Путешествие навстречу русской мечте

Следуя лучшим традиция Хантера Томпсона, я так же решил направиться в места, далекие от столиц, и попытаться найти ответ на вопрос о сущности российской мечты (и неважно, что нет такого устойчивого словосочетания). Я посетил российскую глубинку.

Целью моей поездки было желание провести несколько встреч со случайно увиденными людьми. Причем хотел я беседовать с людьми разных возрастов и, если получилось бы, принадлежащих к разных социальным слоям. Хотелось узнать, «кому на Руси жить хорошо», да и чего желают эти люди, очень далекие от основных сегодняшних политических баталий, происходящих на Болотных площадях, в Думах и прочих местах.

Я посетил хутор Кундрюченский Орловского района Ростовской области.

Сразу должен сказать для тех, кто недоволен своим уровнем жизни в, скажем, Москве, что Кундрюченский показался бы им адом. Тут всего одна асфальтированная улица, да и качество ее покрытия ужасно — огромные канавы и ямы сопутствуют каждому метру поверхности. Остальные улицы сохранили свое покрытие с незапамятных времен, потому как их суть — земля. Легковых автомобилей я за все время своего нахождения в селении наблюдал только три, зато тяжелой сельскохозяйственной техники было много — машины ездили практически во всех частях хутора. Мне объяснили, что это связано с деятельностью фермеров, у которых много полей, расположенных совсем рядом с Кундрюченским.

Также меня удивило следующее — в хуторе не проведены газопроводные трубы (то есть их некоторое время назад провели, но к домам еще не подключили, и уже достаточно долго эти готовые трубы пусты изнутри, а, следовательно, бесполезны). Люди топят дровами и углем. Помимо этого в большинстве домов нет также и проточной воды, то есть люди пользуются колодцами.

Приехал я сюда с товарищем, но странствовать по хутору решил сам. Вот я вышел из машины на той самой единственной асфальтированной улице, проходящей через все селение и стал шествовать по ней в глубь Кундрюченского. Но с чем я столкнулся? Я не видел на улице ничего, кроме жилых и заброшенных домов. А где же магазины, школы, детские сады, больницы? Проходя мимо одного из домов, я увидел молодого парня, сидевшего на лавочке возле двора. Он курил и странно на меня смотрел, с какой-то безразличной злобой: лицо его было хмурым, но глаза пустыми. Я поприветствовал его и спросил, где я могу найти магазин.

В общем, я узнал, что тут есть два магазина, но просто так мне что-нибудь купить вряд ли удастся. Один из магазинов я просто не нашел бы, так как он находится в частном доме, ничем не выдающем нахождение внутри себя магазина. Второй же обычно бывает закрыт — у него даже нет графика работы. Чтобы что-то там купить, нужно сходить домой к продавцу, который, взяв ключ, откроет магазин и что-нибудь продаст. Я попросил этого человека, учитывая столь трудные способы произведения покупок в этом хуторе, быть моим проводником до ближайшего магазина. Тот, видимо, немного поразмыслив о чем-то, сказал, что пойдет со мной.

Мы прошли несколько кварталов по главной улице, той, что покрыта асфальтом, после мы свернули направо и прошли несколько дворов. Потом он подошел к одному из домов и стал кричать: «Хозяева!». После где-то десятого безуспешного оклика из входной двери показалась грузная молодая женщина. Ей мой спутник сказал, что было бы неплохо, если бы она пошла с нами в магазин, где она как бы работает продавцом, и продала нам нужный товар. Она не очень охотно сказала: «Ща-а-а», а потом на минут десять скрылась вновь в покоях своего дома.

Пока мы ждали с парнем ту женщину, он у меня попросил «деньжат по мелочи». Я дал пятьдесят рублей, он сердечно меня отблагодарил. После я стал его расспрашивать о жизни этого селения. Мне поведали следующее.

