Песни кацапа

Почему-то считается, что Иосиф Бродский — поэт аполитичный. А если и обращавший на политику внимание, то только «sub specie aeternitatis. Проявления добра и зла в общественной жизни — для него только частные случаи манихейского конфликта, заложенного в природу человека» (Лев Лосев). Но будь это так, Бродский взирал бы на такие проявления с невозмутимостью стороннего наблюдателя. Меж тем он воспринимал и переживал их глубоко и страстно, очень личностно.

Он считал Советский Союз полицейским государством, осуждал вторжение в Чехословакию в 1968-м и в Афганистан в 1980-м. Но при этом отдавал дань памяти и благодарности советскому военачальнику, герою Великой Отечественной войны. Он ненавидел тирании и смеялся над тиранами, но это никак не оправдывало в его глазах постсоветские демократии, с их отречением от всего советского и русского. Можно называть это хоть «имперским дискурсом» (М. Лотман). А можно — чувством родины, народа.

Про войну

Иосиф Бродский принадлежал к поколению, которое потом назовут так: «дети победителей». Его отец, военный моряк, был на фронте, участвовал в прорыве Ленинградской блокады. После войны вышел в отставку в звании капитана третьего ранга. Мать служила переводчицей в лагере для военнопленных. Из времен военного детства Бродский запомнил старика-инвалида, который не мог никак влезть в переполненный поезд — его оттуда поливали кипятком…

Бродский мечтал стать летчиком или подводником и даже пытался поступить во Второе Балтийское училище подводников. «Как вспомню Военно-морской музей, андреевский флаг — голубой крест на белом полотнище… Лучшего флага вообще на свете нет!» — говорил он (см.: Соломон Волков. Диалоги с Иосифом Бродским. М., 1998.).

Примечательно, что первым импульсом, пробудившим в Бродском желание писать стихи, стала подборка стихов о войне Бориса Слуцкого, прочитанная лет в 16. Вообще он очень внимательно и пристрастно относился к военным стихам и считал, что опыт войны в русской поэзии почти не отражен. Выделял Слуцкого, Тарковского, Гудзенко, Самойлова, высоко ставил Липкина. Про всё остальное говорил с горечью: «Это не о национальной трагедии, не о крушении мира: это все больше о жалости к самому себе. Просьба, чтобы пожалели […] Понимания случившегося с нацией — ни на грош. И это даже как-то дико: все-таки двадцать миллионов в землю легли…». Может быть, не совсем справедливо, но суть нащупана верно…

Сам он военных стихов не писал — как и большинство поэтов, которые во время войны были детьми, за исключением Владимира Высоцкого. Но стихотворение Бродского «На смерть Жукова» (1974) следует включать в будущие антологии патриотической поэзии (если таковые будут издаваться).

Стихотворение это — классическое и классицистское (в той мере, в которой последнее возможно в наше время). А также - государственное, имперское, по определению С. Волкова. Он сравнил «На смерть Жукова» со «Снигирем» Державина, посвященным смерти другого русского полководца — Суворова.

Сначала перед взором читателя возникает картина похорон маршала — как она видится поэту из далекой Америки:

Вижу колонны замерзших внуков,

гроб на лафете, лошади круп.

Ветер сюда не доносит мне звуков

русских военных плачущих труб.

Вижу в регалии убранный труп:

В смерть уезжает пламенный Жуков.

Торжественные строки гласят и о воинской доблести маршала, и о резко изменившейся судьбе его: «Кончивши дни свои глухо, в опале, /Как Велизарий или Помпей». Поступь стиха — будто печатный шаг колонн, проходящих в параде по брусчатке Красной площади. Контрапунктом главной теме выступает тема цены жизни русского солдата:

Сколько он пролил крови солдатской

В землю чужую! Что ж, горевал?

Что он ответит, встретившись в адской

области с ними? «Я воевал».

И еще одна тема вплетается в рисунок стихотворения: русские солдаты — это те, «кто в пехотном строю/ смело входили в чужие столицы,/ но возвращались в страхе в свою». Неожиданное словцо «прахоря"("сапоги» на лагерном жаргоне) подсвечивает эту тему светом ГУЛАГа… И вновь - скорбь об утрате и благодарность человеку, спасшему родину:

Маршал! поглотит алчная Лета

Эти слова и твои прахоря,

Все же прими их — жалкая лепта

родину спасшему, вслух говоря.

