Псковский старец

Вниманию читателя предлагается четвертая часть беседы Игоря Свинаренко с отцом Александром. Предыдущие части — 1, 2 и 3.

Наверное, пора уже хоть коротко объяснить, — а кто такой автор этого текста, и чего это его унесло в клерикальную тематику? Я писал про самых разных людей, от президентов до серийных убийц, всюду жизнь (и смерть). Писал и про священников; у меня среди них есть товарищи, иногда выпиваю с ними и беседую за жизнь. Это забавно — наблюдать за христианофобией, которая вошла в моду даже среди продвинутых людей, иные от церковной темы отскакивают как черт от ладана. Ну, куда это годится? Сам я вырос в советской семье, дед и отец были партийные. Крестился, когда уж мне было за 40. По простой причине: однажды поймал себя на ощущении, что Бог непременно есть — и на жалости к атеистам («как же, наверно, им тяжело и страшно жить!»). Но у меня это все, так сказать, без фанатизма. Тут надо, наверное, упомянуть про то, что в начале 80-х я, в то время вполне атеист, попал в «плохую» компанию, которая печатала Евангелие и другие книжки. Пошел я на это ради денег, но была и крепкая отмазка: я нес культуру в массы! Мне казалась, да и сейчас кажется, очень простой и убедительной мысль о том что жить в России, которая тыщу лет связана с христианством, и не читать Евангелия — ну это совсем уж непростительно. А где ж взять книжку-то? — спрашивали меня. Так вот же она, я ее и печатаю! Видимо, та работа, о которой я вспоминаю с удовольствием, на меня как-то подействовала, — как влияет на человека всякая работа.

Итак, новая беседа с отцом Александром. Он вспомнил про старинного русского поэта:

— Державин, учитель Пушкина, говорил что-то вроде: можно найти человека настолько образованного, что он способен был бы счесть пески морей и океанов, измерить вселенную, но, что касается Бога, то ему числа и меры нет. И еще он про Бога так говорил: раз есть я, значит, есть и ты… Я часто в своих проповедях говорил про то, что, когда я служил в Верхнем Мосту (название деревни в Псковской области — авт.), то часто я смотрел с огорода, как диск солнца поднимается над горизонтом. До чего он прекрасен! Я смотрел и думал: собрать бы сюда всех профессоров, доцентов, академиков, всех ученых людей, которыми Россия очень богата — и спросить у них: «Вот не было Солнца, и вдруг оно стало — как так, почему? Ну, какое объяснение вы дадите?» Из ничего ничто происходит, нет действия без причины, это аксиома, то есть истина, которая не требует доказательств. А отвечая на твой вопрос — что такое благодать: это сила, которая не принадлежит человеку. Вот когда ты будешь святым человеком, тогда будет жить благодать и у тебя.

— Я признаться никогда не планировал стать святым. Если б даже предложили, я б отказался — это слишком большая ответственность.

— И все-таки — может, и будешь! Каждый человек имеет в себе необыкновенную жажду правдивости, святости. Мы все тоскуем, мы чувствуем в душе, что мы не на родине живем. Эта наша земля — не родина. Это временное наше пребывание.

Я гоню от себя модную белоленточную мысль о том что таки да, пора валить, и не ухожу от линии нашей беседы, ведь понятно, о чем речь, о какой родине, о какой конечной станции речь:

— «У христианина нет родины», — кто это сказал? Кто-то из ваших? — спрашиваю.

— Я не помню. Но родина наша не здесь. А еще вот спрашивают иногда: в чем смысл жизни? Смысл ее — в Иисусе Христе.

— Вот значит где Родина!

— Да. Где наше богатство? В Иисусе Христе. Где премудрость? В Иисусе Христе.

— Однако же у вас есть и недвижимость, — это я про квартиру, которую таки дали, наконец, фронтовику.

— Эта недвижимость вообще ничего не значит, Игоречек. Ничего не значит! Мы говорим о Боге… Бог не есть существо, примыкающее к ряду существ. А он есть существо безграничное, как во времени, так и в пространстве. Для Бога один день — как тысяча лет, и тысяча лет — как один день. Так что он бесконечен и вечен. И нет существа ни над ним, ни наряду с ним.

— И спешить ему некуда, получается. Это мы торопимся и хотим поскорей решить свои проблемы.

— Да. И вы — если не спешите, то благо делаете для себя.

— А может, Он уже пожалел, что создал этот мир? Как Вы думаете?

— Нет. У Господа, в Библии сказано, перечислены все дни, в которые он творил. И после каждого дня он говорил: то, что он сотворил — хорошо.

— Но это в начале так было, пока еще не было ничего плохого в этом мире.

— Плохого наделать можно много, Игорек, и запутаться в плохом. Тогда и начало потеряется. Я молюсь перед Богом и часто говорю: «Господи, если бы не ты, не твоя любовь, не твоя доброта, не твоя милость, я тоже превратился бы в бомжа. Я тоже был бы каким-то отщепенцем, уволокло бы меня куда-то в сторону. А благодаря тебе я люблю тебя, и люблю людей, и благословляю, Господи, людей. И молюсь за людей». И для меня это великий смысл жизни. Вообще я считаю, что без Бога смысла жизни нет.

