Дни поминовения

Немало людей умирает в молодости, в расцвете сил, на пике надежд, иногда из-за проблем хрупкой, не сформировавшейся личности. Сильнее всего это затрагивает родных и друзей, но еще и тех, кто был знаком с их делами. Дела тоже могут быть разными — красивыми, значимыми… Однако поэтов мы невольно выделяем. У них, как у России, особенная стать. Наделенные сверхчувственностью, они сильнее, резче, глубже переживают обстоятельства жизни. Может быть оттого, что творить настоящие стихи можно только на краю, на изломе, на острие. Интересно, что вне зависимости от того как поэты уходят — убийство, несчастный случай, болезнь — все равно часто в стихах звучит трагизм, фатальность. Нередки точные предсказания своей смерти, как — навскидку — у Ольги Подъемщиковой «и там, где был дом — дым, и я улечу с ним» или у Андрея Новикова «давай попьем из Чистого Пруда как наши предки — по глотку водицы…».

Трудно сказать, какова статистика смертности поэтов. Профильные агентства вряд ли занимались столь маргинальным вопросом. Однако в 2012 году поэт и критик Борис Кутенков заметил: много молодых стихотворцев ушло из жизни на рубеже веков. Какими они были — об этом мы могли бы не узнать. Произведения людей, которые не успели творчески созреть, реже попадают в объектив прессы, их недооценивают при жизни. Английский романтик Томас Чаттертон в 18 лет принял мышьяк: его поэмы не публиковали, а критики фактически довели до самоубийства. Позже он стал культовой фигурой: его жизнь описал в своей драме Альферд де Виньи, о нем опера Руджеро Лонкавалло и роман Питера Акройда. Другой романтик Джон Китс тоже не был достаточно оценен при жизни, и умер в молодом возрасте от туберкулеза.

Чье имя останется в литературе — об этом будет известно век спустя, «Большое видится на расстоянье», как написал также безвременно ушедший поэт. И вот ради сохранения хрупкой, стирающейся памяти были задуманы Ежегодные чтения памяти поэтов, ушедших молодыми в 1990-е — 2000-е (позже расширили диапазон: «в конце XX — начале XXI веков»). Ёмкое и поэтичное название чтениям «Они ушли. Они остались» подарил поэт и писатель Евгений Степанов: так называлась выпущенная им антология ушедших поэтов. Организаторами стали Борис Кутенков и Ирина Медведева, испытавшая смерть поэта в собственной судьбе. Ее сын Илья Тюрин погиб в 19. Книгу стихов, песен, статей и эссе «Письмо» Ильи, изданную в 2000-м, Марина Кудимова назвала «главным событием миллениума», его «Записные книжки» с предисловием Юрия Кублановского были опубликованы в журнале «Новый мир» (2001), а в 2003 году вышла книга «Погружение» с эссе Марины Кудимовой «Столько большой воды. Аквапоэтика: Иосиф Бродский, Александр Пушкин, Илья Тюрин». Несмотря на «похоронную» тематику, чтения получили неожиданно широкий резонанс. Как выяснилось, многие жаждали вспомнить о друзьях или о любимых поэтах. Стоило написать сообщение в Живом журнале, как на организаторов обрушился поток предложений. «Даже удивительно, сколько молодых людей ушло в это время из жизни», — грустно удивлялась Ирина Медведева. Сразу сложился формат: мероприятие длится три дня, в каждый из которых звучит десять рассказов о поэтах, а также доклады известных филологов на тему поэзии и ранней смерти.

Кстати, о возрастном диапазоне. Оказалось, сколько длится поэтическая молодость — вопрос спорный. Многие считают, что поэты формируются до 35−40 лет. После долгих споров укрепились во мнении: в основном до 35, но можно и до 40 — уже как бы с натяжкой. В первый раз, открывшись в Литературном музее в Трубниковском переулке, чтения были продолжены в Литературном институте им. А.М. Горького. Третий день прошел в Библиотеке им. Лермонтова. В них участвовали Лев Аннинский, Людмила Вязмитинова, Кирилл Ковальджи, руководитель творческого семинара в Литинституте Галина Седых, поэты Михаил Свищев, Андрей Чемоданов, Наталия Черных, Света Литвак и другие. В числе «поминаемых» в 2012-м и 2013-м были Борис Рыжий, Константин Радзиевский, Алексей Александров, Сергей Казнов, Сандро Мокша, Григорий Алексеев, Игорь Буренин. Во вступительном докладе второго сезона поэт и литературовед Виктор Куллэ приводил знаковые слова Иосифа Бродского «Сочинительство стихов и есть упражнение в умирании».

