Я красный до черноты!

Я познакомился с Дмитрием Черным, когда на нас с писателем Бесединым свалилась премия им. Демьяна Бедного от «Левого фронта». Потом мы много общались, но все как-то урывками. Мне многое было непонятно. И я решил спросить у Черного обо всем и сразу.

— Дим, убью тебя прямо вначале вопросом, который мне самому все время задают. Ты кем себя сам-то считаешь больше — музыкантом, поэтом или писателем?

— Убил и расчленил: desecration of Hector’s body, прямо-таки. Актуальные и для общества вопросы идентичности. И нет вопросов, когда есть неотрывно прирастающие к имени романы, альбомы, премии — а коли нет, так начинается перетягивание промеж жанров, «всем рассказать немедля надо, кто ты, зачем и почему». Добавлю для шизоанализа: на рубеже веков я считал себя и графиком неплохим внутри нефигуративно-философского направления «флекс». Да уж, тут впору растеряться, замешкаться, застесняться. Здесь, кстати, и подсказка, и ответ. Я воспитывался в семье младшей научной сотрудницы и штурмана гражданской авиации, в двухкомнатной квартире, таким скромным советским мальчиком, без амбиций, закладываемых родителями с детства. Рядом вот, в четырёхкомнатной 90-й квартире в семье дирижёра рос мальчик постарше, Саша Рождественский (недавно подарил ему второй свой роман, кстати, «Верность…»). Так его с малолетства готовили в первейшие скрипачи, муштровали, из-за стены доносился плач. Было на кого равняться — Спиваков, Рихтер, Ростропович, всё семейные друзья-современники, портреты с автографами поперёк лиц на шикарном рояле… Сейчас в Париже живёт, круглогодично гастролирует, второй раз женился, отец двух детей. Нашу 89-ю квартиру 90-я аннексировала задолго до 90-х. А я всё тут, правда, и уже ниже двумя этажами, но это и есть — Моё… Знаешь, как я мысленно благодарил маму, что она меня так не муштрует, не задаёт уже сейчас (в пять лет) ритмов будущего?.. Я рос созерцательно, спокойно, закладывалось многое, но без насилия — пошёл в музыкальную школу по своему же желанию, в дошкольности и первоклассности в кружок лепки на Петровку водили, не прижился. Но был и ещё один, главный воспитатель, — тут проговариваюсь из продолжения «Поэмы Столицы», второго тома, — это вид из окна на Каретный Ряд, на центр Москвы, на сад «Эрмитаж» и Кремль. Не только в важнейшее время, но и в великолепном месте родился — сразу с форой. При таком виде нельзя было не стать писателем. Это занятие, пожалуй, главное, хотя пальцы по полночной клаве стучат намозоленные струнами бас-гитары — вот прямо сегодня вечерняя репетиция, а потом снова — в «Поэму»…

— Много рассказал! Память шикарная, Дима. Давай с музыки начнем. Расскажи о группе «Эшелон», о том, что связывало коллектив с Егором Летовым.

— К первому вопросу вспомню его же слова, сказанные в сибирской газете «Энск» году так в 1990-м или даже 1992-м, уже после всех ссылок в «дурку» и прочих ограничений свободы: мол, если запретят рок играть, буду книги писать, картины, пока руки есть, а руки отрубят, зубами кисть возьму… Вот такое же боевое отношение к творчеству у меня с той поры (и не надо бояться тут ремесленничества — делаешь что умеешь, на столько ладов, сколько времени и рук хватает, ведь нас СССР воспитывал гармонично развитыми), ибо творчество тогда ценно, когда направлено на изменение мира при твоей жизни. Когда «работает» рычагом социальных преобразований. И Егор уже потому был счастливым творцом, что при жизни, молодым и сильным увидел изменения, внесённые в мир его песнями — мир ещё советский. Всё уже не шло по плану, план сдался, рынок воцарился. Тут снова линк в будущее и «Русский прорыв» — ведь Егор этим изменениям вовсе не обрадовался. Так и у учёных бывает — открытие приводит к подтверждению вовсе не тех гипотез, что выдвигались сперва, а мирный атом становится военной угрозой. С Егором воочию я увиделся лишь десять лет после того, как силой воображения, из подвально-ревербераторных песен рисовал его себе политически озлобленным лысым дембелем, в 1999-м. Но тогда я был в зале, он на сцене — всё это подробнейше изложено во 2-й части «Поэмы Столицы» (первый и единственно пока доступный в книжных и сетевых магазах том). С «Эшелоном» связь у ГО отеческая — в точности такая же, как у «Секс Пистолз» с «Джой дивижн». Группа начала зарождаться в диалоге моём с Иваном Барановым, когда нас свёл Сергей Удальцов непосредственно перед концертом ГО в 2000-м, у сцены, концерт организовывал АКМ (а кто уж не знает расшифровки, тут даю футур-линк на роман-эшелон — так я жанр его обозначил, название пока утаю, — что готовлю читателю представить в грядущем году).

