Пусть едят пирожные

Марию Антуанетту и «пусть едят пирожные» вспоминают всякий раз, когда хотят обвинить кого-нибудь в антинародности.

Чему нас учит этот мем?

Тому, что подлость пиара безгранична. Мало того, что «цитата» оказалась не от того автора: на самом деле она берёт начало в «Исповеди» Жан-Жака Руссо (в честь которого названа сеть рукопожатных забегаловок в Москве и Петербурге) и датируется 1770 годом, когда четырнадцатилетняя Мария Антуанетта ещё не успела стать дофиной Франции. Куда интереснее другое: как выясняется, во времена кровавого бурбонского режима булочники, у которых заканчивался дешёвый хлеб (хлеб для бедных), были обязаны продавать бедным по той же цене дорогие бриоши (их в переводе потом назвали «пирожными»). То есть смысл фразы, приписываемой королеве, прямо противоположный: если кончился дешёвый хлеб, накормите их дорогим за ту же цену.

А ещё тому, что очень часто форма оказывается материальнее содержания: наветы наветами, но ведь дыма без огня не бывает. Не в том смысле, конечно, что мерзость подонков-революционистов опирается на факты — не опирается. А в том, что эта мерзость вызывает такой сумасшедший отклик в коллективной душе народа (превращающегося сразу же в «народную массу») не просто так.

Резонансными наветы становятся потому, что переключают на обобщённую Марию Антуанетту массовый гнев, вызванный не какими-то конкретными делами (дела, оказывается, могут быть абсолютно фэйковыми), а общим стилем. Осознанным. Опостылевшим до экзистенциальной тошноты. Точнее, до рвоты.

Конфликты по делу можно уладить: добиться своего, употребив силу, пойти на уступки, поддавшись давлению, а то и договориться о компромиссе. А вот стилистические разногласия — они доводят, в конечном счете, до гильотины на будущей Площади Согласия, до Ипатьевского дома и Бутовского полигона. Потому что сводятся они к одному — к отказу от признания субъектности второй стороны конфликта. Точнее, к отключению собственных мозгов от способности её признавать.

Мария Антуанетта не игнорировала народ, более того, она всерьёз отвечала за свой соцблок и требовала от него, чтобы он сам и за свой счёт устранял последствия собственной бездарности и неумелости: нет хлеба — кормите бедных за ту же цену бриошами. Царь Николай II отрицал парламентаризм, потому что ощущал себя, а не самозванцев-интеллигентов прямым представителем народа, он возглавил индустриализацию России, готовил страну к культурно-просветительской революции, вёл её к победе в войне. Ну, а пенсионная реформа 2018 г. (точнее — изменение, как сейчас принято стало говорить, параметров пенсионной системы) давно назрела, во многом обоснована и, очень может быть, уже не может быть отложена на потом.

Но вот стиль… Стиль «ансьен режима» во Франции — как ни пытался благодушный король-реформатор Людовик XVI поправить дело — породил, по мнению французских историков, «комплекс национального унижения» у «третьего сословия», составлявшего 98 процентов населения страны. Тем более что некоторые идеологи из сословия первого попытались обосновать своё право унижать чистым расизмом — согласно популярной теории середины XVII века, элитчики-первосословники обрели право своё как наследники завоевателей-франков с добрыми генами, в отличие от галльского генетического отребья в лице пейзанско-буржуазного плебса.

Очень похожая история помогла сокрушить и Российскую Империю. Народность и православие русского самодержавия отказались отколоты от «уваровской триады» и перестали поддерживать прочность системы совместными усилиями двух разных меньшинств, сцепившихся в драке за узурпацию права выступать от имени (а точнее, вместо) большинства: деструктивно-предательской «фронды», с одной стороны, и самодовольно-самодурствующей уряднической бюрократии, с другой.

И в том, и в другом случае революционные меньшевики (в русской ситуации самые радикальные меньшевики, аналог французских якобинцев, символически назвали себя большевиками) сумели натравить смутившееся народное большинство на старый режим. Сумели потому, что их собственный гибельный дух разрушения народно-государственного единства сначала проявил себя в стилистике поведения окружения монарха, отделившего монарха от его собственного «источника силы» — народного большинства. И старый режим рухнул — безобидный и вегетарианский, если сравнивать его с наступившим новым режимом революционной своры псов и палачей.

Надо отметить, что грандиозные кровавые смуты — «великие» русская и французская революции — имели свой побочный результат. Они стали определённым поводом для сдержанности грядущих поколений бюрократии. Это влияло и на риторику, и на экономическую и правовую практику (социалистический строй с одной стороны и капиталистическое социальное государство с другой). Но страхи забываются, эпоха сменяет эпоху, и элитке становится… скажем, всё равно.

…Нам пока ещё далеко до истинно западных ценностей цивилизованного человечества. Там борьба против дискриминации меньшинств окончательно трансформировалось в глобальный процесс маргинализации большинства (любого — сексуального, социального, религиозного, морального). В бой за победу солипсизма во всемирном масштабе, за то, чтобы главным преступлением перед человечеством считалось просто упоминание о его, человечества, объективном существовании. А в конечном счёте — в полном соответствии с учением меньшевизма-большевизма — за глобальную диктатуру самопровозглашённого элитариата, за его ничем и никем не сдерживаемый беспредел.

В России, которая вот уже 10−15 лет подряд сопротивляется глобальной агрессии бесчеловечных «общечеловеческих ценностей», всё давно заверчено на много оборотов глубже, чем на Западе. Здесь сошлись, как бесы разны, элитарии всех стран, в том числе свои собственные. Одни клеймят путинское быдло за то, что оно смеет оказывать патриотическую поддержку власти в её противостоянии той самой глобальной агрессии. Другие клеймят за популизм и предательство это же быдл… извините, несознательное и недалёкое 80-процентное меньшинство. Потому как если сказано «радоваться!» — значит не фиг рыпаться.

Между тем, по любому вопросу можно договориться. И с нищих зарплат деньги на государственные займы собрать можно — если на индустриализацию, на победу в Великой войне или на послевоенное восстановление. И пенсионный возраст, к примеру, повысить, потому что иначе всё квакнется. На Руси издавна принято отзываться на честный призыв о помощи, ежели ради хорошего дела. Но вот соглашаться считать себя идиотами — не принято.

И если вместо честного разговора о трудных решениях отъём хлеба называют «такой формой поедания пирожных» — то тогда срочно пора вмешиваться. Королеве, царю, президенту. Президент, кстати, уже вмешался, сказал, что ему повышение пенсионного возраста не нравится. И что это вообще никому не нравится (и не должно нравиться). И что это решение, может быть, единственное. Но плохое.

При таком подходе есть, что обсуждать, конечно. Но только при таком.

А ещё нельзя впадать в ошибку Марии Антуанетты — и говорить так, что можно вывернуть слова наизнанку. Однозначнее надо, например: у вас для них кончается хлеб? Тогда договаривайтесь честно. Или разбейтесь и оторвите от себя — и ПУСТЬ ЕДЯТ ПИРОЖНЫЕ!