Смертельный номер

Современное кино чем дальше, тем больше расходится по разным радиусам арены — в одном технические аттракционы со спецэффектами, поражающие воображение, но оставляющие в покое сердце, в другом — знакомые фокусы с распиливанием истории на свехидеи и ее воскрешением, наподобие хоть нашего «Левиафана», хоть «Игры в имитацию» — байопика математика и гея Алана Тьюринга, канонической оскаровской картины «за все хорошее против всего плохого», оба тоже в оскаровской программе. Фильмы первого рода собирают кассу в кинотеатрах, картины рода второго выигрывают престижные призы, но иногда находится все же чокнутый, который выходит и говорит — смертельный номер! Исполняется без страховки!

В этот момент мы вспоминаем о том, что же такое кино.

Говорят, перед началом съемок «Бёрдмана» режиссер Иньярриту разослал команде письмо с фотографией канатоходца Филипа Пети на струне между Башнями-Близнецами. Киношники любят подобные рискованные метафоры, но в этом случае стремительно летящая от детали к детали камера и грациозность действия с опасным замиранием на моментах, еще мгновение назад казавшихся исключительно комичными, дают для нее все основания… если считать основанием воздушную массу, которая равно поддерживает канатоходца и мешает ему.

История стареющего актера, который давным-давно прославился в роли супергероя Бёрдмэна, человека-птицы, и на склоне лет и славы, на последние деньги, — «удивительно, но у меня хватило здоровья промотать все», говорит персонаж Майкла Китона, — решил поставить спектакль на Бродвее, смотрится с куда большим замиранием, чем любой фильм-комикс про этих самых супергероев. Казалось бы, что можно извлечь из этого вечного театрального романа — боязнь провала, неспособность режиссера справиться с эксцентричными артистами, пьянство, неуверенность в себе, бессмысленность, личные неурядицы. Но Иньярриту и его команда показывают, как кино про людей влет бьет как кино больших идей, так и фильмы-аттракционы, где главными героями становятся мастера спецэффектов. Нет, спецэффекты мы тоже умеем — издевательски покажет режиссер в двух-трех минутах уморительного трипа, когда Бёрдмэн, которого постоянно слышит главный герой, на время овладеет им, некий мифический дух — прямой иллюстрацией к структуралистскому тезису о комиксах как роде новой мифологии, который повторяет в начале фильма заучка-журналист. Это вообще довольно умный фильм, причем умный естественным образом — подобно увлекательной книге, комментарии к которой ты можешь при желании и некоторой образованности прочитать, но и без них она ничего не потеряет.

Помимо очевидных отсылок к комиксам/мифологии и «обществу спектакля» хотелось бы раскрыть еще один пласт, относящийся к комментариям. Герой Майкла Китона — Ригган — ставит спектакль по Раймонду Карверу, большому американскому мастеру короткого рассказа. «О чем мы говорим, когда говорим о любви» — один из известнейших рассказов у Карвера, несколько сцен из постановки мы видим, но они каждый раз служат скорее триггером для очередного комического кульбита, нежели раскрывают смысл карверовской новеллы. При этом все то, что происходит между героями за кулисами, за исключением разве что включений фирменной мексиканской дури, без которой Иньяррриту обойтись бы никак не мог — это и есть карверовский рассказ! Все эти дурацкие реплики вроде бы ни о чем, бытовые подробности, заход в бар со словами «здесь есть кофе», полуголая потасовка в гримерке, сам принцип спонтанного раскрытия характеров одновременно в исчерпывающей полноте и в ожидании чего-то дальнейшего — все это Карвер. Летящий ритм и тончайшее нервное напряжение при совершенной естественности ситуаций и большой плотности, вообще говоря, болтовни.

Мы никогда не узнаем, получилось ли у Риггана толком поставить Карвера, но то, что он через Иньярриту сам стал его персонажем — определенно. Даже дурацкий, по мнению иных критиков, финал — не будем рассказывать, какой — тоже бы весьма пошел бы Карверу, который обожал заканчивать свои мрачные, как правило, истории на некотором взлете надежды, если бы не его редактор Гордон Лиш, который эти хвосты нещадно резал.

Волшебность фильма еще и в том, что при полном отвале башки, его герои совершенно принадлежат реальности — взять хоть одну из лучших актерских работ «Бёрдмана» в сильнейшем ансамбле — роль бродвейской звездочки Майка Шайнера. Артист Эдвард Нортон дает совершенного нью-йоркера, сноба в шляпе и шарфике: раздутое ничего, пшик, но при этом не совсем разучившийся думать и чувствовать, неврастеник, острая трагикомическая харизма. В его наставлениях герою Китона — помни, что это Нью-Йорк, а не Лос-Анджелес! — так и слышится гордость великих городов на вторых ролях, а в смысле шоу-биза NYC конечно этакий Санкт-Петербург супротив Москвы, если пользоваться родными аналогиями. Из этого же пласта — критикесса Дикинсон из бара, где «тоже есть кофе», которую, кстати, играет британская актриса — вторая роль третьего уровня, своего рода. Абсолютность конкретики — мы в Петербурге сами в таком баре сидим.

Бывает, слышишь, что искусство кино умирает или перерождается — все, что не требует большого экрана, IMAX 3D, все это может быть с успехом быть исполнено на ТВ в виде сериала. Зачастую, действительно, проявляется синдром ТВ-потребителя: смотришь фильм в кино, и ждешь конца серии, ну чтобы потом как-нибудь продолжить. Случай Иньярриту показывает, что это своего рода признак кинонепригодности, потому что его «Бёрдмана» остановить, как самолет — невозможно. Иначе мы все просто грохнемся, с очень-очень большой высоты. Смертельный номер.

Завидую всем, кто еще не видел.

Снимок в открытие статьи: кадр из фильма «Бёрдмен»