— Как ты познакомился с Летовым? Знаешь что-нибудь более конкретное, чем говорят официально, о причинах и обстоятельствах смерти Егора?

— Лично познакомился там же, в кинотеатре «Марс», под занавес 2000-го. Подловил Летова у туалета, выходящим, немного растерянным. Здесь могу отослать к недавно вышедшему «Поколению еГОра», там эта сцена есть. Правда, есть она и вообще весь «Марс», куда подробнее и в роман-эшелоне, но это «есть» пока только на моей флэшке. Не то, чтоб мы кинулись сразу общаться — единственный более-менее содержательный разговор на полчасика за кулисами состоялся через полгода в «Восходе», где мы разогревали ГО ещё с моей школьной (по генезису) группой «Отход». Тут опять отсылаю ко второй части «Поэмы Столицы», этим эпизодом стоит насладиться не в пересказе. Но тут важно понимать, что для меня означало это знакомство, прикосновение — не был я никогда фетишистом. Однако в 1992-м, накануне сдачи экзаменов на географический фак МГУ видел будущее так: если провалюсь, то беру свою «Гитару Бас-1», из приватизированного имущества пионерской комнаты 91-й школы, — и плацкартом до Омска, в послушники и басисты к Егору напрашиваться. Ибо тогда уже понимал, что Егор — это точка преломления действительности и Истории, приближение к которой ко многому обязывает. Тут-то что-то из «Сталкера» в постановке Тарковского рисуется — Егор был для нас Зоной революционных возможностей, вот почему так тянулись. Причём был он ею и накануне 1991-го — обогащая тогда, увы, возможности контрреволюционные. Не лично участвуя, но сколько кассет-то его с отборной и самой на тот момент радикальной рок-антисоветчиной бродило по стране! А баррикадники у Белого дома пели, конечно же, его под гитару — была там на плитах у СЭВ фракция анархов, о которой Цветков-младший мог бы многое рассказать, но что-то помалкивает. Впрочем, с теми, ещё подтусовывающимися около нового центра Москвы пацанами, у костров успела попеть даже «Металлика» в свой приезд на «Монстров рока в Тушино». Не помню, что точно там пел с ними, на всё кивая и одобряя, Ульрих — возможно, и «Всё идёт по плану»… Что же касается смерти Егора — классически рокенролльная, увы. «Увы» — потому что я радикально против всех этих фатализмов. И нет никакого романтизма в смерти от рвотных масс, начиная с Бона Скотта. Скотская смерть, если откровенно. Если же говорить о подлинной, ментальной причине смерти — выдохся, сдался. Иначе с чего бы выпивать по две бутылки водки в день? Хорошо хоть жена Наташа, по старой традиции жён поэтов, на себя брала какую-то долю стопок. Почему я так спокойно говорю «выдохся»? Он точно так же говорил о Янке — только у неё было самоубийство куда более явное и молодое. Янку «выжал» Егор, а Егора выжала и выжила даже из гробовых отдалённых омских домов стабилизация. Он знал, куда надо жать, чтобы своротить ещё не окрепший путинский режим — но поверил Путину, сдался течению, укрылся в наркоте и алкоте. Выбрав путь индивидуального спасения, он проиграл — его и добили в одиночку, во сне, «неуловимые мстители», массы, не сумевшие стать революционными, лишенные векторов и вождей, «нахлынули горлом»… Не даром он заявил, что «Сны» — последний альбом. Он очень много сделал, и устать, забухать было логично — но это по меркам буржуазным. Нам-то некогда не то, что уставать — дух перевести. Выпустив «Песни пьющих Солнце» — двойной и всего лишь второй номерной альбом после непростительно долгого перерыва, набираем, репетируем, аранжируем песни на следующий, что год грядущий нам готовит, сайт скромно апгрейдим.

