Тюремный дневник, часть IV

«Свободная пресса» продолжает публикацию «тюремного дневника» человека, до сих пор проходящего по уголовному делу с «экономической подоплёкой». По понятным причинам мы не указываем его настоящие имя и фамилию. Сегодня «СП» приводит четвертую часть записок.

Здесь можно прочитать первую, вторую и третью часть записок.

Продолжается обычная жизнь. Продолжается более или менее постоянная камера. Конечно, понятно, что «постоянная камера» — весьма относительное понятие. Меня могут перевести отсюда через пять минут, а могу я здесь провести и полтора года.

Сегодня начал писать практически с утра, сейчас часов одиннадцать (единственный вариант узнать — посмотреть на телевизоре; но нужно ли это…). Воскресенье. Пустой день. Ни встреч с адвокатом, ни плановых обысков…

Только прогулка и остается. Хотя, если честно, большого желания просто сходить подышать нет — вполне можно надышаться и у окна. А сокамерники подзуживают. С прогулкой есть определенные правила: должны идти минимум два человека и минимум два человека могут остаться в камере (можно, конечно, и совсем не ходить или отправиться всем вместе — просто по одному нельзя). Это, кстати, намного либеральнее, чем было в изоляторе временного содержания. Там, как я понимаю, охране лень связываться с прогулками (как, кстати, и с душем — меня практически уговаривали не ходить — мол, вода холодная, мыла нет, полотенец тоже нет — вы точно хотите вымыться?), и они установили правило, что может гулять либо вся камера, либо никто. Естественно, установили «неофициально» — теоретически могут повести и одного человека, но его сокамерников на это время тоже выводят из камеры и закрывают в «боксах» — тех клетушках метр на метр, о которых я уже писал. Но, зато, если все отказались от прогулки, то для подтверждения добровольности отказа, ежедневно приносят бумажки — распишись, что отказался от прогулки совершенно добровольно и никаких претензий к администрации не имеешь…

Продолжаю.

В общем, завели меня в новую камеру. Честно говоря, ничего не успел заметить, кроме того, что камера намного больше предыдущей и что в ней находятся два человека. Ни что за люди, ни кто они такие я разобрать не успел — меня срезу же выдернули к адвокату. Надо сразу сказать, адвокат в эти дни несет, в первую очередь, психотерапевтическую нагрузку — во всех остальных его действиях большого смысла нет. Вообще, время в изоляторе и снаружи течет совершенно по-разному. К этому надо привыкать. Привычка не страшна. Отвыкаешь буквально за несколько дней. Точнее, в два этапа. Первый — пять минут. Второй — порядка недели.

Вернулся я в камеру через несколько часов и познакомился с ее обитателями. Оказалось, что камера пятиместная и до меня в ней находились двое. Первый — дядька, оказавшийся в изоляторе по каким-то делам, связанным с Российским Фондом Федерального имущества. Что-то на тему реализации конфискованных товаров. Он, как бы, был в камере за старшего — всем объяснял, как себя надо правильно вести. В частности, провел урок грамотности в отношении азов тюремного сленга — очень полезная штука. Ну и, вдобавок, занимался воспитанием нашего третьего соседа — Даньки.

В целом, Данька — классический случай безотцовщины с вечно занятой матерью. На первый взгляд — хороший девятнадцатилетний парнишка. Только очень запущенный. Ни особых остатков школьного образования, ни какой-то самостоятельности. И при всем при этом — чистая книга — готов учиться и с громадным удовольствием учится, если видит людей умнее себя. Любых людей… Тут уж, как ему дальше повезет, на кого нарвется в дальнейшей своей отсидке. А сидеть ему долго.

Я уже потом узнал, что Данька проходил участником громкого скинхедовского процесса. Причем, он — совершеннолетний, а все остальные в группе — «малолетки» — им было только по 17 лет. Получил в итоге больше всех. С одной стороны, жалко парня — хороший парнишка, по эмоциональному интеллекту лет на четырнадцать, не больше. Как я понимаю, он в банде был далеко не главным — так, за компанию. С другой стороны, кто пожалеет тех, кого они убивали.

Посидели мы часа три втроем — открывается дверь, и — явления Христа народу — заходит мой предыдущий сосед, тот, что с кортиком. Его из суда привезли. Еще минут через пятнадцать, заводят следующего.