Две последние строки прямо отсылают к державинскому «Снигирю»: «Бей, барабан, и, военная флейта,/ громко свисти на манер снегиря«…

Стихотворение это было встречено в эмиграции и в России без особого энтузиазма. Кто-то даже предположил, что Бродский «бухается в ноги начальству». Сам он полушутя говорил, что это стихотворение должна была бы напечатать «Правда». И уже совсем всерьез: «Многие из нас обязаны Жукову жизнью. Не мешало бы вспомнить и о том, что это Жуков, и никто другой, спас Хрущева от Берии. Это его Кантемировская танковая дивизия въехала в июле 1953 года в Москву и окружила Большой театр».

Про Украину и др.

С еще меньшим энтузиазмом было встречено стихотворение «На независимость Украины» (1992), которое так актуализировалось в последнее время. Более того: ставилась под сомнение сама принадлежность его Бродскому, разными способами пытались доказать, что это подделка. Ну в самом деле, мог ли еврей и либерал (как считалось) написать такое:

Скажем им, звонкой матерью паузы метя, строго:

скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.

Ступайте от нас в жупане, не говоря в мундире,

по адресу на три буквы на все четыре

стороны. Пусть теперь в мазанке хором Гансы

с ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы…

Когда всё-таки пришлось поверить, начали искать объяснений, одно другого причудливее. Самое причудливое только что нашел Александр Генис: «Когда Бродский был жив […]Украиной управляли такие же люди, как Путин сейчас.[…] если бы он дожил до Майданов и до „революции достоинства“, то я думаю, что реакция его была бы другой» («Диалог на Бродвее. К 75-летию Бродского». Радио Свобода 18.05.2015.). То есть, по логике Гениса, поэт, посмотрев на Порошенко и Яценюка, пришел бы в восторг и написал бы хвалебную оду… Наивно и даже трогательно (если не принимать во внимание пропагандистскую составляющую). Сдаётся, однако, что Бродский, увидев эти лица, мог бы написать и кое-что похлеще.

Понятно, что за такие стихи поэт получал и империалиста, и шовиниста, и джингоиста. Прежде всего на Украине, где стихотворение с мазохистской готовностью опубликовали в 1996 году. И сразу же начали на него отвечать, в стихах и прозе, ругаясь, как они там умеют, последними словами.

Что ж, если Советский Союз и был империей, то Украина (равно как и другие республики) была не колонией, а частью этой империи. И в эксцессах советской власти украинцы участвовали так же, как другие нации, а то и активнее других. Отказ Украины признавать за собой социалистические грехи, желание свалить всё на Россию, эта запредельная (историческая и политическая) нечестность — вот что прежде всего возмущало Бродского («Полно качать права, шить нам одно, другое…»)

Кроме того, Бродский хорошо понимал — чуял — двусмысленную (скажем мягко) сущность украинства как национальной идеологии. Реакция Украины на Россию — это действительно реакции раба, осознающего своё рабство, а было рабство или не было — значения не имеет. Бесконечно уязвлённое национальное самосознание и оборотная сторона этой закомплексованности — культивирование ненависти ко всему русскому.

Потому-то Бродский и объявляет себя кацапом, принимая все минусы — но и все плюсы! —  этого положения:

Гой ты, рушник-карбованец, семечки в потной жмене!

Не нам, кацапам, их обвинять в измене.

(Сейчас бы он назвал себя ватником, колорадом…)

Да, «На независимость Украины» — жестокое и жесткое стихотворение. Но ведь и горькое:

Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза,

Нет на нее указа ждать до другого раза.

Вообще же отношение Бродского к отпадению республик от Советского Союза предельно четко выражено в пьесе с хорошим названием «Демократия!» (с восклицательным знаком, 1990- 1992). Очень смешная пьеса о республике, освободившейся от «ига Москвы».

Действие её происходит в некоем условном пространстве, но по некоторым деталям понятно, что это Прибалтика, скорее всего, Латвия. Бывшая советская республика, которая получила демократию непосредственно из рук начальства, точнее — по телефону. Перед читателем (на сцене) пять персонажей разных (что важно!) национальностей, но повязанных общим делом. Глава государства — Базиль Модестович, сначала товарищ Генсек, потом господин Президент. Министр внутренних дел и юстиции — кагэбешник Петрович родом из Рязани. Министр финансов - Густав Адольфович, некогда служивший в «Ваффен СС», а потом благополучно вписавшийся в социализм. Министр культуры — еврейская женщина Цецилия. Секретарша — сексапильная Матильда. И еще медведь — точнее, чучело медведя, в котором установлено записывающее устройство.

