Жены второго поколения

Жены второго поколения — изящный термин. Такую шутку дал Михал Михалыч Жванецкий на одной частной вечеринке, солидной до такой степени, что у людей после сказанного классиком сразу поскучнели и вытянулись лица. Он это не сразу заметил, потому что смотрел в бумажку, по которой читал — и прозевал реакцию, что непростительно для комика. А в бумажке еще было написано, что самый бестактный вопрос к куршевельскому отдыхающему такой: «Это ваша дочь?» Это он, вы будете смеяться, тоже огласил. Вышли шутки, в которых действительно можно найти долю шутки.

Теперь они, жены из второго поколения, всюду, куда ни глянь. Прежние попадаются на глаза все реже, возможно, прожигают жизнь в знаменитой «Красной шапочке». В каком-то из ночных клубов мне встретилась, скажем так, танцовщица, родом из Кемерова. Она рассказала про свою большую любовь, который устроился как раз в этой «Шапочке», что на Тверской у книжного «Москва», вход с переулка. Любовь был к тому же ее земляк, они спина к спине у мачты сражались за взятие Москвы, которая без кавычек. Столицу они взяли, давно уже выступают на лучших ее площадках. Но с любовью, по крайней мере с большой, по крайней мере у нее, проблемы. Кемеровский юноша начал серьезно зарабатывать, и на свиданиях с землячкой сокращал прежде обильные восторги, он стал лениться и кривил губы. Так всегда было: в романе «Война и мир» мальчикам интересней про батальные сцены, а девочки мечтают сперва погулять с красавцами типа Толика Курагина, подзаработать в ночных клубах, а после выйти замуж за уютного наивного очкастого парня и, подурнев, доживать с ним на неиспорченной провинциальной природе. Причем такой взгляд на жизнь им привили в школе на уроках русской литературы, где вынуждали детей разбирать образ Наташи Ростовой — не подумав, на что это толкнет красавиц.

— Он был такой чистый, хороший! Но его испортили клиентки, взрослые тетки! — подвела итог пострадавшая. Она выпила за мой счет порций пять коньяка ХО, впрочем, может, ей в те же деньги наливали холодный чай, а прибыль она дербанила с официантами — и по ходу дела пытаясь разжалобить мою жену, развести ее хоть на скромные деньги. Жена оказалась рядом почти случайно, она накануне язвительно рассказала о своем любопытстве: ей хотелось узнать, как именно мы там развлекаемся, ну и ничего не оставалось, как взять ее с собой, причем в последний момент она передумала идти, стала упираться, и в заведение я притащил ее чуть не силой. В начале вечера, по пути, обстановка в семье была напряженная, но зайдя в приют разврата мы немедленно выпили и быстро зажили с женой душа в душу на весь оставшийся вечер. Теперь наша новая собутыльница, будучи при исполнении, раскручивала жену на деньги. Новичкам бывает интересно послушать истории падших девиц, которые врут про судьбу и неотвратимость порока, и делают вид, что укладывать асфальт будто бы веселей, чем исполнять приват-танцы. Жена, забыл сказать, — она первого поколения, то есть она конечно вторая и конечно моложе первой, но у меня просто так получилось, давно уже, да и разница в возрасте — все-таки не как у дочки с папашей. Кстати, на своей второй свадьбе я, будучи в поношенном костюме, покупка нового по бедности вообще не обсуждалась, пил самогонку, так что можно с уверенностью говорить о некоммерческом характере наших отношений.

Значит, девка била на жалость и пыталась раскрутить клиентов хоть на 50 баксов. Жена говорила, что не при деньгах. Ну так спроси у мужа. Не буду, и тебе не советую. Ну вот и поговорили. Стриптизерша еще взяла мой мобильный, типа ей надо срочно звякнуть, звонок был короткий, ее мобила затрепетала вибратором на столике. Она жадным взглядом окинула свой дисплей и, увидев там безнадежные слова private number, типа не удастся ей мне названивать по ночам по их б***скому обыкновению, вздохнула и скоро ушла к себе в гримерку, попрощавшись вежливо и холодно.

Жена мне после сказала:

— Какие ж скучные эти девки! Разговоры такие неинтересные… Тоска.

— А ты чего ожидала?

— Ну, я думала, они роскошные, артистичные, искрометные…

— Ха! Ты думала, мы сюда ходим мед пить!