Тоже гастарбайтер. В Москве уже много лет, работает грузчиком. По нему, конечно, видно, — не только грузчиком работает. Но попался, как всегда в рассказах новоприбывших, по-идиотски. Ночью на Тверской улице (как я понимаю, где-то недалеко от «Маяковской») в сильно пьяном состоянии «по привычке» попросил телефон позвонить. Набрал номер — там не ответили. Сунул телефон в карман, сел в такси и уехал. А как раз сзади проезжала патрульная машина.

Причем, потерпевший вроде бы сначала опознал не Ваню, а его приятеля, и того начали «прессовать», но благородный Ваня этого не вынес и «раскололся». Цена вопроса — две с половиной тысячи рублей за старенький раздолбаный Samsung. Но, раз заявлению дали ход — до двух лет лишения свободы.

Вообще, я обратил внимание, больше половины арестованных, попадая за решетку, говорят о том, что оказались там именно из-за своей собственной глупости. А, в целом, они честные, очень благородные и, даже если и когда-то, то не в этот раз и вообще ни за что.

Впятером прошли пятница, суббота, воскресенье и большая часть понедельника. В понедельник забрали Ваню и Отца Алексея (того, что с кортиком — какой-то он был все-таки странный, блаженный). Судя по всему, повезли в изолятор на Матросскую Тишину — этапы формируются более или менее по времени, так что, в итоге, по шуму в коридоре примерно начинаешь понимать, куда отправляют людей.

В понедельник у меня были уже двенадцатые сутки нахождения в ИВС; было совершенно понятно, что следователь получил разрешение на продление моего содержания в ИВС; это подтвердил и адвокат, удачно ко мне попавший в понедельник. Я немного успокоился и решил, что пробуду там, как минимум, до конца недели. Но не тут-то было.

Причина, судя по всему, была совершенно прозаическая. Еще в воскресенье охрана засуетилась. Сначала, с утра, они прошли по всем камерам и наклеили на двери распечатанные на компьютере листочки с информацией о вышестоящих организациях, в которые арестованные могут, при необходимости, обращаться (из дальнейшего опыта могу сказать, что это однозначный признак скорого появления независимой комиссии). Потом вдруг всему изолятору заменили старые подушки (подушками, правда, их было тяжело назвать) на новые, даже с фабричными бирками. Ну, а в понедельник начали срочно разгружать изолятор. Я потом, все-таки, выспросил, когда меня переводили — на Петровке ждали комиссию по соблюдению прав человека в тюрьмах, и от греха подальше убирали людей.

Перед ужином неожиданно забрали дядьку, мухлевавшего с РФФИ. Все было очень странно — он ждал, что за ним приедут во вторник с утра — так ему обещали в дежурной части, но ждать не стали. В общем, остались мы в камере вдвоем с Данькой. Я успел провести небольшой воспитательный сеанс — показал ему небольшой комплекс разминки, и собрался ложиться спать. Тут меня и подхватили.

Вывели с вещами, отдали лекарства, сумки из камеры хранения (их все-таки успела передать жена), надели наручники и погрузили в ГАЗель-автозак.

Я оказался между двумя Алексеями. Понятно, какое желание я сразу загадал. К сожалению, исполнилось не сразу.

И один, и второй попались на перевозке сильнодействующих психотропных веществ. Оба, как говорили, были ни в чем не виноваты. Одного вообще якобы приятель попросил перевезти сумку из одного места в другое — типа сам не мог. Ну, сам и сдал.

Со вторым — посерьезнее. Его задержали на вокзале сразу после того, как он забрал у проводника сумку китайских таблеток для похудения — в них куча запрещенных препаратов. То есть, забирал он сознательно. Думал, что просто контрабанда. Ан нет.

Ему еще дополнительно досталось. Как выяснилось, за ним следили несколько дней — пока поезд шел. А он как раз через газету объявлений продавал машину. Ну, и решил, что это какие-то бандиты. В какой-то момент остановил их, расстрелял оперативную машину из «травматики» и сдал оперативников (естественно, не зная, что это оперативники) наряду милиции. За это ему дополнительно попало при задержании ботинком по физиономии — след был вполне отчетливым.

Везли нас минут тридцать. Везли-везли, и привезли.

V

День, как обычно, получился абсолютно пустой — немного поспал, поел, чуть-чуть краем глаза посмотрел телевизор (если его смотреть не краем глаза — недолго и с ума сойти — телевизор включен круглосуточно). Ну, еще побрился. Вот, собственно говоря, и весь день.