И вот прошел третий сезон, в организацию и проведению которого ваша покорная слуга внесла посильную лепту. Несмотря на опасения «заводилы» Бориса Кутенкова, чтения прошли феерично — как бы ни было неуместно это слово в данном контексте. Уже в первый день в Российской библиотеке для молодежи, в ее просторном серебристом зале, разгоняющем всяческий траур, было прочитано несколько ярких докладов. Один из основателей группы «Междуречье» Алексей Корецкий делился воспоминанием об экстравагантной личности Льва Дождева (1970 — 2007), гениального графомана, человека до мозга костей литературоцентричного. Когда Алексей впервые встретил поэта, тот развернул перед ним огромный лист кальки, сплошь мелко исписанный: это была поэма, посвященная погибшему Владу Листьеву. Среди шокирующих опусов Льва Дождева, в которых он много места уделял визуализации и звучанию, есть, к примеру, такие:

В РАПО МешКАМИ ВЕДАеТ УДАв Я в ШАХмАТЫ ПРОшляПИЛ МАХУ ДАВ

У КАМЫ ШкИВ УвеРЕнНО вРАщаЯ: И дёрГАЮсь КАК ДрЯхлаЯ ПРАщА Я

СожЖЁН МозДОК, пыЛАЕТ СЕРдцА бОЛЬ, В БашКЕ МоЕЙ ЗЕЛёНЫЙ АлКОгОЛЬ

ХиРЕет РЕчка, ЕгЕРь сНЁС ЛосЮ НОС: И бОЛЕ в МИР ПОДЛУнный Я НЕ СУНУсь!

Впрочем, на вечере читали стихи более адаптированные к традиционному строю:

Суровые с запада ветры подули на

страну, в её сёла ли, на города ли.

Лишь ты ныне, Белла, ликуй, Ахмадулина, —

тебе почитатели премию дали!

Да, я не похож на пророка ИерЕмию,

но с просьбой одной обращусь всё же к музе:

пусть мне Александра Сергеича премию

дадут не в Германии — в бывшем Союзе!

Нелепо погибший от ножа гопников поэт Максим Максименко (1973 — 2001) ожил в дружеском рассказе Андрея Щербака-Жукова. Поэт и филолог жил в Краснодаре, окончил филфак, а потом журфак Кубанского госуниверситета, в 27 лет защитил кандидатскую по языкознанию, принялся за докторскую, работал в газете и на радио, преподавал. Поразительно: после смерти творческое наследие Максима составило три массивных тома — так много он успел сделать. Как заметил Андрей, Максименко «по жизни» был веселым толстым Карлсоном, душой компании, вместе с ним в 90-е они нагло отплясывали на сцене перед носом у краснодарских бандитов. Когда Андрей приезжал в Краснодар и звонил ему по телефону, Максименко, сколько бы времени ни прошло, говорил как ни в чем ни бывало: «Ну, продолжаем разговор». Кстати, неплохое название для книги. Стихи Максима близки по стилистике к Серебряному веку; Щербак-Жуков отметил, что при всем внешнем оптимизме характера поэта, в них часто звучит тема смерти:

Кривой кинжал мне грудь рассек,

И вдруг — нежданное признанье —

Я в брызгах крови рассмотрел

Немые тайны мирозданья.

Хотел сказать, но вместо слов

Струею кровь из горла билась.

И тайны вечные в глазах,

Остекленев запечалились.

Успел я кровью написать

И сделать жест в предсмертном стоне.

…А после голубь прилетал

Читать разгадки на бетоне…

Николай Звягинцев поведал о Михаиле Лаптеве (1960 — 1994), гениальность которого признавали еще при жизни. Михаил с начала 1980-х гг. посещал московские литературные объединения, с 1989 печатался в журналах «Юность», «Новый мир», «Дружба народов», вместе с Андреем Поляковым и Игорем Сидом создал московско-крымскую литературную группу «Полуостров». Скончался от прободения язвы, через несколько месяцев после выхода первой книги «Корни огня». Звягинцев приходил в гости к Михаилу, на окраину Москвы, в районе Сетуни: идти приходилось через мрачные инфернальные промзоны. Но это только усиливало метафизичность встречи. Перед дверью встречал громкий лай: Лаптев жил в небольшой квартирке вместе с матерью, и они прикармливали бездомных собак. Из еды были — жидкий чай, сигареты, поэзия…:

Промелькнули Рамзесы, Романовы, Мин, —

фонари полустанков.

В детских садиках пьют вечерами портвейн.