— Дим, группу «Эшелон» называют «красным андеграундом». Разве может музыка быть подчинена политике? Или она и создавалась в пропагандистских целях?

— Рок-музыка и была изначально политикой, её делали таковой даже ляжки Элвиса на фоне советского аскетизма. Причём куда более мощной и действенной, чем политика трибун и пиджачных заседаний даже самых боевых профсоюзов. Говорю о втором (или каком там по их хронологиям?) рождении рока, уже не как тазобедренного танца в середине 1960-х, которое привело к Вудстокам и едва ли не социалистической (как минимум анархо-коммунистической) революции в США (об этом стоит почитать «Прошу, убей меня» и Патти Смит «Просто дети»)… Мне нравится ещё твой наивный концепт, сквозящий в вопросе — значит, и так может показаться, — что группу можно создать в идеологических целях. Этот вопрос для романа-эшелона — вечный и проклятый, на который отвечаю каждой главой. Насколько мы соответствовали сплотившей нас идее и почему первый вокалист группы (автор названия, кстати) выпал из нашего коммунистического бронепоезда в гущу монархическо-реакционного навоза? Конечно, «Эшелон» вырос не откуда-то из партийного кабинета назначением (хотя, тут скажем банальное: «его следовало бы придумать»). Вырос из анпиловского подвала на Пролетарской, где субкультура переквашивалась, бродила («возгонялась» — добавил бы тут Проханов) и качественно преобразовывалась в молодёжную политику, низовую. Вырос из концертов ГО, когда уже хотелось и саунда позлее и «красного» поярче (наш первый, концертный альбом потому так и зовётся «Концерт с ГО» — будучи ещё кассетным, ушёл в лёт в московских рок-магазах в 2002-м). Но были и штабные встречи, переговоры «Отхода» и «28 Гвардейцев Панфиловцев». Туда, в АКМ, постоянно улица заносила музыкантов — кого угодно, позже возвращавшихся в субкультуры. Одного костистого хлопца-активиста я увидел на весеннем концерте памяти Егора в 2008-м — уже вокалистом-готом с выкрашенными в черное волосами. А он тоже лихо вскидывал кулак недавно, скандируя «наша родина СССР», и потому ещё с былым, не замогильным задором пел кавер на «Пой, революцию!». Кстати, со смертью Егора и пошёл спад — закат боевых нулевых, и выход «Поэмы Столицы», как митингового подстрочника, в частности (вот уж не думал первым томом подводить какие-либо итоги, а вот вышло же так, увы)

— Слушай, ты словно чувствуешь своей революционной душой каждый мой следующий вопрос! Расскажи тога скорее, что такое «радикальный реализм» провозвестником и создателем которого ты, по твоим же словам, являешься. Я читал твою книгу «Верность и ревность» и так определил для себя, что такое радреал: ты знакомишься с известной личностью, общаешься с ней, выявляешь слабости и пороки, а потом спокойненько пишешь об этом и издаешь книгу? Дополни, опровергни или обвини в ошибочности и поверхностности суждений…