Находясь в камере, придаешь гипертрофированное значение мелочам — пытаешься уцепиться сознанием хотя бы за что-нибудь. Например, у нас стоит холодильник, а на нем — куча наклеек. Одна из наклеек — играющий щенок. Такой же есть дома. До него дотрагиваешься — кажется, что прикоснулся к дому. Холодильник холодный, а щенок — теплый…

В общем, привезли нас. Высадили. Завели. Что-то пооформляли. Отправили к врачу — тот записал все про болячки. Неожиданно для меня, врач упомянул нашего директора юридического департамента — тот оказался за решеткой за полгода до меня, и со здоровьем у него было к тому моменту совсем плохо. Оказалось, в моих сопроводительных документах упомянут какой-то «список изоляции» — список людей, с которыми меня нельзя содержать вместе. И по уму, меня надо бы отправлять в медчасть, но там уже находится наш юрист…

После «госприемки» всех завели во временную сборную камеру — комнату без окон, по стенам которой приварены скамейки. В комнате уже был десяток ребят — я оказался одним из самых старших. Временная сборка — это камера, в которой арестанты ждут чего-нибудь. В данном случае, мы ждали окончательного оформления документов и выдачи того, что должны выдавать при поступлении — матраса, подушки, одеяла, комплекта дешевенького постельного белья — наволочки и двух простыней, и маленькой коробочки с туалетной бумагой, зубной пастой и т. п. В принципе, должны были еще дать алюминиевые ложку-миску-кружку, но почему-то в этот вечер их давали далеко не всем.

В общем, сидим. Народ начал трепаться — многие провели там уже часов десять. Запомнились трое ребят, совершенно ошалевших и не способных ни к чему, кроме нервного хихиканья. Оказалось, что у них последний год шел суд по злостному хулиганству (разгромили машину). Они все это время «ходили» под подпиской о невыезде и уже почти уверились в том, что обойдутся условными сроками. А сегодня вынесли приговор: восемь, семь и шесть с половиной лет в колонии. Взять под стражу в зале суда. Их и взяли. Ребята явно не понимали, ни что произошло, ни где они находятся. Правда, я и сам, наверное, был почти таким же в первый день на Петровке. Но там был ИВС и какие-то постепенно исчезавшие надежды, а тут сразу тюрьма!

Примерно через полчаса стали нас вызывать по одному-двое. Типа обыскивать (нас, как прибывших с Петровки, обыскивать вообще не стали — сказали, что смысла нет) и выдавать комплект вещей. Вещи выдавали заключенные из «хозяйственного отряда» — это, как и готовка, и развоз пищи — их работа.

Кстати, о еде (думаю, что еще напишу об этом отдельно). Утром дают кашу. Днем — какой-нибудь суп и каша/горох/капуста. Вечером опять какая-нибудь каша, картофельное пюре или макароны. Хотя, очень сильно зависит от поваров — смена главного повара явно отражается на качестве готовки. Месяца полтора.

Хозяйственники мне неожиданно выдали новые матрас, подушку и одеяло — на выдаче оказался дядька, сказавший, что у него такие же статьи, как и у меня, и вообще я ему понравился. Местные прихлебатели сразу попытались мне помочь донести вещи до камеры — ничто и нигде не меняется. Правда, этот комплект у меня пробыл недолго, однако обо всем по порядку.

Да, еще в промежутке завели меня к оперативнику. Ну, тут Бог миловал — я его просто не понял и на прямой вопрос: «Сотрудничать будешь?» начал объяснять, что я даром никому не нужен и ни малейшего смысла в формулировке вопроса не вижу. Оперативник решил, что я не совсем адекватен (недалеко ушел от истины), отстал и больше не приставал.

Вернули во временную «сборку», где мы просидели еще минут 15−20. Потом повели уже по обычным сборным камерам — как правило, предполагается несколько дней карантина до того, как арестантов отправляют к «постоянному месту дислокации».

Мы вошли, и я помню первую мысль: «Как можно жить в таком холоде?» — на дворе было уже начало ноября. Оказалось, что в камере 14 спальных мест; вместе с нами стало 12 человек. В камере холодно — несет от всех закрытых окон. Да, в дополнение к этому, одно из окон постоянно открывается — через него все ночь в камере «гоняют дороги» — так называется тюремная почта. По почте распространяется совершенно разная информация — кто где сидит, кто в каких грехах (с точки зрения арестантов) замечен, заявления «тюремного руководства», просто письма. Перекидывают письма, в основном, снаружи, при помощи веревок. Основное, что запомнилось в первые дни про дороги — то, что при этом очень холодно. Впечатление осталось надолго.