Всё, конечная. Слазь.

Протирает глаза пассажир одинокий —

проспал остановку.

А обратного поезда нет. Уже ночь.

Он заснет до утра

на скамеечке влажной и узкой, как век,

как жилплощадь, как служба.

Он привык. Он свернется в калачик на ней

головой на портфель.

Он не чует ни холода и ни урчанья

в голодном желудке.

Он не знает, что нет электрички назад —

разобрали пути.

Семь месяцев прошло со дня смерти поэта, главного редактора журнала «Современная поэзия», руководителя интернет-портала «Литературная афиша» Андрея Новикова (1974 — 2014): так сложилось, что поэт сначала был похоронен неопознанным. О нем, собрав чувства в кулак, рассказывала жена — Лилия Газизова. Накануне в литературном салоне «Булгаковский дом» презентовали сборник стихов Новикова «Нерасчетливый наследник», и издатель Александр Переверзин передал стопку экземпляров для слушателей чтений. Андрей Новиков — один из основателей литературной группы «Рукомос», создатель журнала «Сетевая поэзия», он помогал столице узнать творчество поэтов Беларуси, Украины, Казахстана, Калининграда, Нижнего Новгорода, Казани. В числе его проектов — организация Международного фестиваля поэзии «Порядок слов», кураторство сайта «ТЕРМИтник поэзии» и не только. В общем, можно сказать, что в вечных заботах о продвижении других талантов, Андрей Новиков со своим творчеством уходил на второй план:

ХВВ

«Ногу за ногу заложив,

Велимир сидит. Он жив".

Хармс

Он больше века ум тревожит

и сторожит.

Поступит жизнь с тобою строже,

но надо жить.

А мир, что зримо им построен,

стоит как Рим.

Как будто бы незримых трое

следят за ним.

Ему служило солнце словно

и хлеб и кров.

И были радостным уловом

добро, любовь.

Весь скарб его, одежда, утварь —

Бумаг мешок.

А он вставал с травы под утро

И дальше шел.

Как нерасчетливый наследник,

открыв сезам,

он каждый день жил как последний,

и умер сам.

Потряс порывистый, неравнодушный рассказ Даны Курской о несчастной судьбе Ники Турбиной (1974 — 2002), по сути, ставшей заложницей своего дара. Судьба ее известна. Стихи приходили к маленькой девочке по ночам, как заговор, когда она еще не могла их записывать. Записывали мама и бабушка, которым это не нравилось, которых это пугало. Но случилось так, что стихи оценил Юлиан Семенов. И началось Никино триумфальное шествие. Маленькой девочкой она объехала с поэтическими вечерами Россию, заграницу. А потом этот ранний ошеломительный триумф вылился в психологическую травму. Нужно было расти, учиться, закреплять успех. Но вдохновение обманчиво, прихотливо. Нике был необходим учитель, пастырь, который собрал бы по кусочкам ее распадающийся мир. Не сложилось. Итог — одиночество, алкоголизм, попытки самоубийства, последняя — удачная. Дана нашла двор и дом, где жила Ника и стала расспрашивать: оказалось, местные пьяницы ее прекрасно помнят. Правда, когда Дана заговорила о поэзии, они удивились: «А разве она писала стихи?»

Кукла

Я как сломанная кукла.

В грудь забыли

Вставить сердце.

И оставили ненужной

В сумрачном углу.

Я как сломанная кукла,

Только слышу, мне под утро

Тихо сон шепнул:

«Спи, родная, долго-долго.

Годы пролетят,

А когда проснешься,

Люди снова захотят

Взять на руки,

Убаюкать, просто поиграть,

И забьется твое сердце…"

Только страшно ждать.

Следующие два дня чтений были отмечены еще большим накалом. Молодой поэт Олег Демидов вышел на сцену с айфоном и ярко, живо с цитатами из воспоминаний рассказал о куртуазном маньеристе Александре Бардодыме (1966 — 1992), о его смерти за независимость Абхазии, где его почитали героем. Клементина Ширшова повествовала об Анне Горенко (Карпа) (1972 — 1999), которая концептуально, в пику Ахматовой взяла ее настоящую фамилию в качестве псевдонима, о ее сложной экспериментаторской поэтике, которую критик Данила Давыдов назвал «поэтикой последовательного ухода». Культивируя ее, Анна в последние дни не выходила из дома. Не секрет, что Анна практиковала ИСС - умерла от передозировки героина. В сравнении с другими показалась весьма колоритной личность Жанны Тундавиной (1979 — 2013), о которой говорил Стас Нестерюк: по словам докладчика, она была дамой властной, со многими людьми жестоко конфликтной, но, в то же время, производила впечатление человека с большими комплексами. Умерла странно — решила похудеть, из-за этого возникли проблемы с сердцем, но она почему-то последовательно отказывалась от помощи врачей:

***

А смерть не страшна, не нежна, скорей — показательна,

Скорее светла, как январских деревьев стать,

Ухода, мой милый, бояться не обязательно,

Ведь он — лишь момент, когда просто хочется спать.

