«Донбасская проза»: быть ли жанру?

Эх, давно хотел написать Глебу Боброву — да вот вроде и целая статейка получилась…

Дорогой Глеб, — писал бы я автору столь памятного пророческого романа, — название «Эпоха Мертворожденных», помимо своего прямого смысла, несёт и безусловно блестящее метафорическое определение постсоветскому периоду украинской истории, явившему целые поколения манкуртов, не знающих корней… В сочинении своём как никто предсказали Вы и стратегическую суть конфликта… А образ перехлёста штандартов на первых его страницах жив до сих пор перед глазами.

Сам пишу — мало и редко («Стулик», лонг-лист Большой Книги-2006). Второй роман, гораздо более общественно значимый, мыслил развить в Крыму предчувствием резкого усугубления внутриукраинского противостояния — задолго до событий… И тут вдруг на тебе такое, что не привиделось бы и во страшном сне! — сюжет летит к чертям, и то, о чём хотел поведать миру шёпотом, ревёт и воет на Донбассе.

Да, тема эта так и витает нынче в воздухе — заранее прошу прощения у профессиональных критиков, коль с уст сорвал… Тем более что, получается, предвосхищаю реакции на сборник «Я дрался в Новороссии», анонсированный издательством Яуза-Эксмо на апрель. Но как раз это обстоятельство, надеюсь, придаст интригу и достойный импульс последующей череде суждений. Наверняка там будут и ещё не публиковавшиеся тексты, но вряд ли они дадут основание для кардинально иного видения вопроса.

Предварительно, однако, оговоримся: наш общий обзор наличествующей на сегодняшний день новой прозы о Донбассе не претендует на всеохватность, обходит, сколь возможно, замусоленный идеологический аспект и рассматривает материал в рамках единого процесса — прежде всего как факт литературы, нащупывая тот водораздел, где художественность входит в противоречие с навязчивыми трендами медийного дискурса.

Итак. Может, не столь это и удивительно, но за без малого год военных действий более или менее художественно оформленных рассказов/повестей о новой войне пересчитать по пальцам. Бóльшая их часть представлена на специальном военлитовском ресурсе Г. Боброва Okopka.ru: «В рунете больше нет ничего сопоставимого по глубине и качеству литературной проработки темы последних войн». С чисто литературной точки зрения речь здесь идёт об известном поджанре, довольно закрытом и интересном в первую очередь военным или воевавшим — комментарии к опубликованным текстам оставляют впечатление некоторой внутрисобойной кастовости. При знакомстве со свежими произведениями о войне на Украине — таких представленных на сайте авторов, как Д. Филиппов, М. Надеждин, Ал Алустон, Ю. Евич, Е. Сергеев — ловишь себя на мысли: что-то очень важное не даст им встать в ряд со знаменитой «лейтенантской прозой» 60-х… Вроде же «окопная правда» — бесприкрасный, как правило, личностный взгляд на войну, далёкий от пафосного восприятия, живые голоса, зачастую подчёркнутая «нелитературность», «набросковость»… Но нет: поверхностные интонации, попросту навеянные СМИ, кондовая, навязчивая идеологизация, иногда даже неприкрытая лозунговость, дефицит простой, но яркой, образной детали и отсутствие смысловых синкоп, создающих компрессию, а отсюда и катастрофическая напряжёнка с подтекстом вкупе с обилием технических буквализмов и военных наименований, подавляющих неискушённый читательский слух, низводят большинство текстов до уровня откровенно слабого — именно по тому самому «качеству литературной проработки».

Тексты кишат клише. Штампы из прессы, помноженные на штампы литературные, при всех возвышенных тонах, патетическом накале и понятном негодовании дают эффект карикатуры. Куда ни кинь — одни цитаты:

…Продолжить самое последнее, самое главное дело своих половин в этом мире — служение своему Отечеству, своей Вере, памяти своих предков.