Тема эта везде. Дочка-teenager сказала мне как-то, что это довольно глупо выглядит, когда какой-нибудь придурочный папик появляется на людях с 20-летней.

— Да? — спросил я деланно равнодушным голосом.

— Ну конечно. Более того: я б тебя перестала уважать, если б ты женился на 20-летней. Да даже и на 25-летней!

— Хо-хо. А какая, по-твоему, нижняя возрастная граница?

— Думаю, что 35 тебе в самый раз. А моложе — глупо.

— Гм, — сказал я деликатно и сменил тему.

Но прежде чем у человека появится жена второго поколения, должна куда-то деться первая. Чтоб это устроить, требуется довольно серьезное хладнокровие. У некоторых его хватает, и тогда мне бывает так жаль эту уходящую натуру! С Маней, одной старой знакомой, старой в том смысле, что мы были лет 10 знакомы, о которой мне в отличие от нее давно было известно, что она уже на излете, что уже готова замена — я исправно ходил ужинать, бывало, и по два раза в неделю. Она была женой человека, которому я в чем-то, пожалуй, с натяжкой можно сказать, был обязан успехом своей карьеры. Маня выглядела такой потерянной и обратилась ко мне по такому придуманному делу, что я все понял: ей хотелось поднять себе настроение, то ли роман со мной устроить, то ли хотя бы послушать мои о ней лестные речи, — как пойдет. Мы болтали про общих знакомых и новости модной литературной жизни, а также про кабаки и дни рождения, то есть беседы наши были высокоинтеллектуальны. Я избегал опасных тем, но в какой-то момент расслабился и по ходу разговора кстати сказал что-то про молодых девок. Я хотел как лучше, я соврал про то, что вот чувствую себя старым и про девок даже не думаю.

— Ненавижу молодых девок, — сказала Маня холодно.

Я понял, что прокололся. Наступил на измученный мозоль, Donnerwetter, что за боль. Я не хотел. Под конец ужина она выглядела загадочной. Оставалось только строить догадки, притом что загадки были нехитрые.

— Ты что на меня так смотришь?

— Я? Я никак не смотрю, — притом что я только что кинул взгляд на ее шею в вырезе богатого платья. Шея — это такая трагическая вещь, с которой ничего сделать нельзя. Зря я посмотрел на шею. Конечно, при этом взгляде никак не мог не вспомниться рассказ Тэффи, тот, где мальчик спрашивает взрослую тетю — хочет ли она узнать, как ей превратиться в лебедя. Тетя, дура, соглашается его послушать, и мальчишка советует ей обваляться в перьях из подушки и привязать к своей шее куриную. Далее мне вспомнились старинные советские дискуссии — что главное в женщине, неужели внешность, а не богатый внутренний мир? В юности, может, внешностью иногда и пренебрегали, столько было задора. Но ведь и внутренним миром тоже, причем даже чаще, и все по той же причине.

— Я просто так смотрю, — я пытался как-то компенсировать эту неловкость, но сказал еще и новую, — мне просто показалось, будто ты хочешь что-то сказать.

Маня посмотрела на меня скучным взглядом и сказала:

— Да, хотела. Про свой день рождения. Ты не забыл? Приходи…

— Само собой. Спасибо, что напомнила! — на самом деле вторую часть своего ответа я не озвучивал, так, подумал.

В какой-то оставшийся до праздничной субботы день я, идя бульваром в бар, зашел в оружейный, по пути, не то чтобы за покупкой — но развлечь себя, порадовать глаз, бесцельно шаря им по стеллажам. Тяжелые черные, в масле, стволы давали приятное ощущение твердости, основательности и весомости. Можно было впустую фантазировать об отстреле каких-то неприятных людей, для личной радости или общественного блага, или просто мечтать о бегстве в леса, и там, чтоб добывать себе пропитание… Через пять минут настроение у меня заметно поднялось. И тут меня окликнули. Я оглянулся: это был Ванек, Манин муж. Мы поздоровались, поулыбались, и он стал вести беседу одновременно и со мной, и с приказчиками, про светскую жизнь и про карабины, которые ему подавали с витрины один за другим, он их брал в руки и прицеливался в стенку, прижмурив глаз. Тут было как на антикварном фото, где Сталин с винтовкой, на каком-то из решительных партсъездов, с делегатами которого он после порешал вопрос почти окончательно. Ствол был такой же, ну, покороче — и носы у обоих персонажей одинаковые, евреев от кавказцев поди еще отличи. И вот Ванек, так стоя с винтовкой и внимательно целясь в кого-то воображаемого, вдруг повернул ко мне голову, хорошо не ствол, и спрашивает:

— А ты что, за моей женой решил приударить?

