Славной смертью скрипача

Умер Михаил Успенский. Великий русский писатель. Который написал не так много книг, большинство из которых были фантастикой и сказками. Который был филолог и структуральнейший лингвист, и который занимался самым отмороженным постмодернизмом, какой только можно измыслить.

Он писал для людей, которым будет смешно читать про деревянного проппа (ему еще надо приносить жертвы сказками). Он создал насквозь испоперецитаченный мир Жихаря, с Тихим Доном Корлеонушкой, Эдгаром Алланом Шепардом-Митчеллом и еще такими людьми, что на свете не живут («их за это мертвецами и покойными зовут»). Он — вместе с Андреем Лазарчуком — сотворил в середине 90-х фантастический мир марширующих экклезиастов, в котором супермен Гумилёв-неубиенный бился с драконами и нацистскими оккультистами (как «с», так и «плечом к плечу»), и который был, конечно, миром игровым, шутейным, потешным, но, как и принято у нас в истории, вполне успешно выступал в качестве тренажера правильных чувств и мыслеформ, куда более соответствующих и требованиям русского времени, и данностям русского пространства, чем обрушившаяся на них искусственная реальность.

Сейчас немыслимо печально перечитывать интервью Успенского — совсем недавно, в августе только, данное Сергею Корзуну. Человек, по его словам, спасённый гласностью от ранней «гибели в канаве» советской казарменной литературы, писатель, чей своеобразный рассвет был бы немыслим в любой другой реальности, чем реальность переходного периода девяностых-нулевых, он оказался в этой самой реальности нереально не ко двору.

Уморительно смешные «сказки для филологов», «мир экклезиастов», эта кормушка для будущих поколений пэтэушных авторов гламурной фэнтези, а самое главное — невероятно мрачная и совершенно никем не замеченная пророческая «Райская машина», — всё, сотворённое Михаилом Успенским, возникло в межеумочном межвременьи. В мире на подступах к торжеству «Райской машины», к будущему, в котором свобода слова и печати — абсолютны, ничем и никем не ограничены. Потому, что способность понимать смыслы и реагировать на них утрачена массово. Потому, что манипуляция сознанием невозможна — за выключением сознания как такового — и трансформируется в манипуляцию искусственно навязанными потребностями.

В «Райской машине», если кто не читал (как это принято говорить в сегодняшнем образованном обществе), — так вот, там на землю летит опасный астероид, а чтобы от него спастись, надо принять помощь замечательной инопланетной цивилизации, которая строит на земле сеть нуль-тэ-кабин… как-то так… и все люди, которые туда входят, мгновенно переносятся на чудесную искусственную планету (там живут внутри очень большого цилиндра, если что), мгновенно выздоравливают, становятся вечными и т. д. Протагонист романа, умный и даже гениальный аналитик-креативщик, случайно выпал из действительности на пять лет (в тайге отсиделся без интернета и связи с внешним миром — там это сюжетом оправдано) и оказывается на эвакуируемой земле вот так вот прямо сразу. И видит он две вещи. Первое — что вся информация о катастрофе, спасителях, нуль-тэ и тэдэ — дикая, чудовищная, вопиющая пурга. Что нет ни одной верифицируемой информации о произошедших событиях. Что вся наличная наука категорически отрицает за всем происходящим малейший смысл. Что есть убедительные сообщения и доклады, доказывающие, что Земля и Человечество стали жертвами колоссального по масштабу и безумного по убожеству Глобального Фэйка. И — второе. Никому этого объяснить нельзя. В городе К. на реке Е. нельзя найти ни одной библиотеки. А в интернете — можно найти что угодно, но всем пофигу. Все собираются на Химэй (чудесная полая труба во Вселенной), первыми место уступают тем, кому всего нужней — бедным африканцам, больным, старикам, инвалидам, ну а богатеи выкупают место поближе к началу очереди за очень большие деньги.

Там дальше понятно. Не побоюсь здесь спойлерить — раз уж за четыре года не прочитали. Вся эта «райская машина» создана на основе изобретения одного из видных ученых из системы нацистских концлагерей. В «нуль-тэ-кабинах» происходит попросту аннигиляция. Под управлением комиссариата ООН по эвакуации. С целью доведения населения земли до экологичного уровня 20−30 миллионов человек. Лучших. Умнейших. Способных не вестись на ту хрень, к которой так успешно приучили на рубеже тысячелетий потребителей любой хрени.

Очень страшная книга. Чудовищно страшная. А знаете, что самое страшное? Она вообще не вызвала никакой реакции. Видные критики и даже любители Успенского побурчали про то, что в России дела слишком страшные, раз уж даже Успенский дошёл до такого уровня мрачности. Поругали автора за то, что вкус ему изменил в некоторых местах (он ему там везде изменил — там вообще никакого вкуса, кроме вкуса крови и отчасти рвоты). Да что там, правда, волноваться и дёргаться? У нас дел куча! На Химэй торопимся…

Что, собственно, хотелось мне сказать… не вслед. Мне ему это лично хотелось сказать, да вот так всегда у нас и получается…

Понимаете, в чём всё дело… В своё время были популярными такие строчки Вознесенского (сам, каюсь, не раз ими злоупотреблял): «Есть русская интеллигенция. Вы думаете нет? Есть! Не масса индифферентная, а совесть страны и честь». Сколько уже писано-переписано про это. Про то, что нет её. Что опозорилась она и слилась (об этом и я писал несколько раз в разных текстах). Что и не было её никогда.

А она есть. Вот, прошу любить и жаловать. Совесть страны и честь. В тот момент — когда, может и временно — совесть не в чести, а чести, по совести сказать, вообще никому не положено. Страшная, болезненная невостребованность — на совесть, честь и интеллигенцию. На фоне грандиозного спроса на Химэй всех сортов: на рукопожатность и гаплоидные группы, на патриотический лоялизм и антипатриотический каннибализм, на всё. Кроме совести и чести. Вот ему и показалось, Успенскому, что он не нужен.

Но он нужен. Нужен — как воздух. Как свет. Как вода. Как музыка. Как тот самый скрипач — гумилёвский — из эпиграфа к «Посмотри в глаза чудовищ». «На, владей волшебной скрипкой, посмотри в глаза чудовищ и погибни славной смертью, страшной смертью скрипача!»

Снимок в открытие статьи: писатель Михаил Успенский / Фото: Михаил Фомичев/ТАСС