Ульянов-Ленин, читатель книг

Когда был Ленин маленьким

Сын инспектора, а потом директора народных училищ Симбирской губернии, Володя Ульянов читал то же, что все дети образованного класса: журнал «Детское чтение», книги про индейцев, «Хижину дяди Тома» Бичер-Стоу (одна из любимых книг) и другие детские книги, в которых «отображалась очень ярко борьба негров против рабства». Его героями становились президент Авраам Линкольн и генералы Грант и Шерман, воевавшие против рабовладельческого Юга.

В девять лет Володя поступил в Симбирскую классическую гимназию. Самый младший в классе, он, тем не менее, стал первым учеником. Притом, согласно советским мемуаристам, был весёлым, подвижным, озорным мальчуганом. Азартно играл в «пёрышки», на бильярде и в шахматы. Смеялся, дрался (правда, исключительно по делу).

В воспоминаниях соседа Володи по парте и второго ученика, эмигранта Александра Наумова (он был министром земледелия в царском правительстве, 1915−1916) будущий вождь выглядит несколько иначе: «По характеру своему Ульянов был ровного и скорее веселого нрава, но до чрезвычайности скрытен и в товарищеских отношениях холоден: он ни с кем не дружил, со всеми был на «вы». С советскими мемуаристами Наумов сходится в одном. «Способности он имел совершенно исключительные, обладал огромной памятью, отличался ненасытной научной любознательностью и необычайной работоспособностью».

В школьные годы будущий вождь взял свой первый псевдоним - Кубышкин. Под ним он выступал в домашнем журнале «Субботник», затеянном братом Сашей. Всего псевдонимов у него будет 148, что свидетельствует не только о полной опасности жизни профессионального революционера, но и об артистичности натуры. Ему нравилось примерять маски — играть.

Став постарше, он увлекся Гоголем, потом Тургеневым, их он перечитывал по нескольку раз. Ему очень нравился не самый сильный рассказ Тургенева «Часы», один из героев которого, Давыд, даже внешне похож на него; к тому же, обладает сильным, независимым и — непредсказуемым характером.

По рукам гимназистов ходила и запрещенные произведения (Добролюбова, Писарева, Белинского, Герцена, Чернышевского). И вроде бы в старших классах Володя с товарищем попытался даже переводить на русский «Капитал», но быстро это дело оставил.

Директором Симбирской гимназии был тогда Фёдор Михайлович Керенский, отец Александра Керенского, будущего главы Временного правительства и политического соперника вождя большевиков. Керенский преподавал в старших классах словесность и латынь, и Володя Ульянов был его самым любимым учеником. Он часто ставил ему за сочинения не просто «пять», а «пять с плюсом».

В 1896—1897 годы семья Ульяновых переживала черные дни. В январе 1896-го внезапно умер Илья Николаевич Ульянов. В марте 1897-го за участие в покушении на Александра III были арестованы Анна и Александр Ульяновы, старшие сестра и брат Володи. Анна поучила пять лет ссылки в Восточную Сибирь. Александра и еще четверых осуждённых повесили в Шлиссербургской крепости 20 (8) мая…

Их казнили как раз в то время, когда Володя сдавал выпускные экзамены. Но это не помешало ему получить золотую медаль (была одна «четвёрка» — по логике). Выпускное сочинение он писал на тему «Царь Борис Годунов» по Пушкину.

По предмету «Закон Божий» Володе попались такие вопросы: «Катехизис. О 5-м члене Символа Веры» (это о Воскресении Иисуса Христа); «О 6-м прошении Молитвы Господней» (6-е прошение молитвы «Отче наш" — это «И не введи нас во искушение»). Еще — про причащение и про Деяния апостолов.

Отвечал он так вдохновенно, что привёл экзаменаторов в благоговение. Нельзя было и представить, как он потом будет ругательски ругаться: «Религия есть опиум народа. Религия — род духовной сивухи, в которой рабы капитала топят свой человеческий образ, свои требования на сколько-нибудь достойную человека жизнь"(1905). И будет признавать лишь «Катехизис революционера».

Его университеты

Керенский очень хотел, чтобы его лучший и любимый ученик пошел на историко-словесный факультет университета, однако тот выбрал юридический. На Ульяновых теперь смотрели с подозрением, но Керенский дал ему для поступления в Казанский университет такую характеристику, которая исключала даже намёк на неблагонадёжность. Однако в университете его протеже продержался недолго. 4 декабря 1887 года он принял активное участие в студенческих беспорядках, за что и был отчислен.