Вопрос застал меня врасплох. Он был страшно похож на шутку. Но у человека было очень серьезное лицо. И ружье. Я думал, Ванёк сейчас засмеется, но он сурово молчал.

— Ты че, ох… л? — сказал я со сложной невнятной интонацией, предлагая два варианта смысловой нагрузки. 1): как ты мог подумать, что я буду ухаживать за дамой, которая вообще старше меня?! 2): как ты мог подумать, что я посягну на святое — жену товарища? Третий вариант — напомнить ему про его молоденькую подружку, с которой все чаще показывался на людях — я решил пока не обсуждать. Я видел ее пару недель назад, он притащил ее на легкую дружескую попойку, испортив мальчишник. Наверно, ему хотелось похвастать перед нами: вот какой, зря думаете что старик! Кефир и клистир — это не для него, пока, пока что! Казалось бы, какие еще причины? Но когда девушка вышла пописать, наш третий собутыльник вздохнул и сказал с лирической грустью:

— Понимаю тебя, Ванек… Я и сам сейчас думаю: где моя Морковка? Она каждый раз просится со мной, но не могу же я с ней открыто ходить по ресторанам… Конечно, приятно думать, что она сидит вечерами одна и вяжет, или смотрит сериалы… Но и довольно глупо так думать. Что мне делать? Вдруг она сейчас… — и он посмотрел на меня неожиданно наивными глазами, в которых, вот странно, было много человеческого. Этот монстр, который зарабатывал свои миллионы весьма негуманным манером, вдруг так рассуропился!

— Так скажи, что мне делать?

— Женись на ней. Будешь тогда требовать, чтоб она сидела дома, и получишь право ее контролировать. Если что, так и ударишь с полным правом.

— Что ж ты такое говоришь? Я женат, ты ведь знаешь…

— Ну тогда прогони ее!

— И?

— И ходи к проституткам. Тебе станет спокойно… Ты не будешь ведь их ревновать.

— Ну ты даешь… Какой ты жестокий! Не ожидал от тебя такого. Я думал, ты тонкий человек, думал, с тобой можно поговорить…

Он был не в себе. Его так огорчили мои простые слова.

— Да ну вас нах. Нежные какие. А, вот тебе и еще вариант. Выгони всех подружек и живи с женой. И не изменяй ей.

Он посмотрел на меня с ненавистью. Мы с ним, кстати, с тех пор ни разу не виделись и даже не перезванивались.

Кто-то из гостей перевел разговор на другую тему, безобидную:

— Вот все говорят: Куба, Куба. Я слушал, слушал, да и полетел туда. Ну и что? Девки, правда, симпатичные, но неинтересные, скучные. Видная такая вроде мулатка, но лежит как бревно. Вялые, право слово… А ведь казалось бы — южный народ, бывший американский бордель. Больше разговору…

Мы б, может, еще подискутировали но тут вернулась из сортира Ванькова подружка. И мы заговорили про то, куда надо ходить в Москве с девушкой, если ты не лох. Девчонка смотрела на своего лысого красавца влюбленно, держала его ладонь двумя руками, он таял и щурил глаза. И вот теперь — после всего этого — он наехал на меня из-за своей старшей жены, стоя с ружьем в руке в живописной позе. Причем в данный момент он молчал. Было, конечно, смешно, но смех мог легко тут показаться неуместным. Я вспомнил пару случаев. Один был с нашим общим с Ваньком знакомым, который приревновал свою жену 60-ти, между прочим, лет к своему деловому партнеру и перестал с ним здороваться. Другой случай был с моим ныне покойным дедушкой, который в 90 лет, возвращаясь с пешей прогулки, размахивал старомодной полированной коричневой тростью и орал на мою бабушку, которой уж стукнуло 85:

— Что, я чуть за порог, а к тебе сразу хахаль приходил? Признавайся, где ты его прячешь?

Он, кстати, тоже был охотник, в шкафу у него стояли два дробовика, и вот ровно с таким же серьезным лицом как сейчас у Ванька он ставил вопрос о чистоте супружеского ложа. Похоже, он не шутил, мысль о вероятной неверности моей бабушки волновала его всерьез и, не исключено, это именно эта тревога не дала ему дожить до 100 лет, все ведь на нервах, в определенном возрасте страсти смертельно опасны.