— Ну, описанный тобой метод существовал задолго до радреала. Кажется, где-то там рядом и возникло слово «бестселлер», ведь скандалы-интриги раскупаются быстрее всего. Дашу Асланову как тут не вспомнить или байки кремлёвской диггерши (и немедленно выпил — водки «Асланов», светлой памяти 90-х). И лишь моя литературная безвестность может быть железным оправданием и алиби: «Шурик, это же не наш метод». Тут скорее вспоминается украинский фрик, постоянно кого-то подлавливающий и цепляющий на красных ковровых дорожках… Миг сияния твоего члена в лучах чьей-то славы — может быть, и прекрасен, но оный (не миг) не годится в качестве писчего прибора (особенно для клавы). Это я вспоминаю беседу усталого Гарроса и осаживающего конкурентов Прилепина в журнале «Шо» года так 2008-го, опять же. Мой год — точнее, год Дим, Медведева и мой (это я стебусь над понятым так методом). Радреал обосновывался сперва для поэзии — начну я свою занудную лекцию. Манифест я писал в начале 2000-го — причём споря тогда всего лишь с одним поэтом (соОтходовцем и соВавилонцем Минлосом — ныне известным более в качестве лингвиста), а заодно со всей ветвью вполне тогда торжествовавшей метафизической поэзии. У нас был долгий диалог во флекс-сборниках, среди графических экспромтов — письменный, такая вот архаика (хотя, это дико напоминает нынешние сетевые флэймы). Манифест подводил черту под спором о «презервативах» (в общении с реальностью) — я утверждал, что прикосновение к ней без уже навязшей в зубах и везде тогда пелевинщины, концептов-рецептов, прямо-таки рецепторами, без изоляции-экстраполяции — возможно. Вышло, однако, как не раз в тех моих нулевых — что начинал я писать этот манифест в келье школьного психолога на 4-м этаже родной 91-й, а заканчивал уже где-то на площади, на митинге, и ещё в тренде нового реализма. Но хронологически было так: в 2002-м нынешний политузник Леонид Развозжаев передал мою книгу с Манифестом и методами радреала своему другу-писателю, тот почитал, поговорил со мной по телефону (дело было на моём конце провода на набережной Максима Горького, в редакции газеты «Независисмое обозрение» и на меня с полки смотрела первая книга Липскерова, доказывающая, что постмодерн и стёб торжествуют уже во втором поколении), сказал, что не со всем согласен, но в целом — за. Ну, и потом были ещё манифесты, и как-то зажилось нам всем коллективнее в отрицании постмодернистского траура и веселей, хотя физически мы перезнакомились позднее. А уж прозу Сенчина, с начала 90-х упрямо шедшую новреалистическим тропом, я настолько позже прочёл, что своё изобретение велосипеда даже не посмел бы теперь вставлять в хроники новреализма. Объективно радреал заявился и вырос как авангард нового реализма — и остался на уровне заумизма при доминировании переросшего в соцреализм футуризма понятого по-маяковски. Хотя, есть, конечно, последователи — они изъясняются проще, уже восприняв манифест радреала как методичку. Андрей Фетисов, например — поэт из далёкой Микуни (Коми АССР). Если тут нужна аналогия… Возможно, как с Кручёныха в 1960-х, с меня сдуют пыль только в связи с этой литизюминкой нулевых.

— Это слишком заумно, Дима. Мне за тобой не угнаться. Давай ближе к людям: Катя Гордон не обиделась, что ты вынес столь личные вещи, бывшие между вами, на страницы книги?

