Се вид Отечества: лубок

Новость о том, что Общественная палата по поручению Министерства культуры займется разработкой нового учебника литературы, который призван воспитывать в детях «гордость за нашу многонациональную страну, глубокий и спокойный патриотизм, уважение к различным культурам», успели опровергнуть. Впрочем, как это нередко случается с опровержениями «Известий» — горячо, но без прямых обвинений в том, что газета исказила чьи-то слова. Так что слова главы комиссии ОП РФ по сохранению историко-культурного наследия Павла Пожигайло о необходимости разработать специальные методические пособия, в которых бы учителям четко указывалось, что им можно говорить по поводу «Отцов и детей» Тургенева, «Грозы» Островского, критики Белинского и, тем более, сказок Салтыкова-Щедрина — остаются словами, которые не вырубишь топором. Равно как и то, что Пожигайло обсуждал этот вопрос с Владимиром Мединским и нашел поддержку своих начинаний.

«Известиям» почему-то удается время от времени именно в Общественной палате обнаружить сторонников каких-то нездоровых воззрений — вроде Максима Мищенко из «России Молодой», который вдруг начинает говорить о том, что нечего государству тратиться на раковых больных, потом утверждает, что его неправильно поняли, а потом вообще отправляется в отставку. Не знаю, о чем это говорит больше — о газете «Известия» или об Общественной палате.

Вроде бы имеются все доводы для того, чтобы отмахнуться от новости. По большому счету, ко всему, чем бы ни занялась Общественная палата, и к любым выдвинутым ею рекомендациям можно относиться с известной долей снисхождения. Есть у нас в России такой орган — он время от времени призван выражать беспокойство или давать рекомендации. Их даже — при особо удачном сочетании звезд — могут учесть. Но могут и засунуть — если продолжить это выражение литературно — под сукно. И Министерство культуры действительно не имеет никаких полномочий в сфере разработки учебников литературы и даже методических пособий по преподаванию литературы — школьное образование, это вообще не его дело. Просто в этом министерстве заседает министр, озабоченный «мифами о России», «очернительством» российской истории со стороны всех на свете, а также неравнодушный к проблемам связи с общественностью. И если учреждение с двуглавым орлом на вывеске поручает дело, за которое не отвечает, структуре, на мнение которой можно вежливо наплевать, это история про чьи-то «информационные ходы». Отмахнуться и забыть.

Вот только предметом таких ходов стала русская литература. И вот от этого отмахнуться не хочется. За литературное наследие принято браться аккуратно. Когда глава комиссии по историко-культурному наследию ОП РФ Павел Пожигайло берется перекроить всю методику преподавания литературы для того, чтобы «воспитать в учениках гордость за страну», привить им «глубокий и спокойный патриотизм» (что бы ни значили эти определения) и воспитать ценности «крепкой, традиционной семьи» — значит, он, по крайней мере, считает, что без специального вмешательства специалистов Общественной палаты такие ценности на уроках литературы не привьются. Более того — возможно, сама русская литература может ввести в опасный соблазн отнестись к провозглашаемым государственными мужами ценностям несколько иронически. Вопрос набора полномочий конкретного Пожигайло сейчас не важен. Важно, что его мнение оказалось востребованным. Что оно вообще возникло как тема, вызывающая заинтересованность отдельных министров.

Возьмем, к примеру, одну цитату: «Культура, будучи генетическим программным социокодом цивилизации, определяет, помимо прочего, также и функционирование защитной системы государственного организма». Это, между прочим, цитата из Декларации «О Культуре» — она висит на сайте Общественной палаты в числе программных документов комиссии, возглавляемой господином Пожигайло. В отношении русской литературы эта декларация действительно «томов премногих тяжелей». Потому что когда говорит генетический социокод цивилизации, музам оказывается легче вздохнуть и промолчать.

