Сутки в следственном изоляторе

Как выглядит изнутри жизнь заключенного в следственный изолятор современной России? Бытовые неудобства, теснота, сокамерники, плохая еда, все густо окутано нервным напряжением, гулом телевизора, и табачным дымом. Автор провел почти год в провинциальной тюрьме, по обвинению в весьма популярной политической статье 282.

Привычная жизнь вылетает из колеи в следственной тюрьме, не только из-за стресса уголовного дела, но и ненормальности нового порядка. Тебя бьет крепко по нервам не столько кучей запертых дверей, а распорядком дня и психологической теснотой. Отныне ты как манекен в витрине, у всех на виду, и просто хочется посидеть немного в одиночестве и с наконец-то выключенным светом. Бессмысленный гомон сокамерников, звуки испражнений в туалете, табачный дым, стирка белья как целая процедура — все это усугубляется сексуальной напряженностью воздержания. Психоз из-за того — как сидеть, и каков срок приговора — уже приправа в этой нелегкой ситуации.

Утром в изоляторе пробуждение: нет вида раскиданных по чистой подушке волос любимой жены или там, по варианту. Обойдешься, все иначе, милый друг. По прошествии специфической ночи следует поздний подъем, часам к девяти-десяти. Если СИЗО не руководит озабоченный режимом начальник, весь сон протекает под одеялом. Когда в шесть утра врубают большой свет, постояльцы камеры, как по команде, застилают шконки и, свернувшись калачиком, продолжают беспокойное досыпание, замерзая. Ведь нет в тюрьме часов светлее, чем в объятиях сна — уход в иную реальность.

В промежутке между девятью и двенадцатью утренняя проверка — пришла новая смена тюремщиков на продол, вынос пакета с мусором и прогулка в цементном боксе. Вдыхать сырой воздух под закрытой железом крышей даже свежо, после спертой атмосферы камеры, и немножко птиц слышно. Зимой — наслаждение собрать чудом залетевшего снега и покатать снежок в ладони, пусть тает. Как ни странно, лишь малая часть камеры соизволяет выйти продышаться, предпочитая скудному воздуху окутанный табачным дымом телевизор.

Параллельно в обозначенное время «осмотр камеры»: вновь выгоняют на продол, а вертухай лупит деревянным молотком по решкам и шконкам, вроде ищет подпилы и следы отпилов на заточки. «Порядка ради» стараются перевернуть что-либо из личных вещей.

Завтракают в следственном изоляторе спросонья. Если хата живет на передачки — пьют чай со сладким и бутербродами. Чем меньше камера, тем длительнее процесс приготовления чая: передвижение между шконками боком, через ноги других сидящих. В большеместной камере головная боль — дождаться кипятка: розетка одна, чайник, как правило, запрещен. Кипяток делаем (о роскошь и дефицит!) в литровом ведерке от майонеза или типа того: посуду надо прятать, мусора ретиво отшманывают.

Камера, не видящая обилия передачек, с утра запасается казенной кашей третьего сорта на маргарине — сечка, перловка, макароны и, реже, горох. Спозаранку выдается и дневная пайка хлеба, и по половине чашки переваренного чая, зато с сахаром. Горох и макароны, превращенные варкой в одну большую субстанцию, быстро начинаешь ценить и приправлять разной хренью — от майонеза до присыпки из «Ролтона».

Так начинается отсчет дня: череда проверок, обысков, ожиданий «подарков» следствия, провокаций оперов, обедов, ужинов, передачек и нервных напряжений по части дурно настроенных сокамерников. Реже — визиты библиотекаря, выводы в медпункт или переселения в другую хату.

Маниакальная зависимость зека от продольных звуков поражает, вносит свои коррективы в жизнь камеры. Весь день к продолу прислушиваются, — не верьте, кто скажет иное, даже глаза сидящего эпизодически постреливают на «тормоза». Шаги проходящего сотрудника администрации в любую секунду аукнутся выдергиванием в следственный кабинет или извещением о переводе в неизвестность — еще неизведанную камеру СИЗО. Конечно, неплохо, если пригласят на свидание к адвокату или родственникам, но почему-то всегда ожидаешь худшего. Если «перетасовка», тогда — прощай обжитая хата, постепенно налаженные взаимоотношения с сокамерниками.

Шаги различаются: индивидуальные, что часто плохо, и по разнарядке. Массовое переселение из камер становится публичным, ведь тюремщик ходит несколько минут по корпусу и сообщает — такой-то собирайся с вещами. Новости о подходе передачки поступают тоже загодя: шумом баулов, перетаскиваемых хозбандитами, и заставляют понервничать в предвкушении — продуктовый ли сегодня день? Тягостней неожиданный удар в железную дверь, что означает — специально к тебе. Желудок сжимается от холодного напряжения, а сознание строит догадки, одна другой неприятней.

Когда тебя выводят из камеры, то всегда дают понять, что ты заключенный, человек второго сорта, — дверь никогда не открывается нараспашку. Ты принужден протискиваться в узкую щель, выдирая себя из камеры, а потом втискивать тело обратно.

На фоне всего — получения, приготовления и поедания пищи, сопутствующих физиологических потребностей, кипячения воды для мытья и стирки — чтение. Листают книги все, а обливаются водой над туалетом только чистоплотные. Чтобы не делали в камере, над всем царит гул телевизора, и разговоры подследственных и еще судимых. Тоска — чувство, выражаемое непереводимым русским словом, заглушается по-большинству «красивой» картинкой ТВ. Вульгарно одетые девицы из клипов и сериалы про мусоров — основное содержание визуального потребления.