— Увы, сие не дано мне знать. Было так: Катя уже с животиком проводила в Б-2 свой концерт, перед родами, видимо, прощальный. Клёво выступила, как всегда. Я был зван, верно стоял в первых рядах, а после выступления, когда она вышла в зал в чёрной шапочке, высветилась из хорошо мне знакомой комнатки кулис — вручил книгу. И она тотчас — диск Blondrock’a «Надоело бояться». Мол, баш на баш, я тут тоже кой-чего успела. Тут же заинстаграмила (затвиттила?) нас — причём, на фото, несомненно, просочилась минутная нежность (скорее, моя, вдохнувшего кудрей). А вот потом — тишина. Была после концерта невысказанная безумная идея позвать ко мне домой всю группу, как раз никого не было, — и рядом, и ночь бы напролёт, как Guns’n’Roses, — но что-то слишком озорное в глазах её искрилось, не стыкуемое с таким сценарием… Я следил по некоторым всплескам СМИ за непростою траекторией её семейных отношений. Следил, понимая, что мужчинъ, который адвокат, ей попался непростецкий — даже эсэмэсил, когда сообщали о битье. Потом о неких монастырях заговорила в интервьях — пришла пора консерватизма, ну и… Потом лишь редкие посты в ЖЖ о некоем уютном заведении, где молодых и потенциальных мам психологически оберегают. Эмблема напомнила мне Черномырдина с его надёжными руками «домиком» на метрорекламе «Наш дом — Россия»… Сына воспитывать нужно под крышей надёжного мира, не до радреалов тут. А я, проказник эдакий, возьми да подари свой сборник стихов с нашим длинным буриме Александру Гордону, что дышал мне в затылок коньяком — по случаю, был у него в сидельцах-экспертах на смешной телепередачке о семейных отношениях. Как низко мы все пали — «Циники» Мариенгофа, да и только…

— А вот Лимонов не создатель ли «радреалистского нон-фикшна»?

— Я его впервые открыл как раз тогда, когда вторая часть «Поэмы Столицы» становилась возможной в газетно-оппозиционной суете — в 2002-м. До этого снобистски относился — не из высокой моральности, а вот как-то сложилось так. Не понравилось беглое, несерьёзное описание уличных окон в «Эдичке», данном Минлосом читнуть походя в метро, куда-то по пути, год был 1992-й примерно. И лишь когда посадили — вот тут-то заработало. Кстати, «Поэму-инструкцию бойцам революции» (к которой приложен Манифест радикального реализма, как оргвывод) — я не только в числе ряда политзаключённых ему посвятил, но и послал Лимонову за решётку через Тишина. Оба подтвердили потом факт передачки, но иных, интервербальных подтверждений этой встречи — пока не встречал. Слишком Дед высокомерен в подобных вопросах, иерархичен. И на презентацию «Поэмы Столицы» в Билингве был зван да не явился. Да, он не мог не повлиять — более того, «Книгой мёртвых», которая и открыла его мне — он как бы многое разрешил (до «Эдички» я добрался вообще лишь за порогом нулевых). А потом и Велединский на одной книгопрезентации с бокалом тёмно-красного вина настаивал на лимоновском отцовстве новреала (после этого хоть посмотрел его весёлое «Русское») — с этим никто из спикерайтеров спорить и не будет. Тем более что Роман и Захар побывали другороссами, а Сергей слал ему на зону не вшивую книжонку, как я, а денежный эквивалент «Дебюта»… Но вот чтоб прям создателем его назвать — не уверен. У Маркеса есть куда более радреалистический роман о Чили, например. Но Лимонов именно как русскоязычный — вдохновитель, вот подходящее слово.

— Ты доволен тиражами своих книг? Тем, как они продаются? И вообще выходом к читателю доволен? И не ощущаешь ли ты, что стать в полной мере признанным писателем несколько мешает политический шлейф?