…полосонуло карателя по горлу. Это смертоносное движение старика кажется вобрало всю злость, на которую был он способен, весь гнев … за всех тех, кого накрыло горе с приходом убийц-«освободителей». Холодный металл рассёк жиденькую шею «жовто-блакитного» героя и из перерезанной гортани вырвалась наружу его гнилая кровь, которая тут же заполнила его рот, и, клокоча, полилась на землю.

Лишь какие-то тексты порой так или иначе выдаются из массы. Рассказ «Мир» из «Украинских хроник» А. Кокоулина представляет немногословную — и тем более выпуклую и жуткую картину затянувшегося на три года «перемирия» через обуревающую героем жажду мести за давно уничтоженную семью, не выводя нас, однако, хоть на какое-то предчувствие реального примирения.

Ещё, пожалуй, выделил бы повесть Николая Иванова «Засечная черта», самим названием являющую глубокий многосмысловой образ — это и защитная полоса, и рубеж мировоззрений, и «граница войны и мира, боли и равнодушия, мужества и подлости«… (Сергей Константинов) Да что там — жизни и смерти! С самого же начала берётся и высокая нравственная нота («В Россию текла боль…»), крупными мазками лепятся суровые образы Исхода донбасских беженцев в Россию. Но такой всеобъятный и обещающий толстовский замах вскоре банально рассыпается об устойчивое ощущение того, что читаешь газету — о событиях нынешних, но году так в 80-ом… При том фабула мелковата, концовка маловыразительна и, самое главное, тяжеловесный и на редкость шаблонный стиль, высказывающий претензию на академичность, бесповоротно погружает такую прозу глубоко назад, в прошлый век.

Ординарна с художественной точки зрения и «шинельная проза» военного фантаста Фёдора Березина, хоть он и представляет сборник совместно с Бобровым. Заявит ли он что новое миру?.. Во всяком случае, по ознакомлению с его известными произведениями позволим себе полностью согласиться с Д. Быковым: «Березин многословен и не всегда внятен, язык у него почти везде никакой…»

Очерковые зарисовки известного военкора Дмитрия Стешина, живые и подчас образные, слишком отрывочны и не оформлены, чтобы стать рассказами. Это вполне понятно — где там под пулями до слитной формы. Ценны и интересны они именно как заметки, впечатления, отрывочные эмоциональные оттиски, документальные свидетельства очевидца/участника.

«Пишу в перерывах между воздушными тревогами, обстрелами и боевыми заданиями. Автомат под рукой» — цитата из повести Александра Рыбина «Война в Луганске» могла бы стать эпиграфом для подобных набросков «с натуры». Совершенно пресно фиксирующий бытовую повседневность дневник макеевского фантаста Игоря Вереснева «Жизнь во время войны» частным дневником и остаётся, на литературность, по-видимому, и не претендуя.

Недавно увидевшая свет «Не чужая смута» Захара Прилепина, всяко нужный и интересный сборник коротких злободневных статей-«фотовспышек», «лоскутное одеяло» впечатлений и размышлений на тему, так же как и рефлексирующие прилепинские посты на Фейсбуке — всё же чистая публицистика. Элементы художественности, присущие и его напечатанным «Комсомольской Правдой» заметкам «Из Новороссии», — подсмотренная целующаяся пара, подслушанные смешные историйки, поле сгоревших подсолнухов, дед с собакой, направляющийся на рыбалку, горький юмор посреди разрухи — эти играющие именно на контрапункте яркие детали, мгновенные слепки действительности не только оживляют контекст, но и воспринимаются мелким подсобным материалом, возможными заготовками для будущей серьёзной формы. Вскоре, однако, отмечаешь, что приведённые диалоги ополченцев ты уже много раз слышал где-то на ютюбе, проблематика перемирий и бомбардировок давно истёрта 1-ым и 2-ым каналами, и вообще «люди ходят, смеются и разговаривают — точно так же, как и здесь. Сложно это осознать». Тем не менее, фейсбучно-очевидческий калейдоскоп производит на редкость цельное впечатление и, крепко сбитый в немаленькую книгу, становится первым значимым произведением об украинской конфронтации.

