Политическая весна в разгар зимы

Последний день января нового двадцать первого года. Воскресенье. В Москве чудесная погода: редкие снежинки кружат на легком морозце, нисколько не досаждая любителям пеших путешествий по центру древней столицы. Но… любителей таких путешествий в этот день не оказалось, — центр Москвы пуст! Вернее сказать, не то чтобы пуст — скорее даже, переполнен! — но переполнен отнюдь не праздными пешеходами, как это обычно для погожего выходного дня, а полицией, какими-то пятнистыми сине-голубыми «спецназовцами» и «гвардейцами» в доспехах, и даже давно забытыми и по нынешним временам потешно смотрящимися «народными дружинниками» с красными повязками на предплечье.

Бросилась в глаза удивительная особенность: среди полиции немало довольно немолодых бойцов. Вообще этой категории работников в возмещение крайней вредности их производства полагается пенсия существенно раньше, нежели прочим гражданам, почему в обычные дни подобных дембелей «при исполнении» не встретишь. А тут, похоже ввиду чрезвычайных обстоятельств, власть была вынуждена призвать в строй и ветеранов. Усилить, так сказать ряды, хотя бы и такими непроворными инвалидами.

Что же случилось? Какие такие сложились чрезвычайные обстоятельства?

Начался этот переполох с семнадцатого января, когда в Москву из Берлина возвратился лидер оппозиции А.А. Навальный, с полгода назад едва не лишившийся в отечестве жизни при загадочных обстоятельствах.

Он должен был прилететь во Внуковский аэропорт. И уже за несколько часов до прибытия его самолета во Внуково стали съезжаться сторонники оппозиционера. Таковых собралось — от тысячи до полутора где-то.

В обычный день в аэропорт может пройти любой. Скажем, придумал человек посидеть во внуковском ресторане, — он запросто проходит через рамку металлоискателя на входе и далее следует, куда ему необходимо. В день же прибытия лидера оппозиции аэропорт вдруг оказался закрыт для всех, кто не имел билета на какой-либо рейс. Более того! — рослые стражники в черной униформе не пропускали за упомянутые рамки даже провожающих! — невзирая ни на какие мольбы предъявителя билета, хотя бы это был пожилой человек, а провожающие тащили его громоздкие чемоданы! Не имеет значения! — оставляйте, безбилетные, чемоданы у рамки и… кругом! — марш из аэропорта!

На огороженном пяточке перед рамками собралось человек до пятисот, — много телевизионщиков со своими несносными треногами и камерами! Эта была почти давка. Чем ближе время подходило к обещанному прибытию самолета, тем более накалялась обстановка. Раздались первые крики, переходящие в скандирование: Россия будет свободной! Навальный! и другие. Начались задержания. Технология их исполнения следующая. Видимо, полицейские примечают заранее в толпе кого-то наиболее активного — инициатора скандирования, — и затем дюжина служивых клином врезается в толпу, причем они все забавно держатся руками за плечи впередиидущего, чтобы, видимо, не потеряться, добираются таким образом до жертвы, хватают и уволакивают прочь. На удивление! — чаще всего из толпы полицейские выхватывали… девушек! По наблюдению автора заметки, из четырех задержанных — трое были именно девчонками лет по двадцати. Бывший тут же среди собравшихся один многоопытный, очевидно, участник подобных массовых выступлений, рассказал, что у полиции — преимущественно молодых парней — это такой способ… знакомиться! Они хватают красоток. Затем, не причиняя им вреда — почти любя! — затаскивают в каталажку. А там уже ведут себя поистине джентльменски: любезничают, шутят в меру своих возможностей, располагают, одним словом, к себе как могут и… выпрашивают телефончик. Иногда якобы такой прием оборачивается счастливым устройством судьбы сторон. Возможно…

Между тем подходило время прибытия самолета. По толпе прошел слух, что маршрут берлинского рейса в последний момент изменен «в связи с погодными условиями»: при том что в этот день очень крепко по московским меркам подморозило, и, как обычно в таких случаях, было вполне ясно, самолет, тем не менее, по чьему-то указанию круто повернул у самой Москвы к северу и приземлился в Шереметьеве. Наверное, во Внукове в этот вечер встречали не одного только лидера оппозиции. Но и многих его попутчиков также ожидали близкие. Тщетно. Не дождались. Это, как говорится, лес рубят — щепки летят.

В Шереметьеве же вернувшийся домой по доброй своей воле лидер оппозиции был арестован и сейчас заточен в темницу.

В ближайшую субботу по призыву его соратников многие тысячи людей вышли по всей республике на акции протеста.