— Довольного своими тиражами писателя я бы сразу списывал со счетов — о таких и говорят «вышел в тираж». Кстати, и Пушкин незадолго до роковой дуэли беспокоился плохим распространением своих книг, а прозу его так при жизни и не оценили, не заметили. Тиражи мои скромны (что такое пару тысяч для многомиллионной РФ, Украины, Белоруссии?), сетевые скачки с минимальными препятствиями е-бучной аудитории — побольше, как водится. Однако я гораздо нежнее вас, наших деточек (по поколенности новреализма), отношусь к неизвестности, чем любой стартующий и дерзающий. Неузнаваемость для писателя — даже не плюс безусловный, а орудие преступления. Самый подходящий для его работы (если это именно работа) образ, стиль присутствия в обществе. Цель ведь — не чтоб любили и почитали и ублажали, как рок-звезду, как одутловатого думского паяца, цель — это общество повернуть к тем истинам, которые фундируют революцию. Надо ли при этом сиять с обложек журналов? Это вряд ли. Сияние — возвращается вовсе не вдохновением порой, портит голос, тупит мысль, примиряет с неизменённой тобою, а лишь дополненной действительностью. Цель — не быть званным гостем в домах Пашковых там всяческих, где буржуи (они же, чуть покучнее — государство) делятся при посредстве своих либеральных литературных лакеев-культурников с теми, кто пишет им нравящееся. Цель — свои премии вручать, пролетарские, а не барские. Тебе, как лауреату-демьянобедновцу сие и постижимее. Нас сажают, а мы — награждаем. Даже из-за решётки. Вот вам наша линия в культуре, наша длинна рука, вовсе не нацбестов просящая, а дающая сама! Вот вам наша советская, священная война-интифада с режимом регресса (в том числе и культурного). И ни шагу назад — в пресловутый «русский мир» с его карнавальной православностью и разудалым купечеством. Демьян Бедный искусно это высмеивал в «Царе Антоне». Да, поворот тут происходит на уровне тиражей — но политическое, которое не скроешь, Ромушка, оно же идёт раньше! Вот та же «Верность» — это 2012-й год, я как Де Сад, вдохновлённый революцией, вбрасывал свои мысли о личных взаимоотношениях в массы, готовые перевернуть Россию, ухватившись за шкирку Болотной… Книга и листовка — не такие уж дальние родственницы, как кажется по первости. Да и стоит ли ждать быстро-лёгкой известности недописавшему второй том «Поэмы Столицы» (то есть не давшему читателю — самого начала, там весьма хитрое устройство)? Помнишь, у «Металлики» - Fade to black? Многие жонглируют цветами, упоминая меня — ну, так я уточняю, я красный до черноты. Запекшаяся кровь Советского Союза.

— Вот это метафоры! Давай тогда скорее ближе к поэзии. Расскажи, какова была роль Дмитрия Кузьмина в становлении тебя как поэта? Почему позже появилась критика тебя им? Почему он позже усомнился в твоем поэтическом даровании?

— «Оказался наш Димон не скворцом, а уткою» (это я не о нём, а его губками-бантиком — о себе)… Ну да — я лишь недавно как-то наткнулся на Димины «фи» в мой адрес, сказанные в кругу моих издателей, что особенно забавно (они выпадают в Вики-статье обо мне)… Он верен поколению. Тоже относительно недавно посмотрел олдовое ток-шоу на «Ностальгии» — там они спорили чуть ли не у Киры Прошутинской на ступенях о «голубой» любви. И это ещё в СССР, широкие оправы очков, длинные и острые лацканы, блеск щёк 80-х, а аудитория такая уже продвинутая в некую анальную глубь и одновременно бердяевскую духовность, что поражаешься — неужели выйдут и снова станут секретарями районных ячеек ВЛКСМ?.. Вот отсюда и стоит оценивать их ненависть к «красному». Для них свобода, включая сексуальный подтекст — тождественна контрреволюции. И в чём-то они правы — на обеспечение их столичных свобод таки пошли в топку попятившегося паровоза России обломки республиканского социализма. Ещё надолго хватило, потом эта бывшая соцсобственность преобразовалась в виде выжимок рабочего пота (вариант: проданных на металлолом станков) в гранты, премии, уже раздаваемые новыми хозяевами. При одной такой олигаршей жонке, желающей культурного туризма и меценатства, пристроился и наш культуртрегер в нулевых, как гей — вне мужних подозрений, идеальный союз кошелька и оглавления… Однако роль Митину с своей биографии принижать не смею — после того, как подошёл к нему в некоем партийном как раз помещении на Берсеневской набережной (этакий там дом-сросток из церковных стен и палат Малюты Скуратова) в 1997-м летом с желанием быть напечатанным в «Вавилоне», стал официально поэтом, включилась идентичность. Ну, и первую же книгу стихов «Выход в город» (1999) он собственноручно набирал, верстал — тёзки добра не забывают…

— А Удальцов? Он какое добро тебе сделал? Почему ты решил левачить с ним, а не с Зюгановым?

