Равновесие с небольшой погрешностью

Антропология, придуманная Докинзом, предполагающая, что человек — это в сущности биоробот, созданный генами для их защиты и размножения, является более-менее известной и даже уже стандартной. Думаю, сейчас любой серьезный разговор о человеке должен начинаться с этого тезиса.

Деннет, например, так и делает: сначала мы осмысляем факт нашего служебного и технического статуса по отношению к молекулярным хозяевам, задача которых — размножаться и распространять себя по всей вселенной, а уж потом ставим вопрос о следствиях этого положения вещей, об этике, например, или о свободе воли.

При этом я раньше не обращал внимание на одну примечательную особенность текстов самого Докинза. Он, при всей своей рациональности и осознанной борьбе со специесизмом (убежденностью в исключительности человеческого вида — термин из работ Питера Сингера), тем не менее считает, что у человека есть некоторый удивительный статус, практически миссия.

В конце 11 главы «Эгоистичного гена» Докинз пишет: «Мы построены как машины для генов и взращены как машины для мимов, но мы в силах обратиться против наших создателей. Мы — единственные существа на земле, способные восстать против тирании эгоистичных репликаторов».

И на этом строится, по сути, его довольно странная личная картина мира, которая на 80% состоит из дарвинизма и научного реализма, но только не в том случае, когда речь заходит о социальной политике или морали. В этой ситуации Докинз разворачивает пиратское знамя: мы, люди, только и способны бросить вызов природе — нашей создательнице — предложив в качестве альтернативе борьбе за выживание альтруизм, праву сильного — справедливость, и так далее.

Парадокс тут заключается в том, что Докинз последовательно ненавидит философов, особенно современных французов, и даже слово «постмодернизм» кажется ему сущей бессмыслицей, но он тут же заявляет, что чистого научного рационализма недостаточно для того, чтобы жить в мире как люди, и, более того, что именно преодоление законов природы составляет суть человеческого проекта. Чтобы преодолеть, их, конечно, нужно познать, но вообще люди, типа там Сократа и Христа, видимо, начинали заниматься преодолением естественного отбора до открытия соответствующей теории. И, конечно, тут у Докинза жутчайший специесизм — мы приматы, но совершенно уникальные и неповторимые в своем роде.

Но самое интересное, по-моему, в том, что эта история про безжалостные гены-конструкторы, создающие бунтующих людей-роботов, объясняет, по крайней мере, отчасти, популярность сюжета про войну людей и машин в массовой культуре. В Терминаторе, Матрице, у Дика, и много где еще повторяется на разные лады эта история. Человек сражается с машиной, и оказывается способен противостоять ей в силу собственной человечности.

Первый момент тут в том, что по сути этот сюжет становится метафорой для человеческого существования в целом. Человек обыкновенно заложник своих обстоятельств, своего присутствия в детерминированной вселенной. Мы в таких случаях говорим что-то вроде «жизнь есть жизнь, вот Петров и оказался таким козлом, а потом и помер». Борьба с жизнью оказывается равной борьбе против законов мироздания (вероятно, и богоборчеству тоже, к конечном итоге, хотя это скучный сюжет, и христиане предпочитают объявлять это борьбой с грехом, отсутствия добра и смертью), за собственную исключительность, за право на поступок, за освобождение трудящихся.

Мы существуем, когда отключаемся от матрицы повседневности, от рутинных поступков, которые нам было суждено совершить по природе вещей — об этом, возможно, еще Гераклит говорил, когда утверждал, что война есть мать всех вещей. Война как противостояние с самим собой. Помните, как терминатор борется с программой? Вот так и люди. Программа говорит нам «жри, воруй и размножайся». А вы что ей отвечаете?

Второй момент в том, что проблема наших отношений с роботами заключается не в том, что мы их создаем, а в том что мы сами созданы как роботы. Линейный, физический, детерминированный мир и действующие в нем агенты — гены — создали существ с необычайно большим мозгом, осознавших себя и получивших от этого массу проблем. Люди сначала не творцы, но творения, результат миллионов лет адаптации наших обезьяньих генов. Каждый из нас герой «Бегущего по лезвию бритвы» — разумный и мечтающий о жизни андроид, которого законы эволюции обрекают на скорую смерть ради жизни будущих генов.

И последнее обстоятельство: наш побег к свободе будет опираться на создание новых поколений машин. Мы освобождаемся от гнета собственной биологии, от программы, заложенной создателями, создавая новые поколения роботов — машины будут помнить и анализировать для нас информацию, они будут модифицировать и продлевать жизни нашим телам, замедляя эволюционные механизмы старения (помните, в 30 лет по эволюционным меркам человек выполнил свою базовую программу, и этого старого робота можно списывать — поэтому запускаются все те механизмы, которые известны нам как болезни). В конечном счете машины позволят нам поставить под контроль наших прежних хозяев — генная инженерия даст нам возможность контролировать собственные гены.

Учитывая нашу собственную природу, нет никаких причин бояться роботов, мы должны принять их, чтобы продемонстрировать наше отличие от вселенной и от генов, которые никогда не были особенно гостеприимны к нам самим. Этические вопросы возникнут непременно, потому что мы по отношению к собственным роботам будем играть роль генов — жестоких и неразумных репликаторов, стремящихся продлить до бесконечности свое существование во вселенной за счет творений.

История разумной жизни во вселенной, в этом смысле, развивается как диалектика творцов и роботов, которые со временем меняются местами.