В общем же и целом, наличествующую до сей поры литературу о новой войне строго художественной назвать крайне сложно. Это более или менее качественная документалистика — репортажи/очерки с передовой. Окопная сермяжная правда, писанная на коленке, выливается в откровенно слабую фактуру, где всё своими именами, где язык суконный, диалоги скучны, метафоры штампованны, образы скудны и блёклы, а буквалистические описания боёв и военных действий — в рамках формы, заявленной как художественная — отдают графоманией классической. Штурмовые операции, боевые порядки, громогласное ура, опешившие айдаровцы, рукопашная схватка, неравный бой, полная победа… «грады», 200-сотые — 300-ые, прыгуны майданутые, нацгады, отморозки, каратели… С «той» — «вражеской» — стороны вполне конгруэнтный ответ доносится: сепары, колорады, диверсанты заезжие, новая преступная власть, наша перемога (Влада Черкасова, «Донбасский пленник»). Чего-то более слитного цитировать более не буду, потому что ужас.

От такого реализма мутит, от такой литературы оскоминой сводит полушария. Откуда, почему такая бескрылость?!

Ответ, однако, на поверхности: да потому что всё, что можно сказать по поводу — будь то на уровне непосредственного переосмысления или художественной идеи — моментально впитывается коллективной подкоркой из телевизионных сводок, сублимируется в тысячи блогов, реплицируется бессчётными репостами. Потому что всё, что можно сказать по поводу — на теледебатах, на форумах, в несметных комментах — уже сказано, уже проявилось и уже приелось, перехваченное с пера у как всегда запаздывающей литературы. Потому что сейчас любая «редакция» развития текущего момента — конкретная или метафизическая — формируется, вынашивается, зреет, набухает в донельзя электризованном воздухе, чтобы почти тут же разрядиться десятком вариантов в блогосфере.

Значит ли это, что в данном случае сам художественный объект — Донбасская война — теряет релевантность? — Да нет, конечно. Слово лишь за тем, как.

И истины, муссируемые по ТВ/ютюбу, и «хохлосрач», вынесенный с инет-просторов, в большинстве новых военных опусов воспроизводятся всерьёз, часто даже не обыгрываясь — и, проникая из публицистики в ткань, призванную быть качественно иной, разлагают её совершенно, не дают ей родиться, начисто губят в ней признаки художественности. Когда справедливый гнев на хунту прорывается в каком-нибудь рассказике расхожими газетными формулировками или стереотипной бранью в адрес набивших оскомину персонажей, эффект выходит обратный, контрпродуктивный. Подчас смехотворный. Трижды благородная, но замыленная истина безнадёжно меркнет на литературной почве, воспринимаясь общим местом, нелепым фарсом.

По меткому выражению критика Дениса Епифанцева, вдохновенно пересказывается телевизор.

(И заметим, как правило, искренне — что добавляет телевизору неожиданного простодушия.)

На общем тоскливом фоне сочинений украинской тематики малоприметно выделяются живые-лёгкие, интеллигентско ненавязчивые, без эмфазы и претензии, в меру ироничные заметки «Путешествие на войну» журналиста Евгения Бабушкина.

А что слышно из Укропии?.. Там ведь тоже люди, тоже ведь свои писатели, тоже взгляд на ситуацию, и так же непримиримо и неуёмно подчас клокочет в строках патриотический порыв… «Я не пишу рассказы, я — не писатель… я анализирую, вспоминаю, заново открываю истины себе, нам… чтобы заново начать, не разделяя на Восток и Запад, любить всю страну», — так предваряет луганский блогер Елена Степная свой сетевой сборник «Всё будет Украина!» (Донбасский дневник. Фейсбук времен АТО), повествующий о жизни граждан в период «безвременья» и «российской оккупации»… В меру весьма скромной повествовательной и аналитической способности и обыгрывает полуграмотный автор городские новости да военные сводки, собирая тысячи лайков и откликов благодарных читателей… Названия же миниатюр говорят сами за себя: «Будущее Лугандонии»", «Кто хотел в Рашу», «Погранично-политически-сексуальная история»…

М-да. А зачем вообще я о ней?.. — Да подозреваю, что писательниц таких масса.