В итоге, мы заснули. Я закрылся одеялом (не раздеваясь, естественно), на голову натянул свою куртку — получился довольно теплый кокон — и провалился в сон.

На следующее утро оказалось, что камера, в которую мы попали — «ночная», то есть, большинство ее обитателей днем спят, а ночью бодрствуют. Нас, тех, кто спит по ночам, оказалось трое — я, один из Алексеев и парнишка, попавший в тюрьму за ДТП со смертельным исходом — задавил перебегавшую через дорогу девушку. Парень, опять же, был в шоке — его арестовали прямо в зале суда.

Обитатели камеры, в основном, были довольно молоды — старше меня по возрасту был только один дядька. Статьи — самые разные — кражи, наркотики, мошенничество… Старшим по камере самоназвался некий Андрюха (чем-то он мне напомнил моего одноклассника, причем, фамилии тоже были подозрительно похожи — родственники?). Андрюха был на 5 лет меня младше, сидел уже по второму разу за разбой. В камере он, как наиболее осведомленный о тюремных порядках, взял на себя функции старшего, или «смотрящего». Потихоньку объяснял, что можно делать и что нельзя, как себя правильно вести, распределял еду, установив нечто похожее на коммунизм.

Не могу сказать, что, находясь в этой камере, я себя ощущал как-то очень плохо. Скорее, никак — я очень сильно отличался от остальных — и возрастом и образованием. Более или менее ко мне приближались ребята, которые вместе со мной спали ночью — с ними в основном и общался, если это можно назвать общением. В результате я сформировал себе такую отстраненно-консультационную позицию — консультанта из себя у меня не получилось вытравить даже в тюрьме.

Однако, уже в конце первых суток я начал замечать, что тупею — существование практически животное. Раз в день выходили на прогулку — там, хотя бы, делал какую-то зарядку. В камере — ни места для зарядки, ни света, чтобы книжки почитать. Я уже не говорю о письме.

По идее, сборная камера предназначается для временного размещения и небольшого карантина. В ней, как правило, держат около суток — смотрят, в какую камеру определить. Отсюда и неустроенность быта даже по сравнению со всем остальным. Однако, мы почему-то застряли. Я провел на «сборке» трое суток. Как потом обнаружилось — остальные — почти неделю.

К вечеру третьего дня мы в «сборке» решили, что попали туда надолго. Как только решили — меня немедленно вызвали «с вещами». Тут я и остался без приличных матраса, подушки и одеяла. Вызвали меня вечером, и сокамерники сразу сказали, что это крайне необычно (как выяснилось потом — врали; именно вечером после проверки и происходят основные переводы), и меня наверняка переводят в другой изолятор, тем более, что мне так и не сделали флюорографию (глупость какая!). А, раз так, мне сейчас надо будет сдавать все, что выдали и зачем сдавать хорошие вещи, если можно сдать плохие. В общем, пока я не пришел в себя, мне все быстренько поменяли.

Естественно, никто меня не собирался отправлять в другой изолятор — просто перевели в нормальную камеру. Думаю, я находился в этот момент в состоянии полного шока. Однако люди оказались весьма приличными — об одном я даже слышал «на воле». Камера (если сравнивать со «сборкой») — просто замечательная. «Прямо профилакторий какой-то», как выразился один из моих позднейших сокамерников, впервые оказавшись у нас.

А когда я понял, что в камере есть электрочайник (на «сборке» его функции выполнял кипятильник с оголенным проводом вместо вилки, который необходимо было засовывать в разъемы на месте бывшей розетки) и листовой зеленый чай, я просто, немного разобравшись с вещами, сел к столу и пил, пил, пил…

По-моему, я находился при этом, в полнейшей прострации. Однако никто не сказал ни слова — в первый день человеку в камере прощается очень многое.

Более или менее я отошел дня через три, сходив вместе со всеми в баню, восстановив занятия гимнастикой и проведя сеанс психологической разгрузки под одеялом — оказалось очень полезно немного выплакаться — приводит в чувство лучше любых антидепрессантов.

И вдруг заметил, как, по сравнению с первыми днями на Петровке, изменился мой почерк. Я теперь опять могу с полной уверенностью заявить, что это мой почерк. Раньше, наверно, тоже мог, но перелистнул пару десятков листов назад и ужаснулся. Нет, конечно же, можно списать на плохое освещение и на то, что писать я начинал не за столом, а, кажется, лежа на кровати. Но, то, что было раньше — однозначно не почерк нормального человека. Хорошо, что я это заметил. Значит, возвращаюсь к норме.

Фото: [*]