Говорят в камере об иной жизни, к которой жаждут вернуться. Ради мифа о будущем в болтовне сиделец выстраивает гениальные схемы, как он выиграет суд, или получит срок поменьше. Предел заоблачных мечтаний — оправдание, по статистике ждет одного из пятисот. Все — иллюзорность, подогреваемая настойчивыми взглядами — что там видно из небольшого окна? Как правило, якобы более свободных осужденных, подавшихся в хозобслугу, и деревья, горожан — реже. Из-за этого, кстати, многие исподволь начинают замышлять остаться отбывать приговор при СИЗО, но публично поплевывают в «шерсть».

Самые интересные собеседники — люди по экономическим статьям либо наркоманы, те, кто из обеспеченных слоев. Невыносимы мигранты. Удобно сидеть с преуспевавшей буржуазией и попавшими под кадровые перетряски чиновниками: таких хватает. Данная категория граждан не страдает от блатной дорожки и получает исправные передачки. Нормально делить камеру с русскими трудящимися, попавшими под уголовное дело по бытовухе или из-за произвола органов. На зоне такие мужчины идут на промку, в камере интригами не страдают, и по фене не болтают.

Головная боль — блатные, городская шпана, сторчавшиеся наркоманы, всегда готовые поработать на дядю опера, жители титульных республик Северного Кавказа да приезжие с иным разрезом глаз и цветом кожи. По последней части сидит откровенный криминал: мерзкие статьи, например, наркоторговля и изнасилование.

В остальном, повседневная жизнь в камере сведена к жеванию, аппетитному, в зависимости от обстоятельств, рисованию «детских» рисунков, настольным играм и написанию жалоб по инстанциям. Раз в неделю событие — баня, выводят всей камерой, в это время опера любят пошмонать помещение на предмет мобильников.

Тема еды, когда жует и снует ложками вся камера, обостряется в обед и ужин. Обед между двенадцатью утра и тремя часами дня: к кормушке подходит один человек, со стопкой мисок и ждет, что ему нальют, остальные осторожно передают по цепочке емкости до дубка — т.е. стола. Ужин ближе к шести вечера, и не позже восьми. На обед — баланда, в зависимости от наглости начальника тюрьмы или кухонных заправил. Хорошо, если густо заправленная промышленным жиром картошка с чем-то, но всегда без мяса, плохо, когда помои с опарышами. При любом раскладе в тарелку летит по максимуму приправы, от сухой до майонеза, привет! — смачная реакция желудка и ожирение. На второе подают вареную кислющую капусту, такую, что жутко воняет и от которой сводит рот. Ее не могут есть даже голодные хаты. Ужин прост: уха из путассу, что съедобно, и подобие молока. Если договориться с баландером, он нальет пару порций: многие зеки воротят от ухи нос, а зря.

Поход к медикам воспринимается как пародия на сексуальную охоту. Формальный диалог с медичкой специально затягивается, чтобы изучить все линии ее тела и рассмотреть одежду, скрытую халатом. Изголодавшийся взор исключительно точно фиксирует обнаженные части — лодыжки, если она в юбке, шею, руки, лицо. Губы — особенно детально, а обоняние воспаленно впитывает запах женщины. В камере поход в медпункт или санчасть будет пересказываться, перевираться, и ты потратишь часы, выстраивая планы увидеть ее на свободе, без белого халата. Из-за жажды увидеть лицо женщины, зеки, даже здоровые, всегда выпрашивают таблетки при обходах, ведь вывод в медпункт все-таки редкость, а лицо, на которое запал, надо обновлять в памяти. Есть ли муж у дамы — это неинтересно.

Вновь о негативном. Обыск может иметь место только утром или отдельно днем. Естественно, он формален и заключается в умыкании, типа, запрещенных вещей: не библиотечных книг, особенно — печатных изданий. Отнимают пластиковую посуду, говорят — сверх меры. Еще бывает инвентаризация — второе одеяло нельзя, как ни мерзни, больше чем один комплект одежды тоже табу, особенно шорты в жару. Найденные «запреты», в лучшем стечение обстоятельств такие, как одежда, идут на склад, или летят на продол — книги, тара, периодическая печать. Как понятно, мусора просто глумятся над народом.

После шести вечера наступает пора блаженства: оперативники уходят по домам, гости из органов не приезжают в такие сумерки, а межкамерные переводы закончились. Как и усиленные обыски. До десятичасового отбоя полное спокойствие, естественно, если это не пресс-хата. Даже в телевизоре появляются более или менее приличные фильмы и сериалы.

Отбой в тюрьме — формальность, просто выключается большое освещение и обесточиваются розетки, телевизор бай-бай. Впрочем, так не повсеместно в России, как говорят, — везде свои особенности. С отбоем дает о себе знать ночная жизнь тюрьмы — дорога: сети канатов, по которым бегут из камеры в камеру малявы и посылочки. Еще сидящие достают из тайников мобильные телефоны, не все из них, но они много где в наличии. Болтовня по телефону отнимает часы и лишает сна не только звонящего, но и слушающего. Звонят чаще женщинам, подругам или тем, кого хотят видеть таковыми.

Дорога напрягает зачастую бессмысленной загрузкой, ненужной перепиской не по делу, истеричными перестукиваниями и криками, длительной работой, и необходимостью плести канаты и делать «ружья» из бумаги. На канаты жертвуются носки и свитера, если худо дело, так плетется нить из обычных футболок. На радикально красных централах дорог нет, стоит тишина, или слышны приглушенные пытки тех, кто не идет на сделку со следствием.

Фото: ИТАР-ТАСС/ Станислав Красильников