Бывшего студента выслали в имение деда по материнской линии, Александра Бланка, в деревню Кокушкино, под негласный надзор полиции. «Кажется, никогда потом в моей жизни, даже в тюрьме в Петербурге и в Сибири, я не читал столько, как в год после моей высылки в деревню из Казани», — скажет он много лет спустя. «Книги он не только читал, он изучал, прорабатывал их. Читал по определенному плану» (из воспоминаний Марии Ульяновой).

Так он проработал роман Чернышевского «Что делать?». Но это было не только рациональное, но и эмоциональное чтение — ведь эту книгу очень любил брат Саша. За одно лето Володя прочитал «Что делать?» «раз пять, находя каждый раз в этом произведении все новые волнующие мысли». «Он меня всего глубоко перепахал», — скажет Ленин.

Он полюбил Чернышевского за образ Рахметова («…он не только показал, что всякий правильно думающий и действительно порядочный человек должен быть революционером, но и другое, еще более важное: каким должен быть революционер…»). За слова «Жалкая нация, нация рабов, сверху донизу — все рабы». За то, что «понимал и судил трусливую, подлую и предательскую природу всякого либерализма». За философский материализм и диалектику Гегеля, «после чего было уже много легче усвоить диалектику Маркса». Он очень обижался, когда кто-нибудь называл автора романа «Что делать» скучным, примитивным и т. п.

Узнав адрес Чернышевского, Володя Ульянов написал ему письмо, но тот не ответил … В память о Чернышевском он даст одной из своих судьбоносных работ название «Что делать?», добавив подзаголовок: «Наболевшие вопросы нашего движения» (1902).

После Кокушкина семья жила то в Казани, то на хуторе Алакаевке, то в Самаре… Мать, Мария Александровна, металась, пытаясь уберечь сына от опасности - увлечь его, например, сельским хозяйством.

Но напрасно. «Самарский период его жизни продолжался четыре с половиною года. Владимир Ильич перечитал за это время все основные сочинения Маркса и Энгельса на русском и иностранных языках и реферировал некоторые из них для кружка молодежи, организовавшегося вокруг него в Самаре» (из воспоминаний Анны Ульяновой-Елизаровой)

Только в 1891 году ему разрешили сдать экстерном госэкзамены при Петербургском университете по курсу юридического факультета. Что он с успехом и сделал, получив диплом первой степени. Он проработал помощником присяжного поверенного (т.е. адвоката) года полтора. Дальше пошла уже жизнь профессионального революционера — тюрьма, ссылка, заграница…

О партийности литературы

Ленин, конечно, мог восхищаться изображением весны у Некрасова. И даже с чувством декламировать: «Идет, гудет Зеленый Шум,/ Зеленый Шум, весенний Шум…». Но, на себе испытав глубинное влияние текстов, он воспринимал литературу как «средство познания и революционного воспитания» — как идеологию. Отсюда возникла идея партийности литературы. Ведь если литература учит, то она должна учить только правильному. А единственно правильная идеология — это марксизм в интерпретации российских социал-демократов (большевиков).

В статье «Партийная организация и партийная литература» (1905) он объяснил: «Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, „колесиком и винтиком“ одного единого, великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса».

И прокричал: «Жить в обществе и быть свободным от общества нельзя»; «Долой литераторов беспартийных! Долой литераторов сверхчеловеков!». Что-то, а формулировать он умел.

Литературе, зависящей от «денежного мешка», противопоставил литературу «действительно-свободную, открыто связанную с пролетариатом». На что Валерий Брюсов заметил: «По точному смыслу его определения обе литературы не-свободны. Первая тайно связана с буржуазией, вторая открыто с пролетариатом». Но противоречия Ленина не смущали. «Каждый художник, всякий, кто себя таковым считает, имеет право творить свободно…», — говорил он Кларе Цеткин. И тут же добавлял: «Но, понятно, мы — коммунисты. Мы не должны стоять, сложа руки, и давать хаосу развиваться, куда хочешь. Мы должны вполне планомерно руководить этим процессом и формировать его результаты».

