Убийственная love story

Глубоко при совецкой власти один человек, Егор, приехал из Благовещенска в Москву и поступил в аспирантуру.

Это стоило ему неимоверных трудов.

Так-то то он был умный и все такое, но при этом — беспартийный еврей без английского. Казалось бы, какая аспирантура! Да еще и — столичная.

Однако он, стиснув зубы, учил вечерами английский по самоучителю (Бонк/Котий) и тянул еще лямку в совете молодых специалистов и писал парадные стихи про комсомол, наивно надеясь этим как-то сгладить свою беспартийную пятую. Но на все это московским снобам было бы вполне наплевать, но парню еще и повезло. Просто повезло. И он как ни странно поступил. В самую шикарную аспирантуру всего Совецкого Союза (в отрасли). И было понятно: если он не порвет красное знамя и не подожжет партком, то станет кандидатом и войдет в научную элиту.

Егор использовал свой шанс по полной. А то хоть топись в Амуре. У Егора было некоторое положение в обществе — он служил на кафедре, читал какие-то лекции, которые ему казались потрясающими, но простой человек, далекий от техники, мог и заснуть. Он даже купил машину, очень престижную, Жигули шестой модели! И ездил на ней в гости к местной красавице.

— Ну вот, — говорил он себе, — у меня есть все, чтоб вести красивую жизнь, я считаюсь успешным крутым парнем!

После паузы он трезво и самокритично добавлял:

— Но это все — в Благовещенске.

Так он как бы перефразировал Булгакова:

— Дядя Берлиоза считался умным человеком, но — в Киеве.

В выходные Егор ездил в аэропорт и провожал там московские рейсы, чужих людей.

— Я приеду домой, поужинаю, почитаю перед сном, а, когда отложу книгу, эти счастливцы будут получать багаж в Домодедово! Они там, а я тут, и чем я хуже?

И вот Москва, тогдашняя Москва, без пробок, без бомжей, без алчных ментов (непонятно, с чего они тогда кормились), с театрами, которые при отсутствии видео, интернета, торрентов вполне тянули на храмы искусства. И красавиц в столице было реально больше чем не то что в Благовещенске, а и во всей Амурской области, включая даже пресловутый БАМ, весь заполненный, если судить по ТВ и обложкам журналов, восторженными романтическими комсомолками.

Егор нырнул в эту новую жизнь, в которой больше чем наука и культура его волновали романтические приключения. Он был настоящий ходок. И мог уболтать любую девицу. А когда не мог, что изредка случалось, сваливал неудачу на объективные обстоятельства, на форс мажор. Ну, бывали же понятные исключения. Вот он в первый же день в Москве, в институте, стоя в очереди в столовой, увидел со спины тонкую брюнетку итальянского типа. Почему итальянского? А тогда как раз вышел фильм «Собор парижской Богоматери», и все восхищались Джиной Лолобриджидой, ах, Италия. Егор встрепенулся, он зафиксировал свой восторг. Но еще же лицо, а какое оно?

— Когда я увидел ее с лица, восхищение возросло вдвое, - рассказывал он позже.

Он сразу спросил старых аспирантов, с которыми стоял в очереди:

— Что это за небесное создание?

Они молчали. Через какое-то время один сказал:

— Слушай, выкинь ты ее из головы, эту Маню. Ей, во-первых, нет 18-ти, во-вторых, она не по этой части, ни в чем не замечена. И в третьих, ее мамаша тут большая начальница. Нужны тебе неприятности? По солнечному Благовещенску соскучился?

Он только отметил, что Маня хоть и тоненькая, и молоденькая, а бюст — двоечка. И перестал думать про запретную красавицу.

Да и без этой Мани личная жизнь у Егора и без нее была богатая. Выпадали прекрасные варианты. Любовь, шампанское, закаты, переулки и прочее. Была большая любовь, были средние, были обычные, короче, он не скучал совершенно.

Однако под занавес, под защиту, все как-то пришло в упадок — может, потому, что было много черчения по проекту — личная жизнь зачахла. А оно так и бывает: то густо, то пусто. Он был совершенно свободен.

И в какой-то из этих дней, когда день год кормит, Маня, та самая, останавливает его в коридоре и говорит:

— Ну че, пойдем покурим?

