей и снижения авторитета Красного проекта. Разве не так? Но как только вы начинаете оправдывать врага, вы тут же становитесь его сообщником и по главному счёту — фальсификатором истории, предателем народной памяти.

* * *

В день памяти и скорби 22 июня в городке Бабаево на западе Вологодчины была торжественно открыта памятная доска на здании бывшей редакции газеты «Ленинский путь» в честь посещения поэтом Николаем Рубцовым и здания редакции, и самого райцентра. У Николая Рубцова в Бабаево были друзья и верные поклонники его таланта. Рубцов посещал местное литературное объединение, творил здесь и публиковал стихи в местной газете. От Череповца на открытии доски присутствовали Сергей Дмитриев и Леонид Вересов, который недавно издал книгу о замечательном земляке. Это же здорово — какая народная память! А накануне в самой Вологде появился новый арт-объект на живописной набережной реки Вологды. Кованую гармошку и книгу установили на скамейке «Посидим, поокаем». Их специально ко Дню города и открытию фестиваля «Голос ремесел» подготовили кузнецы.

Оба кованных изделия посвящены тому же Николаю Рубцову, которому в этом году исполнилось бы 80 лет. По словам создателей, каждый предмет выбран не случайно: гармошка была любимым музыкальным инструментом поэта, а книга лучше всего отражает творчество Николая Михайловича, на её странице запечатлено в металле хрестоматийное стихотворение «Выпал снег — и все забылось!». Почему мы никогда не увидим таких трогательных, истинно поэтических сюжетов и репортажей на канале «Культура»? Просто диву даёшься: сколько можно славословить одних и тех же поэтов в передачах А. Архангельского и А. Гаврилова, когда народ выбирает другие имена и песни… ТВ посылает корреспондентов в дорогостоящие командировки в Нью-Йорк по следам Довлатова, в Венецию на могилу Бродского, а до Вологды и Бабаево — никогда не доедет! Пока такое происходит, никакого возрождения России — не предвидится, потому что она расколота, потому что на её просторах одновременно устанавливаются две совершенно разные доски. Помните повесть Василия Белова и фильм по ней — «Целуются зори»? Так говорят в народе как раз про июньские дни, когда вечерняя заря с утренней встречаются на Севере. Так вот, на доску Маннергейма они ложатся кровавым русофобским отсветом, сколько курсанты её ни драй, а на доску Рубцова — отсветом всего самого русского и доброго. Эти зори — никогда не поцелуются!

Хельсинки-Выборг-Питер-Москва