Так к литературе и будут относиться на протяжении всего существования советской власти. А из посылов статьи о партийности возникнет странный феномен — социалистический реализм. Но это всё потом, потом…

Писателей Ленин делил на два лагеря «выразителей идей»: это симпатичные ему сторонники «американского пути» развития - революционного (Белинский, Писарев, Герцен, Чернышевский, Некрасов, Салтыков-Щедрин) и противостоящие им сторонники «прусского пути" — постепенного (Гончаров, Тургенев) и примыкавшие к ним идеологи крепостничества (Сергей Аксаков, Фет).

Конечно, и те, кто шёл по «американскому пути», не всегда достигали абсолютной идеологической чистоты - скажем, вплотную подойдя к диалектическому материализму, перед историческим материализмом останавливались. Но в этом их была беда, а не вина… Сейчас всё это кажется и маловразумительным, и смешным, но для советского литературоведения «идеологическое лекало», которое Ленин накладывал на того или иного писателя, служило руководством к действию.

Впрочем, некоторые схемы Ленина были (или казались?) остроумными и убедительными. Таков известный пассаж из статьи «Памяти Герцена» (1912) о трёх классах, «действовавших в русской революции. Сначала — дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию. Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы…».

Каждый мало-мальски образованный человек в СССР мог без запинки процитировать: «Декабристы разбудили Герцена…». А Наум Коржавин спародировал эту статью в стихах, с политически хулиганской строфой:

…Всё обойтись могло с теченьем времени.

В порядок мог втянуться русский быт…

Какая сука разбудила Ленина?

Кому мешало, что ребёнок спит?

О Толстом и Достоевском

«Какая глыба, а? Какой матёрый человечище… До этого графа подлинного мужика в литературе не было…», — так, по свидетельству М. Горького, Ленин отзывался о Льве Толстом.

С классовой точки зрения, Толстой был представителем дворянства. Ленин же увидел в нём носителя идеологии крестьянства. Это было как минимум остроумно.

«Анну Каренину» Ленин любил и несколько раз перечитывал. Его привлекали хозяйственные рассуждения Левина и особенно «меткая характеристика», которую Левин даёт периоду после 1861 года: «У нас теперь все это переворотилось и только укладывается».

Знаменитая статья Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции"(1908) написана к 80-летию писателя. Толстой еще жив. Но это не имеет значения — Ленин беспощадно вскрывает его

«кричащие противоречия». «Гениальный художник» и «помещик, юродствующий во Христе»; «замечательно сильный, непосредственный и искренний протест против общественной лжи и фальши» и «„толстовец“, т. е. истасканный, истеричный хлюпик, называемый русским интеллигентом, который, публично бия себя в грудь, говорит: „я скверный, я гадкий, но я занимаюсь нравственным самоусовершенствованием; я не кушаю больше мяса и питаюсь теперь рисовыми котлетками“»; «самый трезвый реализм, срыванье всех и всяческих масок» и «проповедь одной из самых гнусных вещей, какие только есть на свете, именно: религии…».

Всё это вступало в противоречие с объявлением графа носителем и выразителем крестьянской идеологии, но Ленин, опять же довольно остроумно, резюмировал: «…совокупность его взглядов, вредных как целое, выражает как раз особенности нашей революции, как крестьянской буржуазной революции».

Как Толстой воспринял «помещика, юродствующего во Христе», «истеричного хлюпика», «рисовые котлетки» и прочие гадости — неизвестно. Скорее всего, статьи этой он не видел — она была напечатана в нелегальной большевистской газете «Пролетарий», причем без подписи.

Впрочем, Толстому еще повезло! Достоевского Ленин ругал совсем уж по-черному: «Морализирующая блевотина», «Покаянное кликушество», «Дрянь». «Прочитав «Записки из Мертвого дома» и «Преступление и наказание», он «Бесы» и «Братьев Карамазовых» читать не пожелал. «Содержание сих обоих пахучих произведений… мне известно, для меня этого предостаточно. «Братьев Карамазовых» начал было читать и бросил: от сцен в монастыре стошнило. Что же касается «Бесов» — это явно реакционная гадость…». (вспоминает Н. Валентинов).

Он аплодировал статьям М. Горького «О „карамазовщине“» и «Еще раз о „карамазовщине“» (1913), в которых тот агрессивно протестовал против постановки «Бесов» и других романов Достоевского на сцене. Горький называл Достоевского «злым гением», «великим мучителем и человеком больной совести», «Бесы» — пасквилем и т. п. Ленин находил эти выступления Горького достойным «ответом на „вой“ за Достоевского» в либеральной прессе.