В Москве такая акция состоялась на Страстной площади. Народу собралось порядка сорока-пятидесяти тысяч. Это при том, что власть накануне устами своих сервильных телеведущих отчаянно запугивала народ возможными репрессивными мерами «за участие в несанкционированном митинге».

О «мерах» действительно ответственные лица позаботились, — полиции в центре столицы собралось вполне в соответствии с размахом протестной акции.

Вообще в такого рода «политической борьбе» есть замечательный и неизменный прием: организаторы и участники уличного протеста склонны преувеличивать число собравшихся, а противоположная сторона, напротив, заинтересована представить выступление против нее до несерьезного малочисленным.

Автору хорошо памятны бесчисленные митинги и манифестации тридцатилетней давности. И тогда подсчет велся ровно так же: участниками с избытком, противниками — с недостатком. Но ни тогда, ни в позднейшие времена, вплоть до последних событий, никто почему-то не считал численность выставляемой силы противодействия. А ведь этот показатель лучше всего прочего свидетельствует о величине предполагаемой властью опасности для нее.

Сорок ли тысяч противников нынешнего российского режима вышло 23 января на Страстную площадь или меньше — не так важно. Главное, что власть была настолько напугана непредсказуемостью действий лидера оппозиции и его сторонников, так стушевалась от готовности народа противоборствовать, что отрядила против посмевших выйти с протестом подданных целое войско, причем усилив его, как говорилось выше, каким-то фольксштурмом — престарелыми «чекистами», если и не успевшими поучаствовать в «большом терроре», то уж в борьбе с «безродным космополитизмом» отличившимися несомненно! То есть о количестве участников акции протеста можно судить — в соответствии с правилом прямой пропорции — по задействованным властью числом голов своих преторианцев.

Сколько же именно таковых было? Подсчитать их крайне сложно, потому что, в отличие от участников стояния на Страстной, они не были сконцентрированы в одном месте. На самой площади их было несколько сотен, — может быть, порядка тысячи. Вся Тверская — от Страстной до Манежной — была огорожена с двух сторон железным забором — переносными крепкими пряслами. И вдоль этой ограды — в две линии получается — на всем ее протяжении стояли в дюжине шагов друг от друга пятнистые «гвардейцы» полицейского приказа. Лицом к тротуару. Они внимательно следили за прохожими: не попытается ли кто-то выйти за запретку. Наверное, таковых «гвардейцев» тоже было несколько сотен. Ну и наконец во всех переулках по Тверской затаились полицейские засады — приблизительно по взводу в каждой подворотне. Это вот из каких соображений: как заявили накануне организаторы выступления, после митинга на Страстной все участники колонной прошествуют к Манежной, там, видимо, они опять сколько-то помитингуют и тогда разойдутся; так вот, чтобы не допустить этого шествия и были приняты меры — устроены упомянутые засады.

Кроме того, помимо собственно «личного состава», во всех переулках стояли под парами десятки единиц техники — автобусы с решетчатыми окнами, грузовики-каталажки, какие-то глухие фургоны непонятного назначения. И вполне вероятно, что в этих транспортных средствах еще сидели грелись подкрепления, — не даром же моторы бесперебойно переводили бензин. Само собою, точно так же, как Тверская, были оцеплены стоячими полицейскими и огорожены железом — Манежная, Красная, Моховая, Охотный ряд, то есть все пространство, прилегающее к Кремлю. Кстати, любопытно было бы посчитать, сколько же всего тонн этих ограждений завезли и расставили по Москве? сколько грузовиков на это потребовалось? сколько «коммунальных работников» было задействовано? Это вопросы главным образом российскому налогоплательщику.

Так вот, что касается численности пятнистых и однотонных блюстителей безмятежного существования верховной власти, можно предположить, что такового войска в тот день было выставлено порядка двух-четырех тысяч дубинок. Максимальный показатель допускается в том случае, если полицейские автобусы с задраенными окнами исправно дымили по подворотням не из одного только мстительного побуждения отравить ненавистным протестующим их собрание невыносимым зловонием.

Во втором часу дня у заиндевелого постамента Пушкина было уже натуральное столпотворение. Из подземелья едва можно выйти — народ стоит стеной! Что особенно бросалось в глаза — собралась почти одна молодежь! На подобных выступлениях рубежа восьмидесятых-девяностых молодежи было не более четверти. Теперь же тех, кому до тридцати, не менее трех четвертей! А это значит, что у режима, у его идеологии нет будущего.

В руках у многих плакаты. То и дело где-то в толпе выкрикивается какой-нибудь слоган, переходящий в скандирование: Свободу!