Ведь он — как улыбка. Совсем-совсем невесомая

На губ уголках — геометрии вопреки,

И легкость, и знанье, что прежняя ночь бессонная,

Тревоги и боль — это сущие пустяки.

А в церковь не надо, и дату считайте праздником,

Я душу вам за гулянку даю на чай,

на кофе, водку… впрочем, какая разница?

Мне скоро будет легко. Вот и все. Прощай.

Расшевелили публику Александр Джикия и Борис Стучебрюков с рассказом об Андрее Туркине (1962 — 1997). Первый вспомнил, как они ехали в метро в вагоне, наполненном фэнами рок-музыки, кричавшими «Led Zeppelin! —  Йеееее!». И тут Туркин, улучив момент, крикнул «Майя Кристаллинская!» — вагон озадаченно смолк, и Туркин сам отреагировал «Йеее!». «Алла Пугачева! продолжил он — Йееее!», «Иосиф Кобзон!». И тут рок-музыкантов проняло: они тоже взорвались «Йеее!»; после вынесли Туркина из поезда на руках.

В третий день чтений, в Институте журналистики и литературного творчества был полный аншлаг. Людмила Иванова, специально приехавшая из Мурманска, представила личность поэта-мистификатора Андрея Анипко, писавшего и переводившего под многими псевдонимами — Андрей Небко, Йордан Кейн, Арсений Северин, Андрей Савельев (1976 — 2012). Жил, учился и работал в Питере, отличался впечатлительностью, бескомпромиссностью, склонностью к фантазиям, словесной игре. Увлекался театром, играл на любительских сценах, вел кружок по изучению античности, владел восемью европейскими языками, переводил античных поэтов, Шекспира, Бодлера, Новалиса, Гельдерлина, Рильке и других. Подвело поэта здоровье. В последних стихах тоже ощутимы «пляски смерти»:

* * *

Нет ни слова, ни звука, ни всплеска —

это небо, не роща, не пруд,

это небо — как ветхая фреска —

столько света, а спичек не жгут.

Это все, что, конечно, не вспомню,

даже если с собой унесу, —

в небо входят, как в каменоломню,

керосинку держа на весу.

Это небо, и редкие звезды,

даже реже, чем зубья гребня,

как уродливые наросты

на коре одинокого дня,

одичавшие эти погосты,

где, наверно, заждались меня.

Я люблю это стылое небо,

этот звездный серебряный мох,

снова день — удивляться нелепо —

на корню, как осина, иссох.

Я простер онемевшие руки

полумесяцу, полухребту:

в купола, как в надбровные дуги,

где, как летопись, жизнь перечту

и, ни строчки знакомой не встретив,

изготовлюсь — и с красной строки

поспешу бормотаньем согреть их,

не нащупав ответной руки.

Юлия Бондалетова (1973 — 2013) из Караганды, о которой написали доклад подруги — Дина Рыбалкина, Варвара Дадышко и Ирина Окунева. Юлии даже в самые молодые годы было свойственно трагическое мироощущение, несмотря на тепло родных, друзей, на внешнее благополучие жизни. Как и мать, она работала на скорой помощи, была хорошим врачом. С ранних лет очень болезненно, с надрывом относилась к своему поэтическому творчеству, ставила в тупик вопросом: «Я гений?». Процесс создания стихов был мучителен. Поэтесса часто жаловалась, что ей снятся стихи, целыми, готовыми, необыкновенными, но после пробуждения она ничего не помнила. В последние годы жизни рыдала и называла свой талант «проклятьем».

***

Стояла полночь пенной кружкой пива,

а звезды солью посыпали тени.

И на тарелке белого налива

светился бок. И рам переплетенье

ложилось на пол, как крестом — крещенье.

И вкус бессонья, словно привкус яблок,

кислил во рту, а зернышек горченье

напоминало — ты раздет, ты зябок

в одеждах века, с мятой сигаретой.

Она горчит — не зернышки, не полночь

за два часа до летнего рассвета.