Эта компания правителей на самом деле озабочена только своим благополучием. При социализме они вкусно ели-пили и делали вид, что мечтают о процветании нации. При капитализме они вкусно едят-пьют и реально мечтают о том, чтобы их взяли в Общий Рынок (предтеча Европейского Союза). При социализме ими руководила Москва, и они больше всего боялись, что «Сам может фыркнуть». При капитализме ими руководит Запад, и они больше всего боятся, что «Западу не понравится». Ну и прогресс, конечно: при социализме медведь только звук писал, «А теперь цветное изображение. Иногда даже крупным планом».

Очевидно, что независимость и суверенитет бывших советских республик и даже наименее советских из них — прибалтийских - мнимость. На самом деле они просто сменили хозяина. Более того (если следовать тексту пьесы) — не сами сменили, а им сменили. Жестоко и жестко, конечно, как и в случае с украинским стихотворением (хотя пьеса особого сопротивления не вызвала).

В пандан - «Подражание Горацию» (1993), где Россия — кораблик, мчащийся по воле волн: «Твой парус похож на помятый рублик. /Из трюма доносится визг республик». Повизгивающие (визжащие?) республики — образ, тоже вполне определённо свидетельствующий об отношении Бродского к распаду СССР:

Одни плывут вдаль проглотить обиду.

Другие — чтоб насолить Эвклиду.

Третьи — просто пропасть из виду.

Им по пути.

Его раздражали — до бешенства — те выпады в сторону России, которые он воспринимал как несправедливые. Так, Милан Кундера обругал Достоевского («Созданный Достоевским мир отталкивал меня напыщенными жестами, грязной изнанкой и агрессивной сентиментальностью…») и вывел из него русских вообще, начиная с советского офицера в Праге, который осведомился о самочувствии Кундеры после обыска его машины. Бродский ответил сразу же. Прежде всего защитил своего любимого писателя («Даже если свести романы Достоевского к тому редуцированному уровню, который предлагает Кундера, совершенно очевидно, что это романы не о чувствах как таковых, но об иерархии чувств…»). И предложил не противопоставлять русской чувствительности западный рационализм, на котором грехов гораздо больше. Потом, в интервью Адаму Михнику, высказался резко: «Кундера — это быдло. Глупое чешское быдло». Это была неполиткорректная, но нормальная реакция русского человека. (см. об этом и многом другом: Владимир Бондаренко. Бродский. Русский поэт. М.: Молодая гвардия, 2015).

Примечательно, что Солженицын, не очень дружелюбно относившийся к Бродскому (и фарисейски сожалевший, что поэт не выступал «на еврейскую тему, столь напряженную в те годы в СССР»), тем не менее находил и ценил в нём именно это глубинное русское. В стихах больше всего ему нравилось: «…То ли песня навзрыд сложена` / и посмертно заучена»; И вот это: «В деревне Бог живет не по углам, /как думают насмешники, а всюду/. Он освящает кровлю и посуду / и честно двери делит пополам«(1965).

Тогда же, в архангельской ссылке, Бродский написал стихотворение «Народ» (1965). Для поэта, которого советская власть только что загнала в эту самую ссылку, оно казалось нелогичным — настолько нелогичным, что многие решили, будто речь идёт о евреях. Но нет — это стихотворение о русском народе:

Мой народ, не склонивший своей головы,

Мой народ, сохранивший повадку травы:

В смертный час зажимающий зёрна в горсти,

Сохранивший способность на северном камне расти.

И кода (последняя строфа) стихотворения, подтверждающая всё сказанное выше:

Припадаю к народу. Припадаю к великой реке.

Пью великую речь, растворяюсь в её языке.

Припадаю к реке, бесконечно текущей вдоль глаз

Сквозь века, прямо в нас, мимо нас, дальше нас.

О своём расставании с родиной Бродский говорил так: «Бросил страну, что меня вскормила», хотя это страна вытолкнула его прочь.

Скорее всего, он отделял родину от государства. А может, чувствовал какую-то свою вину пред родиной… В любом случае это куда привлекательнее бесконечного злобствования по адресу отчизны. Нельзя любить родину «с закрытыми глазами», но и ненавидеть вслепую, без разбора - тоже нельзя, это, как минимум, нечестно. А Бродский был принципиально честен. Русский поэт, еврей, называвший себя кацапом.

Снимок в открытие статьи: поэт, переводчик, прозаик, драматург, лауреат Нобелевской премии по литературе Иосиф Бродский (1940−1996гг) /Репродукция ТАСС/