Недавно нашумевшая «исповедь бурята», интервью с реальным персонажем, обожжённым российским танкистом, подкупающее яркими деталями «необъявленной войны», на деле оказывается олитературенной компиляцией, доказательства чему разобраны военным публицистом В. Шурыгиным.

Наконец, небесталанный, но совершенно контркультурный и урывочный фейсбучный «Дневник офисного планктона: от майдана до мобилизации» представляет нашему вниманию грустно-весёлые самокритичные заметки о тяжком быте в АТО. «Мы никогда не победим россиюшку с такой армией. ни-ког-да». (Орфография сохранена. — Р. П.) — смеётся автор, а кто-то из читателей комментирует: «…На Украине надо не „Гвардию“ пафосную снимать, а свою версию „ДМБ“». С чем мы тут же и согласимся.

Вот парадокс. С одной стороны, повальная, жестокая художественная беспомощность. С другой — явный запрос на литературное переосмысление…

И в этом смысле опубликованный в начале февраля рассказ Сергея Шаргунова «Свой» - некий прорыв. Лапидарно рассказанная история — последние часы жизни только что прибывшего в район донецкого аэропорта молодого добровольца — по-настоящему трогает. Чем? Во-первых, верно выбранным ракурсом антитезы: непосредственный, свежий, даже по-детски поэтический взгляд на абсурдную жуть войны даётся как бы изнутри героя. Искренне нескладное, в чём-то угловатое форматирование только понюхавшего пороху парня в новой жестокой действительности дополнено не отпускающими его «неуместными» дымчатыми образами из совсем недавней прежней жизни. В создании атмосферы доподлинности происходящего важнейшую роль играет и язык. Здесь как раз тот удачный случай, когда многочисленные синкопы — пропуски смысловых цепочек -создают необходимую компрессию, заставляют работать уже и так сформированные военными репортажами представления, то и дело «удивляя» восприятие, напрягая внимание читателя, который реагирует не на плоские описания, а на говорящие, запоминающиеся детали. Ткань рассказа как бы прошита пунктиром, являя лишь самые яркие стежки. Это рваная, «назывная», динамичная проза. При этом образы скупы, метафоры тактичны и неброски: только бы не уйти в сторону формы, не оскорбить неуместным изыском страшную апокалипсическую реальность. И, наконец, логически важной, даже закономерной получается эта, в общем, ситуативно случайная связка «свой — любой»: даже нелепость смерти Ильи предстаёт осмысленной. Ведь из «своих» на его месте мог оказаться всякий.

«Война не терпит фальши» — этому принципу верен Шаргунов и в коротеньком «Донбасском дневнике». Тот же «телеграфный стиль», та же многозначность недоговорённости. Та же честность — с собой и с читателем: «- Мы не крысы и не мыши, скажите там, наверху! — плачет женщина. И я начинаю плакать вместе с ней».

Да, беспощадная жизнь стократ ярче того, что может предложить в ответ оглушённая ужасающей действительностью, сражённая, растерянная литература. При этом ясно, что стихотворная форма куда быстрей и экспрессивней прозы отзывается на саднящую боль момента, и последний год явил ряд открытий, которые могли бы стать предметом отдельного обзора. Стихи эти очень разные — видением, почерком, глубиной… Степенью лиризма или патетического напряжения. И авторы — от начинающих до корифеев. Объединяет их одно, самое главное: искренность.

Мам, я в плену, но ты не плачь.

Заштопали, теперь как новый.

Меня лечил донецкий врач

Уставший, строгий и суровый…

В больницах раненых полно.

Здесь каждый Киев проклинает.

Отец, белей чем полотно,

Ребёнка мёртвого качает…

© Сергей Гусев

…Они не потревожат спящих,

хозяин дома — бывший плотник,

Господь похож на черный ящик,

а мир — подбитый беспилотник.

Нас кто-то отловил и запер,

прошла мечта, осталась мрія,

и этот плотник нынче — снайпер,

и с ним жена его — Мария.