Ты перевозчик, пересмешник, сволочь —

катать слова к последнему пределу

до ужаса детей, до сумасшедших

сибирских рек. Ведь только переделать

все окончанья временем прошедшим

от настоящего. Чего пугаться? Следом

осядет пена полночи, и кружка

наполнится янтарной сутью, бредом,

и гомоном, и прелостью пирушки

в ночи неспящих, словно SOS, последних

сухих, как соль, разменных достояний.

Я обменяю эту твердь столетий

на ртуть живых, как яд, благих познаний

в четвертый час июльского рассвета…

Я слышу — так кузнечик не стрекочет —

так метроном никчемного ответа

остановиться хочет, но не может.

Не слушать бы его — уйти, кочуя,

в суровость водочного русла, чуя, чуя,

горчинку жизни. Не залить — сглотнуть бы,

но в хронику вплетают наши судьбы …

Кстати, под конец еще немного о концепции чтений. Безусловно, отбор поэтов осуществлялся «на вкус и риск» организаторов. Степень таланта мастерства может разниться, но Борис Кутенков и Ирина Медведева изначально отказались от любой сравнительной иерархии — поэт может быть интересен либо стихами, либо человеческой харизмой, а иногда — сочетанием того и другого. Талантливый поэт Влад Клен (1981 — 2010) был активным организатором фестивального движения на Украине: как выяснилось из рассказа Анны Грувер, почти незаменимым. Ксения Болдырева (1987 — 2014) тоже была не только поэтессой, но и активной фигурой в литературной тусовке Красноярска — организовывала поэтические вечера; cвои произведения читала в оригинальной речитативной манере под музыку. Погибла… если так можно выразиться, страшно и красиво: утопилась в реке, судя по всему, из-за любви. Алексей Караковский и Владислава Рукавишникова представили публике музыкальную мелодекламацию под гитару по стихам Ксении, они постарались сделать выступление в форме, максимально органичной для поэтессы. Светлана Горшунова (1974 — 2001) (трогательную и вдохновенную речь о ней сказал Александр Емельяненко) была старостой и душой лито «Луч» Игоря Волгина, согревала и вдохновляла друзей-поэтов искренностью, теплотой, завораживала непередаваемой манерой чтения своих стихов. Ее смерть под колесами грузовика стала шоком, тем более что ее натура, оптимистичный и уравновешенный характер ни у кого не ассоциировался со смертью. Однако… в ее стихах тоже есть предсказание, но не мрачное, а светлое, летящее, божественное:

Не плачь, я не умру. Я буду жить с тобою,

Нелепыми стихами говоря.

И только тело станет — не земное,

Оно теперь — дожди, снега, заря,

Апрелевых ветров прикосновенье,

Высокой птицы реющий полет…

Не плачь, не плачь, посмертное рожденье

Не так уж мало радостей дает.

Я молнией пронизываю грозы,

Лучом играю с книгой на столе.

Не плачь, мой сильный!

Видеть твои слезы

Я не умела даже на земле.

Конечно, это еще далеко не все. Трудно упомянуть всех участников действа. Ведь за три дня было сделано более 30 докладов: среди помянутых поэтов — Александр Бардодым, Роман Барьянов, Макс Батурин, Дмитрий Долматов, Эдуард Кирсанов, Тарас Трофимов, Евгений Хорват, Дмитрий Черниченко, в числе докладчиков были Олег Демидов, Андрей Добрынин, Ольга Ермолаева, Алексей Караковский, Алексей Прокопьев, Алексей Сосна, Андрей Филимонов, Наталия Черных. В первые два дня актеры Максимилиан Потемкин и Светлана Андрийчук показали на сцене репризу: изображая наших потомков — геологов-изыскателей, они осуществляли символические раскопки, обнаруживая «свитки», «пергаменты», «треугольники» и «кораблики», где содержались биографии и стихи ушедших поэтов. Ведущие второго дня Владимир Коркунов и Клементина Ширшова делали блиц-читку поэтов, про которых не было докладов — Карл Ольгин, Олег Золотов, Алексей Сомов, Манук Жажоян, Сергей Арешин, Мирослав Андреев и другие. И, наконец, третий день завершился докладом писателя и драматурга Александра Лаврина, автора книги «Хроники Харона», прочитавшего доклад «Поэт и смерть: быт, экзистенция, выбор пути» и круглый стол, где обсудили заданную тему, а также достоинства и недостатки чтений. Впрочем, чтобы представить себе мероприятие в полном объеме, можно посмотреть, фотографии и видео на сайте чтений «Они ушли. Они остались» и на страничке мероприятия в сети Facebook.

Фото: facebook.com