Ну а еще он назвал роман «Заветы отцов» Владимира Винниченко: «архискверным подражанием архискверному Достоевскому». Благодаря таким его оценкам, отношение к Достоевскому в СССР было, скажем мягко, настороженным.

И о современниках

Из писателей-современников Ленин особенно ценил Горького как «крупнейшего представителя пролетарского искусства». Известно его высказывание о романе «Мать» — «Очень своевременная книга». (После Октябрьского переворота Горький вернёт Ленину это bon mot, назвав свою, критикующую большевиков книгу «Несвоевременные мысли».)

Правда, хваля «Мать», Ленин не заметил богостроительного пафоса книги, с которым скоро начнёт так яростно бороться в лице того же Горького. Попрекал Ленин «пролетарского писателя» и политическими ошибками. Но когда увидел, что Горький не принимает того, что творят получившие власть большевики, посоветовал: «Уезжайте! А не то мы вас вышлем».

Первая встреча Ленина с поэзией Маяковского прошла неудачно. В 1918 году на концерте, устроенном для красноармейцев в Кремле, Ленин и Крупская сидели в первом ряду. Артистка Ольга Гзовская декламировала: «Наш бог бег./ Сердце наш барабан…». И наступала прямо на Ленина. «А он сидел, немного растерянный от неожиданности, недоумевающий, и облегченно вздохнул, когда Гзовскую сменил какой-то артист, читавший „Злоумышленника“ Чехова», — вспоминает Н. Крупская.

Дело, конечно, не только в этом эпизоде. Футуристы были чужды Ленину эстетически. Он предлагал «сечь за футуризм» наркома просвещения Луначарского. А его зама Покровского просил «помочь в борьбе с футуризмом» и «найти надежных анти-футуристов» (анти-футуристами были пролеткультовцы, но они тоже Ленину не нравились).

Стихи Маяковского Ленин называл «штукарством», «тарабарщиной, на которую наклеено слово „революция“». Протестовал против издания поэмы «150 000 000» тиражом 5 тысяч экз. «По-моему, печатать такие вещи лишь 1 из 10 и не более 1500 экз. для библиотек и для чудаков». Притом дал поэме гениальное определение — «хулиганский коммунизм».

Но однажды Лени всё-таки похвалил Маяковского, за «Прозаседавшихся»: «Не знаю, как насчет поэзии, а насчет политики ручаюсь, что это совершенно правильно». И это поэту какое-то время помогало.

Рецензий на художественные произведения Ленин не писал. За одним исключением: он отрецензировал книгу Аркадия Аверченко «Дюжина ножей в спину революции», изданную в Париже. Рецензия главы государства была опубликована в «Правде» (№ 263, 22 ноября 1921 г.) за подписью «Н. Ульянов» и называлась просто: «Талантливая книжка».

Он применил здесь ту же «теорию отражения», что и в статье о Толстом: «Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов». И похвалил: «поразительный талант», «знание дела и искренность». Более того: «Некоторые рассказы, по-моему, заслуживают перепечатки. Талант надо поощрять».

Меж тем там были очень злые, оскорбительные нападки на Ленина. Так, в рассказе «Короли у себя дома» Троцкий и Ленин представлены как муж и жена. Причем Троцкий «олицетворяет собой главное, сильное, мужское начало». А Ленин — «madame, представитель подчиняющегося, более слабого, женского начала. И он одет соответственно: затрепанный халатик, на шее нечто вроде платка… на ногах красные шерстяные чулки от ревматизма и мягкие ковровые туфли». (Прямо Сорокин какой-то!)

Ленин среагировал странно: «Злобы много, но только непохоже, любезный гражданин Аверченко! Уверяю вас, что недостатков у Ленина и Троцкого много во всякой, в том числе, значит, и в домашней жизни. Только, чтобы о них талантливо написать, надо их знать. А вы их не знаете». Гомосексуального подтекста и акцента на его пассивности он даже не заметил!

Почему — трудно сказать. Возможно, он был в таких вещах наивен. Или просто лично необидчив. Так или иначе, но этот случай — еще одно подтверждение его сугубо избирательного восприятия книг, которые он читал.

Фото: Ленин В.И. в кабинете / Репродукция ТАСС