В Кундрюченском проживает более четырехсот человек. На вопрос, кто где работает, парень мне ответил, что тут есть два фермера. Кое-кто работает на их полях, когда идет сезон сельскохозяйственных работ, а остальные в большинстве своем безработные. Я спросил собеседника, знает ли он число работающих сельчан у тех фермеров. Он стал считать, загибая пальцы и невнятно называя какие-то имена, в итоге он пришел к выводу, что около пятидесяти человек работают у этих фермеров во время пика уборочных работ, зимой же, как он предположил, эти господа дают рабочие места где-то для двух десятков людей. Я спросил, где работаю остальные. Оказалось, что есть еще два продавца — одну мы только что видели, а другая работает в том магазине, что скрыт в частном доме, но последняя также является и хозяйкой, остальное население — фактически безработные.

То есть получается, что по самым лучшим подсчетам, с учетом пика сельскохозяйственного сезона, безработных здесь оказалось 75%. Я поинтересовался, как же выживают остальные. Парень ответил: «Как-то крутимся». У кого-то есть домашний скот, неизвестно откуда взявшийся, кто-то промышляет бутлегерством — здешний народец любит выпить (это сообщил мой собеседник). В общем, я понял, что всяк как-то горазд подзаработать. Потом я поинтересовался, сколько зарабатывают люди у фермеров. Он ответил, что во время уборочных работ достаточно много получают комбайнеры — 30−50 тысяч рублей за уборочный сезон, трактористы получают меньше — 20−30 тысяч, остальные зарплаты — менее пятнадцати. В остальное же время люди практически ничего не зарабатывают (это определяется экономическим термином «сезонная безработица»). Почти сразу после нашей беседы о заработках жителей вышла женщина-продавец и сказала, что мы можем направиться в магазин.

На мое удивление магазин был не в ветхом состоянии — сделан из нового кирпича и совсем неплохо слажен. Правда, это удивление быстро сменилось ощущением какого-то унылого сочувствия. Внутри было много прилавков, но почти все они были пустыми. Тут были только некоторые необходимые продукты (хлеб, соль, макароны, картофель, сахар и еще кое-что), алкоголь и сигареты. Я, чтобы не расстраивать продавщицу, шедшую сюда явно не с особой охотой, решил взять не какую-либо мелочную безделицу, а что-нибудь посущественнее. Я купил сладкой воды пол-литра, килограмм яблок и шоколадную плитку. Я так понял, что для здешних мест выручка, которую она от меня получила, считается серьезной.

После покупки, в тот момент, когда продавщица закрывала магазин, я решил, что сейчас очень подходящий момент для того, что бы поинтересоваться о ее заработной плате. Я задал соответствующий вопрос. Женщина посмотрела на меня хмуро с вопросительными чертами. Я понял, в чем дело и, дабы не оказаться в неудобном положении, сказал, что являюсь журналистом. Она тогда охотно начала беседу. Она рассказала, что ей платят 3−5 тысяч рублей в месяц, но у нее есть напарница (не думал, что при таком режиме работы нужна еще и напарница), получающая столько же.

Потом она стала жаловаться мне на жизнь свою горькую, видимо, думая, что я могу ей оказать какую-то помощь и пожаловаться куда-нибудь в серьезную инстанцию. Я так понял, что у нее много бед, потому что наш диалог на протяжении первых минут десяти состоял только из ее монолога. Она жаловалась на низкую зарплату, на хозяина магазина, на народ лютый и в долг берущий, но без возврата. Но больше всего она жаловалась на правительство.