— Удальцов мой ближайший товарищ с 2001-го, мы оба координаторы Левого Фронта, только он в заключении, а я на воле. Вот, включил в 4-ю часть «Поэмы Столицы» описанный мною из зала Мосгорсуда процесс по «делу Удальцова-Развозжаева». Структура координации ЛФ (как Команданции у сапатистов) горизонтальная: нас много, включая, «неизвестных солдат» в регионах. Слово же «левачить» подходит больше Зюганову — поскольку подразумевает лицедейство без революционных действий. С папой Зю я прожил рядом на Малом Сухаревском в здании ЦК - тоже немало (помнишь по второму роману и последней его главе), сайт КПРФ.ру редактировал аж два года в пору апгрейда оного и недолгой прогрессивности партии (первая пятилетка нулевых, «седая революция» в Солнечногорске в 2005-м была пиком прогрессивности, потом пошёл трусливый спад и сдача протестных позиций на уровне ЦК КПРФ). Но тогда-то (чуть раньше, в 2004-м) и зародился Молодёжный Левый Фронт, повзрослевший за десятилетие и теперь частично политзаключённый. ЛФ стал тем прорывом из поля придворной политики, на который набралось сил за нулевые — взяли лучшее от НБП, но нагрузили подлинно классовым содержанием, без буржуазного национализма (ныне слившегося с «русским миром»), в ЛФ вросли не только АКМ, СКМ, РКСМ, но кадры дали и другие микро-молодёжные организации. Так дожили до 2012-го, однако с первого удара своротить кремлёвскую глыбу не смогли. Да и аудиторию Болотной, увы, не отвоевали у либералов — что и было началом поражения…

— Дима, если через 20 лет ты придешь к верховной власти — нам всем ждать закрытия церквей, разграбления имущества, ну и философского парохода?

— Хотелось бы понять, что через 20 лет будет считаться разграблением. Мы с тобой родились при конституции брежневской, по которой неприкосновенной и неделимой была лишь одна собственность — социалистическая. Однако её запросто поделили приватизаторы спустя всего лишь десятилетие (от рождества Романова), и ты теперь говоришь, как телевизионные кликуши — но им-то как раз реально разграбившие СССР платят за такие псалмы явно побольше твоего и моего.

— Ну а как мне еще говорить… Я же существо телевизионное… У меня их десять на двухкомнатную квартиру…