— Ну, как-то живут же люди без Бога, некоторые так даже и хорошо.

— Вообще, жаловаться на эту жизнь нельзя. Собаки живут, и крысы живут, и комары тоже живут…

— Давно хотел спросить — вот есть православие, а есть еще, например, протестанты и католики — как с этим?

— Мы, православные, считаем, что они — сектанты, а с сектантами мы ничего общего не имеем. С ними надо осторожней, не подходить слишком близко к ним. И не разрешать им лезть в нашу жизнь. Что, вы хотите, чтобы у нас, как в Америке или как в Англии — чтобы браки заключали женщины с женщинами? Или мужчины с мужчинами?

— Нет.

— Конечно, нет. Это ясно, это понятно.

Поскольку заговорили о браке, я спрашиваю отца Александра, который овдовел несколько лет назад, о его жизни:

— Вы с матушкой сколько прожили лет?

— 43 года. А священником я пятьдесят восьмой год. От роду же мне 85 лет.

— А где Вы познакомились с ней?

— На родине, в Пскове. Она жила тогда с отцом, а мать ее сгинула в тюрьме. Много очень претерпела. Порядочно она прожила со мной, поддерживала во всем. Я, конечно, уважал ее и старался поддерживать. Но — болезнь, смерть… Я, когда умерла, так просто молился: «Господи, пошли мне кончину, я уже не хочу больше жить. Мне кажется, что я уже нажился. Мне кажется, что я все испытал. И больше мне не нужно продолжать жить». Такое мнение было у меня.

— Это когда вы к такому мнению пришли?

— Когда тяжело бывает в жизни, я говорю, что лучше, Господи, не родиться человеку на свет.

— Можно ли так думать?

— Ну почему же нет? Кто запретит Вам? Запретить-то никто не может.

— Ну, это ваше дело — так думать. А дальше решение это уже не от вас исходит.

— Да, думать-то я думаю. Бывает, думы всякие приходят…

— Какая была самая тяжелая, самая мрачная мысль, которая к Вам пришла? За всю вашу жизнь? «Лучше бы вообще не родиться» — это тяжелая мысль, нерадостная, но, думаю, не самая тяжелая.

— Не знаю, какая была самая тяжелая. Но тяжелые времена были… Бывало, гнали меня, лишали регистрации, и не знаешь, где было жить, негде было приклонить.

— Регистрация какая? Церковная?

— Церковная, да. Ну, она же коммунистическая, документ-то коммунистический, разрешение на служение — оно дается управляющим по делам религий по Псковской области.

— За что именно у вас эту регистрацию отменили?

— За антикоммунистические проповеди. Они запрещали мне проповеди делать. Митрополит Иоанн, который сейчас в упокоении, прислал письмо, что запрещается мне делать проповеди. Я не подчинился. А потом от меня потребовали, чтобы я проповедь в письменном виде прислал в Дом Советов по Псковской области, чтобы они там могли ознакомиться. Письменно — а встречаться вообще не хотели со мной. Считали меня мракобесом и фанатиком. Побаивались меня, как я понимаю. Помню, в 58-м или 59-м году вызвал меня к себе председатель исполкома. Говорит: «А вот поступило на вас заявление о том, что вы на проповедях говорите, что у нас свободы не существует». Я говорю: «Степан Семенович, если бы свобода существовала, вы бы меня не вызвали. А поскольку свободы нет, вот вы меня и вызываете. Вы скомпрометировали уже сами себя». Он меня выслушал, провожает, говорит: «Вы там не связывайте ни с кем!» Я говорю: «Опять будут писать тебе? Опять вызовешь к себе?». Но после этого он меня уже не вызывал… Когда я говорю проповедь, то думаю: «Как же хорошо я говорю, Господи! Как хорошо! Как будто это не я, не я сам говорю!

— Может, это не вы говорите, а некий голос?

— Да. Может быть… Мне доводилось слышать свой голос в записи, мне очень понравились слова, которые я говорю. Я думаю, они полезны и нужны многим людям…

— Да, да, это я понимаю! Со мной тоже такое бывает. Иной раз возьмешь в руки какие-то бумаги, распечатки, в шкафу у себя, начинаешь читать с середины, думаешь, — как написано хорошо, какие умные слова! Листаю дальше — и вижу, что это я сам написал, давно, и забыл. Думаю, надо же, это написал я. Как хорошо-то. Забываешь все, все забываешь, но надо записывать. Вот я и хожу и записываю за вами.

— Я-то теперь не особо интересуюсь такими вещами, хорошо я сказал или нет — потому что уже годы мои большие.

— Никто не знает своих лет.

— Никто. Это мне каждый говорит.

— Может, еще будете 50 лет жить.

— Да, помоги, Господи! Хоть не 50, так 30.

— Ну хоть так. Живите!

— Родственники мои все умерли. В молодом возрасте! Отец умер, когда 53 года было ему, а мне теперь 85 лет. И прошел я такую суровую школу! Голод, холод, видел расстрелы… Неприятности всякие, горе, слезы, — всего этого немало выпало на мою долю…

Конец главы-4. продолжение следует.

Продюсер сериала — Наталья Глазова

Фото автора