Это было ожидаемо — во всякой российской провинции почти всякий жалуется на правительство. Это прерогатива сельского жителя, который не любит, «страдает, но все стерпит». Также женщина ругалась на Березовского (видимо, не знала, что он приказал долго жить, ведь о мертвых же плохо нельзя, даже если речь о Березовском Борисе Абрамовиче), на Абрамовича и на того «богатого, что в президенты метил» (я так понял, что речь велась о Прохорове), которого она ругала, несмотря на то, что даже не знает его имени. И вот тут, подумалось мне, она весьма удачно для меня завела разговор о политике. Я стал пытаться расспрашивать ее о современном политическом состоянии нашего государства. И сразу же встретился с тем, что удивило меня — женщина ругала правительство, позволяя себя иногда даже нецензурную брань, за которую, впрочем, всякий раз извинялась, но, когда я спросил ее о том, как она относится к действиям Владимира Путина в качестве президента, я услышал ответ: «Вы знаете… очень хорошо. Это — не Ельцин, он зарплаты повышает, да и бабкам пенсии». Я ее переспросил насчет ее зарплаты — она дала тот же ответ мимолетом, а затем опять продолжила ругаться на всех, видимо, не поняв, к чему я клонил, повторив вопрос. Я не решился слишком настаивать.

Я спокойно ее слушал еще минут пять, потом же задал вопрос: «Как вам кажется, что нужно поменять в нашей стране?». Женщина ответила: «Воров всех настоящих надо посадить, которые страну грабят». Мне понравился ее весьма абстрактный ответ, который, как мне кажется, несет в себе истину: без воров нашей стране легче жить будет и дышаться. Я было захотел начать разговор о всяких оппозиционерах — об Алексее Навальном и иже с ними, но женщина весьма удивленно на меня посмотрела, давая понять, что ей неведом сей господин. Я попрощался с женщиной и пошел сам по улицам хутора, так как мой спутник куда-то подевался. У меня было большое желание побеседовать с людьми, но на улицах я их почему-то не встречал — видимо, жаркая погода не очень манила. Тогда я достал из своей сумки несколько листов формата А4 и ручку.

Я решил ходить по дворам людей и, показывая им листы, говорить: «Здравствуйте. Я провожу опрос населения. Можете ответить на мои вопросы?». Чтоб не врать, я не говорил, что я из какой-либо организации. И, в общем, это действовало. Я стал подряд обходить все дома. В первом доме, к которому я подошел, мне никто не открыл. Во втором же мне повезло больше. В дверях я видел худощавого старика, одетого в шорты и в майку без рукавов. Он был высок, а голова его была покрыта густыми волосами. Человек посмотрел на меня откуда-то из блеклой глубины своих угасавших глаз и сказал глухо: «Что хочешь знать?». Я сказал, что хочу знать о том, что он думает о сегодняшнем дне. Старик улыбнулся и пригласил меня в свое жилище.

Он усадил меня за стол, на котором стояла шахматная доска, а сам сел напротив. Я в шутливой интонации задал вопрос: «Так кому на Руси жить хорошо?». Старик не улыбнулся в ответ, а с некоторой грустью сказал, что, наверное, никому. Я попросил его уточнить. Он сказал, что ни власть имущим, ни обычному люду не живется хорошо. Первым — потому что не знают, что делать со вторыми, а вторым — потому что не знают, кто они такие. Я опять попросил конкретики. Старик говорил следующее. Народ утратил ценности свои и заменил их чужими — западными. Мы, то есть народ, все время отличались чистотой своей души и особым укладом жизни. Псевдодемократическая модель подарила нам только моральных уродов, принадлежащих в основном к молодому поколению.

Главной идеей стала идея достижения индивидом материального благосостояния только для самого себя. А ведь раньше главенствующей была идея «службы на благо Родины», а сегодня «всем плевать». С одной стороны — растут дегенераты, с другой — умирают благоразумные. А правители нынешние в тупике по той причине, что их предшественники даровали стране эту идею «разумного эгоизма» и думали, что это даст свои плоды, но просчитались в том, что наш народ не смог эту теорию правильно растолковать и стал деградировать. И нынешние главы боятся этого «мутанта» и не знают, что с ним делать, так как никакое государство ранее не встречалось ни с чем подобным.