Но в митинг это стихийное столпотворение перейти не могло, потому что полиция просто не позволяла кому-либо начать говорить. Точно как и во Внукове, стоило кому-то выкрикнуть какой-то лозунг, в толпу врывался клин держащихся за плечи друг друга полицейских в черных блестящих касках: они хватали этого — а, может быть, и совсем другого! — человека и, под неистовые крики толпы «позор!», волокли по асфальту или уносили, будто какой неодушевленный груз, в каталажку. Людей они расталкивали при этом совершенно безжалостно и даже целенаправленно грубо, — видимо, с целью напугать возможной жестокостью в отношении любого, кто посмеет проявить нелояльность. И, кроме того, начать кому-то говорить было невозможно, потому что из каких-то усилителей на всю площадь раздавалось пронзительное, как крик назгула, гипнотическое внушение: «Уважаемые граждане! — данное мероприятие является незаконным. Мы делаем все, чтобы обеспечить вашу безопасность. Будьте бдительны. И, по возможности, покиньте незаконное мероприятие». Оно повторялось непрерывно, как на заевшей пластинке. И действительно так громко, что в сквере у Пушкина не было даже слышно, как гудит Тверская.

Лишь перейдя на другую сторону улицы — туда, где раньше стоял классик, — очевидец этого события обнаружил, что большинство проезжающих по самой Тверской и по одноименному бульвару, приветственно сигналят собравшимся. А это значит, что число участников «незаконного мероприятия» существенно больше, чем оценивали сами же участники, — по Тверской за эти часы проехали многие тысячи машин, и, соответственно, еще много тысяч людей продемонстрировали свое, пусть и мимолетное, участие в акции протеста.

И вот наступил последний день января, — с чего и началась наша заметка. На этот раз митинг в поддержку томящегося в неволи лидера оппозиции был назначен на Лубянке. Для тех, кто не знает, — эта площадь стала в России таким же символом жестокости власти и таким же именем нарицательным, как парижская Гревская, где веками обреченные на смерть подвергались самым изощренным истязаниям и казням.

И опять вспоминаются события тридцатилетней давности. Тогда Лубянка не однажды становилась местом проведения всяких массовых собраний. Но в те дни беспримерной в Российском государстве вольницы энергия освободившегося от оков народа, по недоразумению ли, или кем-то ловко направленная, выстрелила практически вхолостую: имея возможность снести зверю с семью головами и десятью рогами все головы, народ почему-то довольствовался усекновением лишь одной — и без того потекшей трупной жижей правящей партии. А вот остальные головы с ядовитыми резцами, затаившиеся на время — между прочим и лубянскую! — ни народ, ни интеллигентные вожди той «бархатной революции» как-то в эйфории не приняли во внимание, не придали значения их дальнейшему существованию. А эти головы с годами окрепли, взбодрились и не просто вернули себе все прежние полномочия, но и стали в России самой властью! И горе теперь живущим на земле и на море! — потому что сошел дьявол в сильной ярости… Да, теперь уже с полным основанием можно утверждать, что в Россию мертвой хваткой вцепилась когтистая власть Лубянки. Прозевал народ российский возможности девяносто первого года, не использовал их в полной мере.

И вот уже в самых авторитетных изданиях поднимается вопрос о возвращении на Лубянскую площадь памятника основателю и руководителю самой жестокой репрессивной службы из когда-либо существовавших. В августе девяносто первого автор заметки присутствовал при демонтаже этого изваяния. Дело было уже под ночь. На глазах у грандиозной толпы какой-то молодец — скалолаз, разумеется — обвязался тросом и полез по складкам бронзовой шинели вверх. Толпа стихла. Это очень рискованно! Смельчак карабкался по рукаву, ухватился за лацкан… Наконец, он на плече. Толпа зааплодировала. У всех отлегло. Он накинул на шею произведения петлю и по ней спустился вниз. Но одной петли показалось мало. Неутомимый покоритель вершин обвязался тросом еще раз и опять полез. Но теперь уже легче, — по проторенному-то пути. Накинул и вторую петлю, под восторженные возгласы собравшихся. После этого он уселся на голову монументу и победно поднял руки, приветствуя всех. Всеобщей радости не было предела. Буря восторгов. Наконец все было готово к свержению. Канаты натянулись. Но грохнуться оземь истукану не было суждено. Приехал один из демократических вождей — Сергей Станкевич — и уговорил москвичей дождаться профессионально организованного демонтажа. Что позже и было аккуратно исполнено при помощи подъемного крана. Станкевич сказал тогда что-то в таком роде: не нужно крушить памятник; мы — демократы — цивилизованные люди и не должны действовать так же, как в свое время поступали наши оппоненты.

