Нам не стыдно

Самый яркий эпизод из фильма «7» — начальный, когда герой Моргана Фримена, старый детектив, заканчивая осмотр квартиры после произошедшей там кровавой семейной разборки, спрашивает у одного из полицейских:

— А мальчишка-то видел?

-Что за вопрос такой дурацкий? — отзывается тот.

В этом маленьком диалоге — приговор всему современному обществу, приговор современному человеку, им, безразличным к своему будущему, думающим только о себе, ничего не стыдящимся.

Дети — это будущее. Тем удивительнее видеть окружающее нас общество, общество без детства, общества, для которого детство стало фоном для рекламной картинки, где-то между рекламой прокладок и выборной кампанией какого-нибудь кандидата.

А ведь любой, кому за сорок, напротив, с легкостью вспомнит время, когда детство представляло ценность, вспомнит общество, в котором оно было почти безоблачно. Вспомнит время, когда это отражалось не только в лозунгах («у нас есть единственный привилегированный класс — дети»), но и на практике: детские сады, кружки, детская литература, музыка, кинематограф, целый пласт наук о детстве, о ребенке.

Мы жили в чудесном, чистом, ухоженном мире, заботливо приготовленном для нас взрослыми. Мы получали все просто так, как само собой разумеющееся, и не ценили того сокровища, которым одаривали нас наши мамы, взрослые дяди и тети. Мы думали, что так должно быть всегда, что это само собой, что это естественно.

И вот мы стали взрослыми. Что мы оставим детям? Какой мир, созданный нами для них, вспомнят они лет 20−30 спустя?

«Дом-2»? Полки, полные китайских игрушек? «Шрэка»? «Человека-паука»?

Но это все не наше. Оглянись, не осталось ли что-нибудь после тебя? Что сделали мы?

Ничего.

Правдивее говоря, ничего хорошего. Что-то все-таки есть, а потому останется в памяти. Грязное месиво беспорядочной, бесстыдной жизни. Страх, неуверенность, ложь, агрессия.

Я не помню склок и скандалов в нашем детстве, за исключением такой классики, как приход пьяного папы домой. Не помню ссор, не помню долгой, изнурительной вражды, мстительности, родительского открытого противостояния. Если это возникало, то гасилось довольно быстро ныне забытым уже «не при детях!»

Мир взрослых проблем находился где-то далеко за пределами видимости, лишь изредка прорываясь в наш детский мир. Трудность, сложность, трагедийность жизни открывалась неожиданно, как в книжках Крапивина и связывалась с конкретными людьми, проблемами, бедами. Плохой учитель, дурная компания во дворе, предательство друга. Это были весточки жизни вообще, а не взрослой жизни.

Помню, как умер отец у одноклассника. Это было зимой. Обычный вынос тела после двух, метель, сгущающиеся сумерки, темные силуэты, идущие в снежной пыли за гробом, худой, жалкий, притом почти двухметрового роста подросток, плачущий беспомощно, жалко, безнадежно.

А потом, спустя месяц, его мать позвала нас на его день рождения. Его не любили в классе, считали странным. Мы пришли вдвоем с другом, не смогли отказать ей.

Натужные поздравления, стремление растормошить сына шутками, деланное веселье, невероятный торт, экзотические блюда вроде риса с апельсинами — трудно забыть эти святые глупости материнской любви.

Забота матери о сыне, желание, чтоб он не остался в одиночестве, обрел друзей, не потерял себя в горе — потрясли меня.

Такой матери не может быть стыдно. Она сделала все для сына. Свое горе она заглушила любовью к сыну, к нескладному, несуразному, но дорогому и единственному ребенку.

Способны ли к этому мы?

Речь идет даже не о заботе, не о том, что мы забыли о ласке и внимании. Это по нынешним временам очень тонко, это — роскошь. Дело в том, что мы ничего не стесняемся и ни от чего своих детей не бережем.

«Не при детях», «дети смотрят» — это на самом деле уже почти забыто всеми.

Пьяные посиделки с друзьями, кровавая бойня и назойливый силикон по телевизору. «Горячие телочки» — это уже интернет.

Но ведь не только следствие личного падения. Даже те, кто сознает тяжесть собственных родительских обязанностей и с гордостью их несет, те, кто понимает, что рядом дети, не могут преодолеть всеобщей вакханалии бесстыдства, разнузданности, безразличия к будущему, охватившего общество.

Однако силикон, мозги по стенке, насилие, агрессия — это лишь надводная часть общего айсберга безразличия к детству.

Подводная часть не так заметна, но более весома, ощутима. Она открывается во всем своем цинизме прежде всего родителям.

Есть цинизм экономического толка. Достаточно зайти в магазин детских товаров, и станет ясно: нынешнее детство — оно не для детей, оно для производителей детских товаров. Детство — это бизнес, ничего личного. Детство — это ловушка для наивных, или зазевавшихся в свое время родителей.

Дети — отличное средство вытянуть из них побольше денег. Дети — это роскошь, удовольствие, за которое надо платить.

Не отстает от него и цинизм политического разлива. Дети — заложники в отношениях между человеком и государством. Кто не слышал о ювенальной юстиции, дети аргумент против любого недовольства, отличное средство напомнить тому, кто забылся о том, как он уязвим.

Вот — современное детство, наше отношение к нему, тот мир, в котором оно живет. Без песен, без радости, без веселья, мир чистогана и насилия, как говорили во времена нашего детства, показывая нам бездомных и беспризорных детей далекого Запада.

Теперь все это здесь, дети лежат зимой на колодцах нашего города.

Не думаю, что наши дети не понимают того, что происходит, не думаю, что они будут настолько оболванены нашим образованием, чтобы не заметить, что мы — отведавшие счастливого детства, не только украли у них этот прекрасный мир, но и не оставили им ничего в наследство.

Может, пора протрезветь. Подойди к вопросу, пусть не с точки зрения любви, заботы и понимания, но хоть прагматически.

Молодость, а она неизбежно прорастает из детства — это возмездие. Может быть, пора вспомнить Ибсена?

Или, что лучше, очнувшись от забытья спросить себя: нам не стыдно?

И не отмахнуться от него обычным: «Что за дурацкий вопрос такой?».

Фото ИТАР-ТАСС/ООО «Издательский дом Родионова»