Мне понравилось беседовать с ним. Я не ожидал встретить в глухой глубине страны человека, действительно имеющего серьезные взгляды, причем излагал он их как-то по живому — чувствовалось, что он говорит не просто потому, что так надо, а потому, что переживает. В больших городах все правозащитники и политики так не умеют говорить: в каждом из них присутствует определенная доля лицемерия. Я спросил старика, что ему нужно для хорошей жизни. Он ответил: «Ничего. Все и так хорошо», и заулыбался. Я оставил старика, желая ему удачи напоследок.

Дальнейшее шествие по хутору было не менее интересным. Я встретил трех женщин весьма преклонного возраста, которые сидели на лавочке неподалеку от магазина, где я некоторое время назад отоваривался. Они сами меня подозвали, спросив, кто я такой. Я ответил, что не местный и что расспрашиваю жителей хутора об их жизни.

Они мне объяснили, что все было бы хорошо, если б молодежь была воспитана. Они сказали, что все беды в том, что молодые пьют, шляются и ничего не могут, потому что никто не научил, но в этом нет вины родителей, а повинно в этом только морально разложенное окружения. «Иди в ногу со временем» — вспомнилось мне из Грасиана. Похоже, не всегда это хорошо. Иногда надо быть «покреативнее». Я спросил женщин, а им-то самим хорошо живется? Они сказали: «Слава Богу! Голова, руки и ноги еще есть, а, значит, все что нужно — есть».

Я пошел дальше, так как уже село солнце.

После того, как оставил женщин, я встретил возле сельского клуба (тут таковой, как это ни странно, имеется, но уже практически не функционирует) небольшую компанию молодежи, мирно пившую самогон, разливавшийся в пластиковые одноразовые стаканчики. Я подошел и поприветствовал всех, пожав лицам мужского пола руку, а девушкам сказав просто «Здравствуйте». Меня сразу стали с некоторой агрессией расспрашивать, кто таков буду и чем занимаюсь тут. Я ответил, что приехал посмотреть, как люд живет да как хутор цветет. После недолгих объяснений мне предложили выпить из стаканчика этой неведомой жидкости, но я отказался. Они начали настаивать с просто невероятным напором, пытаясь проявить в высшей степени свое гостеприимство, но я все же был непреклонен. Заметив, что многие из них уже были достаточно пьяны, я стал задавать вопросы о политике. Из этой компании выделился особо красноречивый, видимо, по причине наибольшего опьянения парень. И он взялся отвечать на некоторые мои вопросы. Я выяснил, что ему 23 года и что он безработный. Я спросил следующее: «Кто виноват в том, что ты безработный?». Тот просто ответил: «Коммунисты». На мое «почему?» он сказал, что они же страну не смогли сохранить. Когда же я спросил его, а не находит ли он какие-нибудь причины этого своего бедствия в самом себе? Тот сказал: «Нет. Я работать хочу. Могу взять кувалду, лом и за полчаса снять скаты со всех колес комбайна. Могу, но я на… й никому не нужен». Он выпил после этого и, показав на стаканчик, произнес: «Вот что остается. Тут нужен». Он засмеялся…

В селе действительно легче всего узреть человеческую душу. Это люди, которых нельзя сломать и очень тяжело лишить настоящей жизни. У них нет школ. Дети, как малыши, так и старшеклассники, ездят на занятия в селение, находящееся за двадцать километров. У них нет больниц и медпунктов. Селяне стараются не болеть, но если уж совсем худо, то ездят за медпомощью в автобусах за тридцать километров — в районный центр. Им негде купить вещи. За ними они ездят в райцентр. У них нет интернета, у них ужасное качество телевещания, у них нет работы, у них нет денег, у них нет возможности получить хоть какое-то образование, но они живы и смотрят на жизнь оптимистично. Они живы и рады своему уделу. Ну а так — suum cuique.

Фото: РИА Новости