Из жизни памятников

У памятников обычно случается два звездных момента в их каменной жизни. Первый — когда их устанавливают. Тогда читают речи. Возможно, в основание закладывают капсулу с посланием к потомкам, которое им совершенно потом бесполезно. Но главное, что пристально и восторженно присматриваются к человеку, которому посчастливилось стать прототипом изваяния.

Второй звездный момент наступает, когда памятник сносят или когда его убирают с глаз долой в запасник. Как ни странно, но тогда он снова оживает! Снова «работает» как наглядная агитация, заземляя на себя шквал человеческой антипатии.

И снова дает повод критически присмотреться к прототипу. Что за негодяй, что сделал вредного для страны? Ниспровержение, таким образом, оказывается симметрично возвеличиванию и столь же важно и неотъемлемо в художественной инсталляции. Во всех же остальных случаях, однако, памятники — это просто элементы пейзажа, не всегда отличимые от фона.

Будь он хоть памятник Пупкину, хоть кровавому Калигуле, оценивают тогда памятник исключительно по тому — «вписался или не вписался». Замечательно, если с ним интересно сфоткаться в обнимку, а то и выпить на брудершафт в темноте. При этом само по себе изваяние никого не трогает, и даже не всегда люди помнят, зачем оно тут стоит. Как, например, получилось с этим странным акыном на Чистых прудах.

Иными словами, памятник мистически заряжен лишь тогда, когда он в движении, хотя, на самом деле, это движутся не камни, а происходят подвижки в умах. И совершенно разряжен, когда просто стоит.

В начале семидесятых (закат Хрущева) Александр Галич в своем стихотворении «Ночной дозор» написал:

«Когда в городе гаснут праздники,/Когда грешники спят и праведники, /Государственные запасники /Покидают тихонько памятники./Сотни тысяч (и все — похожие)/ Вдоль по лунной идут дорожке, /И случайные прохожие/Кувыркаются в „неотложке“…»

Это он так прогнозировал возврат к сталинизму и описал свой страх по этому поводу. И такой возврат действительно частично произошел при Брежневе. Однако в 90-ых маятник настроений резко качнулся в другую сторону. И опять удар пришелся по памятникам. «Сталиных» и «лениных» снесли в подсобки, и благодаря телевидению в память всем врезалась жутковатая сцена. Огромного Феликса за шею поднимают на тросе краном, а потом какой-то молодой человек попирает кроссовкой его голову. Не знаю, как кому, а мне от этого зрелища сделалось нехорошо, хотя я приветствовал сам процесс.

Впрочем, памятник Феликсу просто принял на себя удар, который должен был бы прийтись на здание за его спиной. Но оттуда в 1991-ом году с фальшивой радостью махали из окон трехцветным флагом, а толпа отчего-то постеснялась туда пойти, пошерстить по столам. Здание уцелело. А несчастный Феликс отправился на задворки ЦДХ, где никому не был страшен и ничего не означал.

Как не страшен, конечно, был и памятник Свердлову, по которому сначала били-били, но отбили всего лишь маленький кусочек, поскольку очень прочным оказался гранит. Реализуя праведный гнев, его тоже куда-то свезли, хотя чем особенно знаменит этот Свердлов, мало кто помнил (сейчас, например, выяснятся, что этот негодяй Свердлов планировал сместить другого негодяя — Ленина, за что и поплатился в свое время, то есть славное антикоммунистическое дело делал!).

Но вернемся к Железному Феликсу. На его месте теперь клумба и дырка в пейзаже. И чем ее заполнить — гадают до сих пор. «Доминанта на Лубянской площади нужна, я уверен, — печалится известный политтехнолог Дмитрий Орлов. — Это может быть Дзержинский Вучетича, может быть дореволюционный фонтан. Но не пустота — она убивает это пространство». И он, безусловно, прав.

Не в том, что фонтан равнозначен Железному Феликсу, а в том, что если бы Феликс продолжал тут стоять, то наверняка воспринимался бы не более чем как советская готика. Или национальная историческая достопримечательность вроде Джека Потрошителя. Сюда водили бы иностранных туристов поужасаться. И получился бы такой салон мадам Тюссо, но в бронзе. Москвичи нашли бы повод гордиться. Типа у вас там, на Западе, вампиры, а у нас не хуже — кровавые чекисты. И много легче стало бы снимать «истерны» про революционный беспредел на натуре.

Однако Феликса, к сожалению, в настоящее время на Лубянке нет, — вот в чем проблема. А приволочь сегодня его обратно на глазах у всех — значит снова что-то утвердить в умах. Вот что утвердить? Консенсуса на этот счет нет. Вегетарианское «это часть нашей истории» или людоедское «корни нашей власти в чекизме»?

Одни говорят, что первое, другие подозревают второе. Я же думаю, что с возвращенным Феликсом композиция Лубянской площади станет законченной. Она как бы вклеит в себя вырванную иллюстрацию. Сироты из ФСБ обретут некогда потерянного духовного отца. А мы перестанем ощущать когнитивный диссонанс, живя при «демократии», но чувствуя, что что-то в ней очень не так.

Наконец, будет зримей дистанция между Соловецким камнем и человеком, узаконившим бессудные расстрелы заложников. Тогда и сейчас она составляет всего несколько метров. Как всего несколько метров отделяет Храм Христа Спасителя от мордовского лагеря с Надей Толоконниковой. А это очень поучительно. И конечно, с возвращением Железного Феликса в XXI век мы снова обретем то, что сможем подвесить на тросе в следующий раз.

Главное же, что я против уничтожения улик. А это был бы отличный памятник-улика на самом видном месте в столице. Как кровавый топор у головы убитой старушки. Но поэтому, — я знаю, — его, конечно, никогда не вернут назад.

«Московская городская дума не поддерживала предложение о возврате памятника Феликсу Дзержинскому на Лубянскую площадь» (Из газет).

Фото: Виктора Будана и Виктора Великжанина /Фотохроника ТАСС/