Конечно, Ванек моложе моего деда, но, может, не хуже, в этом смысле. Когда гормоны ударяют в кровь, люди, бывает, совершают предельно неуместные поступки. Я теперь не исключал и совсем уж дикой мысли — Ванек следил за мной! Ну, не сам, конечно, а приставил какую-то наружку, и она ему докладывала о моих передвижениях. Он узнал про мой заход в оружейную лавку проезжая где-то поблизости, ну и решил заскочить чтоб устроить мне шоу с воспитательными, например, целями… Идиотская мысль, но уж если одна такая у него появилась, на почве ревности, то дальше отчего ж не пойти по накатанному… И вот он мне изящно намекает, что застрелит соперника к такой-то матери.

— Ты че, — повторил я, не видя ожидаемой мной реакции, он же должен был расхохотаться, — охренел? Как ты мог подумать? — я был поставлен в тупик, не смеяться же мне над абсурдностью обвинения, и приходилось что-то мямлить. И, когда я это сказал, он расплылся в американской широкоформатной улыбке, полной дорогих противоестественно белых зубов.

— Да ты че напрягся? Приударяй, конечно! По полной! Я только рад буду!

— Ну ты и дурак…

— Ладно, не дуйся.

— Ну тебя.

Мы расстались, сговорившись встретиться у него на даче — отмечать женин день рождения.

Я подумал о том что, может, мой долг как интеллигента и вообще человека тонкого — все же овладеть нашей подругой. Но жизнь сложнее; будь ей лет 20, я б выстроил себе безупречную конструкцию, которая дала б возможность обойти понятия. Но сейчас я вполне мог подвести скользкую базу под необходимость соблюдать приличия. Схема простая, ясная — может оттого мы ею так часто пользуемся.

Далее подступила наконец суббота, и я со свертками и цветами потащился по пробкам в гости и через три часа добрался до места, даром что от кольцевой это было 15 км. Как всегда в их хлебосольном доме, я со вздохом оглядел здоровенный, нечеловеческой длины стол, покрытый высокохудожественным натюрмортом: там были изжелта-розовые рыбьи филе, свежие голубенькие трупы поросят, белые склизкие грибы, покрытые густыми чистыми соплями, заросли всякой зелени, бледные шишковатые помидоры, намоченный долбленый уголь осетровой икры, рассветный снег сала, скупая мужская слеза на гнутом водочном стекле… Стало приблизительно ясно, чем это все скорей всего кончится, — тем же, чем кончится и вся жизнь целиком, не только этот вечер: сожалениями об излишествах, потерянным временем, изжогой и стыдом за всякое.

Мы расцеловались с хозяйкой, притом что в процессе этих поддельных лобзаний я косился на стол с закусками, страшно хотелось уже выпить после знаменитой московской пробки, и Маня усадила меня в тот конец стола, где были ее институтские подруги, иные с мужьями. Началась пьянка, весьма, впрочем, сдержанная и даже вялая, у всех же диеты, и я чуть ли не единственный ни в чем себе не отказывал, краем уха прислушиваясь к светской, ни о чем, беседе, которая шла за столом. Моя соседка подала по ходу разговора какую-то вежливую реплику, подкрепив ее мимикой, там было легкое движение верхней губы, и эта губа с легкими усиками и звук «л», чуть мягче, чем следует — это все мне вдруг напомнило старую романтическую историю… Анжела. О! Точно! Эту тоже зовут вроде Анжела!

— Анжела!

— Да.

— Скажите, Анжела, а лет этак 20 назад вы случайно не жили с мамой и бабушкой на проспекте Мира, а телефон у вас был 182−12… Дальше не помню.

— Я и сейчас там живу. Только бабушка умерла… — пробормотала Анжела. Она решительно не хотела узнавать того бодрого кудрявого парня, каким я был, в теперешнем ленивом толстяке.

Но что Анжела! Ей было просто интересно угадать, из какой я оперы и кем был раньше. Но ее муж, человек вызывающе интеллигентного вида, с дикой бородой и в дешевой китайской куртке еще с Черкизовского рынка, сильно напрягся, и это было заметно всем за столом. Довольно недобро смотрел он на меня, обладателя дорогих часов и белого льняного костюма, человека, который, он думал, потреблял прелести его теперешней жены в ее лучшие времена…

—  Анжела! Неужели вы не помните, как мы пили собственноручно сваренный самогон, читали самиздатские книжки…

— Ну я не очень-то и пила…

Муж сидел недвижно и упорно смотрел в сторону.