Вообще, идея Пожигайло снабдить учителей обязательными методичками, в которых нужно четко прописать, что можно, а что нельзя говорить по поводу сказок Салтыкова-Щедрина, «Отцов и детей» Тургенева и критических статей Белинского, сама по себе похожа на литературную сатиру. Но, в конце концов, это все из-за нашей литературоцентричности. А здесь налицо попытка решить очень серьезный вопрос — что вообще надо делать с русской литературой.

Признаем, что любая большая литература, в том числе литература русская — никогда не будет полностью вписываться в текущие идеологические и политические схемы. В конце концов, американцы не от хорошей жизни издают адаптированные издания «Геккельбери Финна» без слова на букву «Н». Почему-то это кажется изумительно смешным российской публике — в том числе и тем, кто знаком с «Тарасом Бульбой» лишь по школьной хрестоматии в версии, где убрана вся сюжетная линия с Янкелем, не говоря уже о разных словах (и, кстати, попробуйте объяснить, стоило ли в школьной хрестоматии печатать полную версию). Вопрос лишь в причинах и масштабах такого «невписывания».

Можно, например, вспомнить, что даже во времена такого потрясения основ всего сущего, как Октябрьская революция, и установления коммунистического режима, литература (если не брать трагическую судьбу писателей-современников) вписалась почти без потерь. Просто потому, что «идеалы освобождения человечества» — которые теоретически несли, и от которых никогда не отказывались на словах большевики, оказались до известных пределов сочетаемы с литературой — материей идеальной. «Патриотизм, традиционная семья, культурнее многообразие» — это ведь, в конце концов, здоровые обывательские ценности. Скучные, отвратительно лицемерные в казенном исполнении, но, в общем, неопасные. Обычно не призывающие ни к чему людоедскому. Однако их серьезное воплощение создает для судеб русской литературы угрозу даже большую, чем тоталитарный коммунистический режим.

Советское правительство могло установить от своего имени памятник на могиле Гоголя или поменять памятник писателю на тот, который ему больше нравится. Правительство Российское недавно специально собирало деньги и установило у своей резиденции памятник Петру Столыпину — чей образ и поступки, кажется, имеют самую плохую репутацию в русской литературе. Впрочем, он может гордиться тем, что она в принципе его заметила? Кого из глав правительств она замечала? Лев Толстой, например, вывел в «Войне и мире» Сперанского — а потом написал о столыпинских организационных мероприятиях свое «Не могу молчать». То, что Павел Пожигайло, делящийся сейчас своим мнением о преподавании русской литературы, возглавляет Фонд изучения наследия П.А. Столыпина, видимо, неслучайно.

Тут стоит привести еще одну цитату: «Причина такого влияния литературы в России вполне понятна. За исключением немногих лет перед и вслед за освобождением крестьян, у нас не было политической жизни, и русский народ был лишен возможности принимать какое-либо активное участие в деле создания институций родной страны. Вследствие этого лучшие умы страны прибегали к поэме, повести, литературной критике — как к средствам выражения своих воззрений на национальную жизнь» — так в начале XX века сказал Петр Кропоткин, которому как-то пришлось читать курс русской литературы в Бостоне.

Рассуждения Пожигайло о том, что Екатерина из «Грозы» — девушка, не справившаяся со своими страстями, тогда как Татьяна Ларина — пример разумного планирования жизни и семьи — могут вызывать смех. Но, собственно говоря, это и есть способ говорить о литературе так, если бы там не было вообще никакого заряда. Большевики, в конце концов, просто пытались представить непротиворечивую версию, согласно которой все ценное в русской литературе готовило торжество революции. Здесь же задача состоит именно в том, чтобы вообще «размагнитить» литературу.

Потому что вегетарианский казенный патриотизм вполне обходится без литературы. Любой другой вид патриотизма, — кажется, нет, а этот обходится. Он ее не запрещает, но без нее ему удобно. Да и с активным участием русского народа в создании институций родной страны сейчас все значительно проще. Есть же Общественная Палата, например.