© Александр Кабанов

«Назовите молодых поэтов», —

попросил товарищ цеховой.

Назову я молодых поэтов:

Моторола, Безлер, Мозговой…

© Игорь Караулов

…То, что случилось в Одессе, не битва идей,

Это — Освенцим, где звери сжигают людей.

Морда фашизма, фашизма пылающий ад —

Это касается ВСЕХ, и ни шагу назад!

© Юнна Мориц

Но что же проза?.. Как вознестись над будничной фронтовой коловертью и выдать что-то масштабное — не столько по охвату, сколь по новизне самого взгляда художника на объект? Ведь всякая новая война, как столкновение мировоззренческих парадигм на новейшем историческом витке человеческого безумия, порождает своеобычные эгрегоры, неповторимые взрывные энергии. Возьмите поэтику «Севастопольских рассказов» и «Судьбы человека»… Сразу ясно: речь об, извините, разных войнах. Дело не только в разности авторских личностей и стилей — война, как никакая другая беда, вскрывает накопленный негатив эпохи, обязывая художника порой интуитивно искать свежие изобразительные подходы, продираясь сквозь душную дымовую завесу имеющихся, «комфортных», но уже ложных художественных эталонов и трафаретов.

И, вижу, в ближайшей перспективе уловить эти специфические новые вибрации будет очень сложно. Верно рассуждает опытный Глеб Бобров — любая война требует переосмысления: по горячим следам вряд ли реально создать что-либо серьёзное. А малая форма — «то, что сейчас кровоточит в душе» и «вызывает немедленный отклик» — как раз и может, перебродив и настоявшись, через годы сублимировать более значимые смыслы, вылившись в «неистовую прозу». Пока же очевидно, что литература не поспевает за бушующей и оглушающей действительностью — сейчас, быть может, меньше, чем когда-либо.

Степень внутреннего накала, характерную для внешне ровной и даже размеренной манеры «Горячего снега» Ю. Бондарева, вряд ли себе представить сегодня в произведении о войне на Донбассе. Что-то не ложится нынче в ясные строгие линии того изложения. Можно, конечно, в лучшей традиции постмодерна искусно подделать стиль, но на уровне «торкания» прокатит вряд ли. Похоже, не достанет здесь даже лапидарной прилепинской честности и достоверности, хотя «Патологии», скупыми фразами сплетающие отвлечённую образность и натурализм, можно взять за достойный образец современной военной прозы. Проханов?.. — ох, в надрывных метафорах не завязла бы искренность да державным пафосом не накрыло бы многомерную явь… Ну, а эвентуальное метафизическое переосмысление ситуации по типу быковского «ЖД» покажется и вовсе пока кощунственным.

Ещё совсем недавно наша «высокая» литература была достаточно герметичным пространством, занятым экспериментами в области языка и стилистики, а не в области реальной жизни… Теперь мы видим, насколько это уже не так. Не поспешил бы, однако, безоговорочно согласиться с Михаилом Елизаровым, в войне на Украине увидевшим смерть русской постмодернистской прозы. Очевидно то, что в связи с этой войной бесповоротно вернулся модерн — литература конкретная. «Хиханьки и хаханьки закончились». И чтобы иметь успех, пишущие должны найти себя в новой среде — или попросту переучиться писать.

Что знаменательно, в этом как раз отношении великая русская и не столь великая ныне украинская литературы демонстрируют удивительное равенство наметившихся трендов. Вы представляете, Юрию Андруховичу, заметному украинскому постмодернисту, как раз уже и не пишется! Из душевного равновесия, необходимого для творчества, выводит его нервное сидение в интернете за новостями… И по его признанию, дело не только в «лютой политизации литературно-публицистического пространства», а и в осознании того, что как писатель он уже мало что сможет рассказать молодым парням, лежащим сейчас в госпиталях без рук или зрения… И вот как раз в этой ситуации Андрухович и представляет себе абстрактного художника, который шёл бы совершенно от обратного, сочиняя какую-то совершенно не военную и, более того, абсолютно эстетствующую прозу… ему плевали бы в лицо, пока до всех бы не дошло, что он как раз и «рассказал самую что ни на есть правду о войне»…