Егор, конечно, кивнул, глядя на ее бюст, который был уже не второго а третьего размера, дети же растут, и они пошли на лестничную площадку под самый чердачный люк.

Пуская дымчатую струю, она спросила:

— Ну так что, в Благовещенск распределяться будем?

— Само собой, раз у меня направление оттуда! А что, вас это волнует?

— Да. У меня есть к вам хорошее предложение. Почему бы вам на мне не жениться?

— Гм, для чего же мне на вас жениться?

— Вы, как я понимаю, человек умный. А я — женщина очень красивая. Хороший получился бы альянс! У нас с мамой тут недалеко, за кинотеатром «Ташкент», квартира кооперативная, трехкомнатная. Будете на кафедре работать.

— Вы знаете, Маня… — начал что-то такое мямлить Егор, который не ожидал от нежного создания такого циничного предложения, в совецкие времена не принято было так сразу напрямую. Более того — он насторожился и даже испугался. Что-то вот испугало его, хотя он повидал видов!

— А давай перейдем на «ты», — перебила она его.

— Да, да. Понимаешь, Маня… Ну какая женитьба! Нужны же какие-то чувства. Да мы и не знаем друг друга.

— Не знаем? В чем проблема! Давай потрахаемся. Узнаем.

Егор прекрасно помнил про ее мамашу, которая могла ему испортить всю защиту, а вслух сказал, что дал себе зарок: не ухаживать за сотрудницами, пока не закончит аспирантуру. Это, кстати, было близко к правде.

— Но когда ты закончишь, мы сможем повстречаться?

— Конечно.

— Да, но уже распределение пройдет к тому времени! Поздно будет.

Он пожал плечами: ничё страшного.

Они еще пару раз ходили курить наверх, столкнувшись случайно в коридоре или в столовой, она рассказывала, как летает со своими влиятельными знакомыми из цеховиков и продвинутых аппаратчиков на выходные в Сочи, и обещала ему достать билет на любой футбол, какой он скажет.

И вот уже перед самой защитой она увидела его в коридоре, подошла и говорит:

— Надо слово держать! Ты же обещал.

— Почему нет!

— Ну раз так, и незачем откладывать. Мама в Кисловодске, на отдыхе. Приходи вечером, я мясо в горшочке сделаю. Проведем время…

— Прекрасно!

Как ни странно, он испугался. Чего? Непонятно. Ему казалось -что-то тут не так.

— Какая-то чувствиловка была нехорошая, — сформулировал он много лет спустя.

Вечером Маня, одетая в веселый импортный халат, открыла дверь. Перед ней стоял Егор, в каждой руке по бутылке шампанского, что неудивительно — но еще и с каким-то мужиком.

— Это мой друг, мы с ним пишем песни. Он музыкант.

Они вошли, махнули шампанского, она достала свое мясо в горшочках, которое невозможно было жрать, а после вспомнила, что у них есть старое расстроенное пианино, которое лень было вытащить на помойку, и отвела музыканта к инструменту, а че зря сидеть молча и пялиться на нее, красавица же писаная. Егор все-таки взял себя в руки, отодвинул свои страхи и мужественно прошел за красавицей в спальню, в которой она как раз хотела его навеки поселить. Раздевая ее, он обратил внимание на лифчик: тот был, как же это неловко, слегка несвежий, не снежно белый. Было неприятно. Егору показалось, что не очень его тут ждали! Да так оно и было. Красавица сказала, что она в эти дни не в форме.

— Ну, тогда, может, эээ…

— Нет, еще не время.

— А зачем тогда ты меня позвала?

— Ну, так получилось. Как-то.

Они оделись обратно, вышли к музыканту, Егор его забрал, ужин закончился. Вот и провели время.

На защиту приехал шеф Егора и, когда все уже случилось, перед банкетом ненавязчиво спросил про девушек, типа, что же аспирант его так холодно встречает.

И тут Егор внезапно позвонил Мане:

— Может, подойдешь на дискотеку?

— Да, приду. Я слышала, что ты блестяще защитился.

Маню он подсадил к шефу, считая свой перед ним долг выполненным. И тот стал ей долго и нудно рассказывать про новые технологии очистки и зачистки.