— Анжела! Ну как же ты не помнишь! Это все было у Нели, с мужем которой мы были дружки не разлей вода! — я вроде смягчил ситуацию, отдалив себя от Анжелы упоминанием про чужого мужа, трогая тему внешних приличий.

— Да, да! Помню! Мы с Нелей учились вместе в институте! В одной группе. И с Маней, кстати, тоже, с нашей именинницей!

Муж Анжелы расслабился. Поди знай, что там творилось в юности с его будущей женой в его отсутствие, но сейчас он был вроде на высоте. Но все же была удивительна мысль о том, что Москва вроде здоровенный город, где толчется 10 миллионов и даже больше, тьма народу — а вышло так, что мы ходили одними тропками и если не знали в лицо всех, но хоть слышали друг про друга… Как деревенские жители, право слово. Странно!

— Да, тесен этот мир… Тесноват, вообще говоря, — сказал я, почесывая затылок, весь под впечатлением странной встречи.

— Не, не, — встрял Анжелин муж. — Это не мир тесен, а слой тонкий. Тот, в котором мы…

— Похоже на то, — ответил я и вспомнил свои сезоны на Брайтон-Бич, когда в здоровенном же Нью-Йорке все русские одного круга точно так же знали или слышали друг про друга… Чудны дела твои, Господи!

Мы расставались с именинницей и ее гостями, Анжелой с мужем, с пьяными слезами на глазах, обещали перезваниваться что ни день и приезжать к ней на дачу почаще, но я понимал, что Маня тут не жилец, она скоро сдаст дела жене второго поколения. Так оно и вышло. Ванек сел на хвост Грефу, и они справили свадьбу, взяв в компанию еще пару Ваньковых коллег-министров, и было забавно наблюдать этот групповой неравный брак, это было как инсталляция, капустник на тему картины модного в 19 веке скандального художника Пукирева, видимо передвижника. Гостей было немного, так, ближайшие родственники и пара-тройка доверенных сослуживцев, да мы с бывшим вождем консерваторов: он с новой влюбленной — в него, в кого ж еще секретаршей и я с дочкой, благодаря которой меня в этом клубе soft-педофилов приняли за своего. За столом я прозевал всю черную икру, ее сожрали, пока я на салфетке набрасывал законопроект — с твердым намерением послезавтра же отдать его надежному человеку, чтоб тот его озвучил в Думе — о безоговорочном увольнении с госслужбы всех, кто женился на молодых девках, пусть типа дуют в бизнес. А хочешь быть русским чиновником, изволь отрастить бороду до пояса и мало того что жить со старой женой, так еще и в публичный дом ни ногой. Последнее уточнение я вписал под впечатлением встречи с одним из женихов как раз в увеселительном заведении, он, неугомонный, там проводил мальчишник в канун свадьбы. Что ж за люди, в самом деле! Чисто художники, богема… И мы еще удивляемся, откуда в обществе левые настроения. Если и дальше так пойдет, впору будет совсем уж вещички паковать и уезжать в спокойные добропорядочные страны.

Вскоре после этой свадьбы я попал еще на одну: Манину. Она выходила замуж! И тоже не за старую развалину, но, напротив, за молодого красавца — бывшего однокурсника ее сына; похоже, педофилия — вещь заразная, передается в том числе и половым путем. Маня подружилась с юношей после того как откачала из себя ведерко сала, подтянула все что можно, а бюст у нее и без того завидный уж давно, хоть уменьшай. Жениху она сделала к свадьбе подарок: новый джип. На часть денег, что Ванек дал ей в приданое, — хотя может это были отступные.

— Уж как-то совсем дорого! Зачем? — спросил я.

— Знаешь, я просто вспомнила анекдот про того мальчика; он все ждал, когда ж бабушка помрет. Чтоб покрутить ее швейную машинку. И мне просто захотелось исключить такой сценарий, — пусть о чем-то другом мечтает.

Этот ее мальчик смотрел на меня большими глазами, наверное, ему попалась в ящике какое-то из моих искрометных выступлений на телешоу. Что касается меня, то на свадьбе я напился и искренне приставал к невесте, предлагая ей сбежать со свадьбы и улететь со мной. В Сочи. На весь уикенд.

Она, дура, отказалась. К счастью. Умная женщина все-таки!