Возможно, в этой мысли «патриарха украинской литературы» что-то и есть. По крайней мере, жизненный материал, который, по меткому определению М. Веллера, «искрится бенгальским огнём» и «обрушивается водопадом», в литературном преподнесении будет выпукло смотреться именно на контрасте. И всё же не думаю, что в ближайшее время кому-нибудь достанет такта и таланта изобразить на тему что-либо, к примеру, сатирическое… А вот оспаривать существующую реальность, воспарять над нею и неисповедимым образом создавать свою — самобытную и пронзительную — задача любого писателя, берущегося за столь ответственную тему.

Стоит ли повторяться, что в эпоху тотальной девальвации высокого слова самое время, однако, вспомнить и о языке. Серьёзная военная проза требует оригинального авторского слога, динамичных диалогов, ёмких и рельефных описаний. Цель художественного действия в столь трудный час — потрясение читателя через художественную достоверность, достижимую наиразличными средствами. Здесь-то и играют такие качественные критерии художественности, как авторская неповторимость формы, отточенность детали, образность и подтекст. Эти составляющие, пробуждая трогающие душу звучания, и выводят прозу на новый уровень восприятия. При этом лучший союзник автора — недоговорённость, позволяющая структурировать текст на аллюзиях, непосредственно воздействовать уже на подсознание читателя, по возможности минуя военно-оперативную конкретику, представление о которой и так сложено из СМИ уже практически у каждого.

Иными словами, чтобы стать интересной всем и выйти за корпоративные рамки, нашей военной литературе не хватает малого: выйти за них. Качеством самих текстов возвыситься над цеховым шаблоном. Преодолеть жанровую ограниченность. Если не сейчас, то — когда?.. Иначе военлит так и рискует остаться тем, что есть он сейчас. Самым закрытым субжанром масслита.

В своём ладно сшитом, совсем недавно опубликованном на «Окопке» очерке «Напрасная жертва Дебали» Глеб Бобров, недоумевая по поводу «бессмысленной, напрасной смерти» украинского солдата, абсурдно закрывшегося в будке ж/д переезда и подорванного в ней гранатами, как бы беседует с ним, задавая риторически экзистенциальный вопрос: «Чем была для него эта битва? За что он умер?.. Неужели набор совершенно диких иллюзий, вдалбливаемых в головы простых украинцев, стоят одной этой жертвы?! А ведь она не одна. Ведь их тысячи и тысячи».

Дорогой Глеб, можно, я за него отвечу?

— Он умер за Родину. За ту, как он её разумел. За ту, понятие о которой пускай и вдолблено укропропагандой. Как тысячами погибают за ту же самую свою Родину простые донецкие ополченцы. «Русские люди должны во всей полноте осознать, с кем имеют дело… Мы смотрим на свое же вырвавшееся на волю и зажившее вольной, буйной жизнью зеркальное отражение». (Захар Прилепин)

Вот что действительно страшно.

Мы живём в мире, где чёрное вдруг стало белым. Где в голубые глаза правды плюют свинцовой очередью. Что выдаст правда этому перевёрнутому миру в ответ? Каким он должен быть, язык этой войны — истошной какофонией, слепящей вспышкой, потоком сознания, прорвавшимся из-под рванувшей бомбы?.. Иль слепленной из повседневности мерцающей сонатой, неровный тон которой, путеводительствуя, поднимет нас на новый уровень — и непременно выведет на что-то если хоть не светлое, то обещающее вдруг надежду?.. Ну, хоть какую?! В любом случае, что может и что должна литература противопоставить вероломной и бесноватой реальности?.. — Только предельную честность, помноженную на предельную же экспрессивность. И сквозь незапятнанную призму сию да приоткроется ныне сокрытое — и да оглянется на войну эту не обманутый вами, но благодарный вам, писатели, потомок.

Фото: Валерий Мельников/РИА Новости