И вот теперь по прошествии многих лет задаешься вопросом: а не лучше ли все-таки было тогда обрушить этот «статуй» с высокого постамента? — действительно, расхестнуть вдребезги об асфальт, как они колокола разбивали когда-то, и не было бы теперь издевательских рассуждений о возвращении его на прежнее место. Но нет! Не годится так… Лучше уж пусть они снова поставят у «Детского мира» этот образ ходячей гильотины, чем доставить им удовольствие усмехаться: вы такие же, как мы! да, мы крушили, но и вы ничем не лучше, — едва представилась возможность, вы поступили зеркально так же! Ну уж нет! Не поступили! Потому что между нами отличие не политическое и не идейное, а цивилизационное.

К Мясницким воротам автор подъехал на легендарной «аннушке». Там, по сути, тупик: можно только войти в метро! Выйти нельзя. На бульвар пройти тоже нет возможности: он весь забит полицией и упомянутыми пронафталиненными «дружинниками». Все проходы заблокированы переносными оградами. Осталось только… сесть в трамвай и поехать назад. Проехал, впрочем, очевидец событий немного, — всего одну остановку. Вышел.

Во всех буквально переулках, ведущих в центр — полицейские заставы. Прохода нигде нет. Да никто и не пытается пройти. Внутри Бульварного кольца почти никого, если не считать бесчисленную полицию! Такое впечатление, что люди от греха подальше вообще попрятались, — береженого Бог бережет. Автора выручила афонская вязаная скуфья с крестиком. На удивление! — полицейские, перекрывшие Архангельский переулок, узнав, что немолодой прохожий в какой-то «поповской» шапочке идет в церковь… расступились перед ним! Чудеса!.. Так этот прохожий и шел до самой Лубянки, преодолевая кордон за кордоном, ссылаясь на свою нужду попасть в тот или иной храм, как-де и полагается в воскресенье. На саму же Лубянку, впрочем, уже категорически невозможно было пройти, — тут и чудотворная скуфья не поспособствовала.

Удалось дойти по Маросейке до Старой. Немалая площадь представляла собой просто что-то невообразимое! — натуральный военный лагерь! — здесь был дислоцирован, наверное, целый полк: сотни черных касок и десятки автобусов, так же, возможно, как и давеча на Тверской, не пустые. Всех полицейских, густо обложивших Лубянку от самого Бульварного кольца, точно подсчитать едва ли возможно: они слишком были разбросаны по пространству. Но если иметь в виду, что по крайней мере по дюжине их стояло на каждом перекрестке, на въезде в каждый переулок и прибавить к этому полносоставный засадный полк на Старой, то несколько тысяч, видимо, было нагнано.

Естественно, провести при таких невиданных мерах противодействия митинг ни на Лубянке, ни где-либо поблизости нечего было и думать. Участники благоразумно не стали пробираться к первоначально объявленному месту и в большинстве своем съехались на площадь у трех вокзалов. Там в конце дня произошли серьезные столкновения с полицией и многочисленные задержания.

После этого выступления оппозиция приняла решение отказаться на какое-то время от подобной формы протеста.

Январские события многое открыли, высветили. Что прежде было туманным, стало очевидным. Вообще все события, связанные с лидером оппозиции в последние полгода, включая и его отравление, и проведенные им сенсационные разоблачения преступного и циничного поведения верховной власти, и его неожиданное добровольное возвращение в полифему пещеру, и, наконец, массовое протестное движение против государственного произвола по всей стране, — все это показало, что российский авторитаризм практически лишился среди подданных доверия и сочувствия, почему главной его опорой теперь стала грубая сила — полиция и репрессивный аппарат. Насколько власть растеряна и напугана, свидетельствует забавный случай в северной столице: в первое воскресенье февраля центр Питера, в ожидании очередного массового выступления, был заблокирован полицией столь же густо, как за неделю до того в Москве, — и что же? — выяснилось, что оппозиция вообще и не призывала людей в этот день выходить с протестом, и, соответственно, никто не вышел. Пуганая ворона куста боится! — власть продемонстрировала потерю самообладания.

По наблюдениям очевидца, все эти январские события в России продемонстрировали, что народ готов открыто выступить не столько «за» репрессированного лидера оппозиции, сколько «против» лжи, лицемерия, явного и скрытого грабежа несменяемой авторитарной верховной властью своих подданных.

Все впереди!