— Дослушай. А вот Прудон, например, даёт иную формулу — «всякая собственность есть кража». Не случайно его имя со стелы в Александровском саду вместе с прочими — уступило место царям. Миф о социалистической революции как краже существует в рамках царствующей ныне идеологии, по которой власть Ельцина-Путина есть возвращение исторической справедливости неким ущемлённым (варианты: ограбленным, безбожно осквернённым, высланным, замученным в ГУЛАГе) проклятыми большевиками. Клёвый миф, почти верится, но главное не сходится: в роли помазанников и возвращенцев из эмиграций выступают недавние партийцы и гэбня, «проспавшая» распад СССР, но сентиментально считающая его трагедией. Подсвечниками, как застрельщик-Ельцин — выступают гнавшие из КПСС за посещение церкви (в Свердловске он так и делал, знаю от очевидцев). Вот такая у них правда характеров. «Человек может сменить убеждения» — отстреливался Ельцин, впрочем, выстрелы вскоре стали танковыми. Один человек сменил — и сколько положил в реформах. Сверхдержаву сделал колонией. Класс буржуазии, куда более паразитский, чем в начале ХХ-го, создал с нуля (или почти с нуля, учитывая теневиков и кооператоров, — дав преференции как раз тем, кто отвечал за неделимость соцсобственности). Ну и кто тут что украл — и, главное, у каких количеств? А те, кто создавал почти целый ХХ век тут заводы, космодромы, трубопроводы и города как принципиально общие, и они тогда исправно функционировали, — они сейчас не ограбленные?! Или ограбленными теперь вечно будут считаться те заводчики и фабриканты, попы да помещики, что утратили в 1917-м власть? Чтоб ты понимал мою классовую природу — я-то как раз по бабушкиной линии из дворян, мне-то бы тут в Москве жилось получше некоторых, существующих в данном мифе. Но я, как и все бабушкины братья и сёстры, — принял Великий Октябрь как свой, ещё октябрёнком, верен всем присягам. Подробнее об истории моей семьи внутри Москвы — в продолжении «Поэмы Столицы». 20 лет — многовато, но если 60 лет возраст расцвета политика по меркам юлиан-семёновского Мюллера, то давай прикинем, чего ждать, если я вдруг прорвусь в Кремль с волною революционных масс. Первым делом — переноса столицы в Сибирь, к центру Азии поближе, Китай нам будет братом. Геополитика меняет назначение городов, переносит силовые центры. К тому моменту, когда путинские буржуи (силовигархией их нарек) выжмут недра — и подавно, останется атомная энергетика, а она сильнее там. Устала Москва от роли финансового клеща и одновременно кормилицы невольно трудящихся в сырьевой империи. Как верный её сынок — дам отдохнуть ей, «подожди немного»… Статус сырьевой изменится прежде переноса столицы, конечно. Объединим не Крым один, а Белоруссию, Украину, Молдавию, Казахстан, с прибалтами договоримся чуть позже. С церквями поступим по обстоятельствам, функционально их назначение явно изменится — в лучшем случае будут музеи. Однако нынешняя реституция, когда Союзкинохронику (которую бы увешать мемориальными досками Эйзенштейна, Герасимова, Кармена, Вертова) ради новых колоколен гонят из Лихова переулка к чертям собачьим — настолько озлобит народ (подчёркиваю: не мифических комиссаров, а тот самый деревенский народ, который и жёг церкви, и раскулачивал жирдяев-попов), что он решит всё до нас. Нам лишь придётся спасать оставшееся декретами, как делали Ленин, Дзержинский и Луначарский. Кстати, киевского Ленина, из охранного списка ЮНЕСКО, громили кувалдами и попы (короткая у них «классова пам’ять» — был такой тэг у моего украинского товарища Манчука). Пароход же для нынешних философствующих подпевал и «вкладчиков» социального регресса — да, но не за границу, а на подновление Беломорканала. И вместо «Дома-2» — реалити-шоу, где трудящиеся наши будут видеть, как с потом контра из себя выдавливает буржуазные ереси, перегородившие миру, не одной России, дорогу к коммунизму. Чубайс с лопатой, Греф с тачкой, Набиуллина — ударница взрывающих диабаз отрядов, гармонист Дворкович — на смотре самодеятельности Белбалтлага… Это вам не усердная Беркова. Загляденье! Евровидение затмим.

— Расскажи, почему Евразийство — это неаутентичное течение с твоей точки зрения.

— Оно эпигонское и постмодернистское по определению, поскольку решает нынешнюю геополитическую задачу на старом языке и без знания главного «Х» — классовой сути процесса. Пытаться объединить бывшие республики, не объединяя собственность по-социалистически — это и значит евразийствовать. Надстроечный блеф всё это евразийство — кормушка для дугинцев, идейное оправдание существования бюрократов при нескольких фондах, не более того. А уж сидючи в Президент-отеле, сюда можно приплести многих пароходных и земных мудрецов начала ХХ века и даже Достоевского — у всех них идеалистская, бесклассовая закваска. Равенство в экономическом плане, а не кюльтюрное родство, язЫки и прочие погоняла национал-идеалистов — вот что может объединять. Повсеместное свержение элит. Территориальное единство завоёвывают только сообща, а границы стираются тогда, когда в них отпадает необходимость для трудящихся. Буржуям и правительствам границы априорно выгодны, как и разные валюты, языки и т. д. — ими они разделили советский народ, как в 90-х базисно его соцсобственность.

Снимок в открытие статьи: Дмитрий Черный/ Фото: страница Дмитрия Черного livejournal.com