А потом она встала и железной рукой оторвала от Егора подружку, с которой тот плясал, и сказала:

— Ну что за дела? Ты меня вызвал, я, как собачка, прибежала, а ты меня подкладываешь под какого-то старого м**ака? Мы не так договаривались!

И сжимает его в объятиях и усиленно целует.

Делать нечего, они поднимаются наверх, он уже второй раз в жизни ее раздевает и снова убеждается, что тело прекрасное, что она красавица, откуда ни глянь — но это стало самым его ужасным эротическим воспоминанием: она была как бревно и отлежала весь сеанс чуть ли не глядя в потолок. Вернулись к людям, она на нем висит, помада размазана, ну все, чтоб было всем понятно, чем они занимались. Он перестал на нее обращать внимание, она обиделась, быстро собралась и ушла, и никто ее не стал догонять.

Но история на этом не закончилась.

Через пару лет Егор приехал в институт в командировку, из своей Амурской области. И один человек с кафедры говорит ему:

— Слушай, а твоя Маня — знаешь, что учудила?

«Моя» — потому что картинку с банкета запомнили, еще и потому, что это был единственный засвеченный ее кавалер.

— И что же?

Наверное, как-то неожиданно и экзотически вышла замуж, подумал он.

— Она же маму замочила свою.

— Как?

— Да очень просто. Она пришла к 10 утра на работу, как обычно, села за стол какие-то бумаги перебирать. Вдруг ей позвонили в половине 11-го, она собралась и ушла. Оказалось, что ее мама была убита 18 ударами ножа. Дочка завернула убитую в одеяло, полила бензином, открыла газовую конфорку, поставила на столе свечку. А взрыва, как она задумывала, не получилось, соседей напугал запах, и они подняли панику. Она разыграла сумасшедшее горе, но все равно ее арестовали, она месяц просидела, потом ее выпустили под подписку, и она жила в общаге на первом этаже, ребята ее видели. Когда начали разбираться, выяснилось, что мама держала на дому подпольный, а какой же еще, бордель, вот они вдвоем там и работали. Менты нашли в шкафу много фото этой Мани, она еще была восьмиклассницей, а уже снималась в чем мать родила, с мужиками, ну и с мамой.

— И где она щас?

— Отбывает. Ей то ли восемь дали, то ли десятку.

Бред какой-то, подумал Егор и улетел к себе в Амурскую, думая про эти ужасы.

Прошли еще годы.

Егор приехал снова в свой институт, зашел на кафедру, сел там поболтать со старым товарищем. И вдруг зашла седая тетка, пожухлая, в рабочем халате, с ведром, верхонки на руках — она принесла образцы и поставила их в углу. Егор ее с ужасом вроде узнал, но не мог поверить своим глазам.

— Кто это?

— Как — кто? Ты помнишь N, она была у нас когда-то начальницей? Так это ее дочка, Маня! Ну, ты должен помнить ту историю! Так вот, дочку досрочно освободили за хорошее поведение, а нас обязали ее трудоустроить, потому что у нее тут было последнее место работы. Ну и взяли ее рабочей. Куда ж деваться.

— А она тебя узнала? — спросил я Егора, который в очередной раз женат — как всегда, в пятый что ли раз, на тонкой брюнетке с хорошим бюстом, итальянского, как обычно, типа.

— Безусловно. Вот и вся история… Непонятно только, какой в ней смысл. 30 лет прошло с лишним, а так и непонятно.

А что вообще в жизни понятно? Развелось, конечно, умников полно, типа все они могут растолковать. Так они просто м**аки, чаще всего. Амуры — это крайне мутная вещь, с мрачными недобрыми глубинами, куда не проникает свет разума.

Теперь уж ничего не узнать, не угадать: какую роль она готовила Егору в маленьком семейном бизнесе? Вышибалы? Сутенера? Счастливого семьянина, который ни о чем не догадывается? Киллера? Прекрасного рыцаря, который спасет принцессу и заберет ее из ада? Поцелует ее — и она оживет для новой жизни? Впрочем, он ее целовал как мог, в разные места, но она как будто ничего не заметила, ему снится иногда этот ее скучный взгляд, которым она смотрела в потолок, для ходока такое — просто адъ. Не в коня корм, не проснулась спящая красавица…

Иначе б она прожила какую-то другую жизнь.

Фото: Александр Поляков/ РИА Новости