«Прежде чем на тракторе разбиться…»

Издательство «Молодая Гвардия» выпустило книгу Ильи Фаликова о «последнем русском поэте».

Борис Рыжий — уникальное явление в русской литературе. Подобно метеориту, он вошёл в верхние слои русской поэзии и, падая на землю, срывая кожу, предельно обнажаясь, успел попасть прямо в яблочко — в вечность.

Его биография лишена головокружительных событий. Пацан со двора, зачитавшийся глупыми книжками, — не больше, но и не меньше. Но и о таком типаже пишутся книги. Видимо, дар действительно даётся от рождения, и никакая пагубная обстановка (Вторчермет, уголовники, махинации, 1990-е годы) не способна его вытравить, а наоборот — закаляет, через тернии доводит до совершенства.

И об этом поэтическом даре, в сущности, и написана книга Фаликова.

О Рыжем уже собирались книги — то книги интервью, то сборники его стихов, то иные мемуарные вещи, но биография — впервые. Тем и ценна.

Книга Ильи Фаликова написана быстро — за год-полтора. Из-за этого возникает несколько нюансов при её прочтении, о которых надо сказать.

Во-первых, биография Рыжего написана на одном дыхании, читается влёт, вдохновенна. Во-вторых, она перенасыщена цитацией, но так, наверное, и должно быть, когда речь заходит о русском поэте. В-третьих, автор не беспристрастен. Литературовед должен всё-таки вертеть головой на 360 градусов и видеть всю обстановку. А Фаликов о чём-то забывает, а чего-то попросту не замечает.

Попробуем это исправить. Для начала так — у Рыжего есть стихотворение «Воспоминание».

…просто так, не к Дню рожденья,

ни за что

мне купила мама зимнее пальто

в клетку серую,

с нашивкою «СОВШВЕЙ».

Даже лучше, чем у многих у друзей.

Ах ты, милое, красивое, до пят.

«Мама, папа, посмотрите — как солдат,

мне ремень ещё такой бы да ружьё

вот такое, да пистоны, да ещё…"

…В эту зиму было холодно, темно,

страшно, ветрено, бесчеловечно, но,

сын, родившийся под красною звездой, —

я укутан был Великою страной.

Но это же чистая лимоновщина, нет? Когда взрослый Эдуард, уже эмигрант, ходит по Парижу в советской военной шинели — всем назло, сталинист, панк, русский писатель. Фаликов где-то между делом бросает высказывание Евгения Рейна, что, да, лирический герой Рыжего очень похож на подростка Савенко. Но это информация всплывает нехотя, как что-то чужеродное. Сам Фаликов не спешит анализировать подобные нюансы.

Архитектура книги диспропорциональна, но этому есть одно простое объяснение. Рыжий не так долго прожил, как мог бы. Да и не тот это типаж, чтобы о нём писать биографии — он не уехал в Абхазию, как Бардодым; не поехал в Чечню, как Прилепин; не строил бизнес, как Рубанов; и так далее. Мы нарочно называем литераторов только его поколения.

О Рыжем попросту не так уж и много скажешь. Его биография практически неподвижна. Всё, что остаётся биографу, — медитация и размышления.

Зато в творчестве поэта много литературных связей — с предшественниками и с современниками — о них по большей части и идёт речь у Фаликова. Поэтому книга получается больше литературоведческой и литературоцентричной.

Но, ей Богу, нет в этом ничего страшного. И неподготовленный читатель через постоянные упоминания Пушкина, Мандельштама, Ахматовой, Рейна, Бродского, Кушнера, свердловских поэтов, петербургских поэтов и сотни других ваятелей слова придёт к герою книги.

Удивляет и коробит другое: Фаликов вываливает читателю процесс создания книги — переписка с людьми, знавшими Рыжего и участвовавшими в его судьбе; излишние комментарии о стихах не только главного героя книги, но и всей русской классики. Когда Пелевин использует такую вещь, как чат («Шлем ужаса»), — это технический приём. Когда Фаликов в ткань текста впихивает e-mail и прочее — это открытый перелом.

Роль автора в книге оказывается минимальной — собрать свод текстов самого Рыжего, выбрать самые интересные и значительные, попытаться их объяснить своими силами или огромными рецензиями других литераторов. Эти рецензии, конечно, тоже необходимо было сокращать, объяснять их своим языком. Цитация, как нам кажется, нужна только в двух случаях: дать слово герою книги и дать слово тому человеку, который объясняется получше автора. Иначе получается не биография, а копирайтинг чистой воды.

Удивляет ещё один момент: когда Фаликов заводит речь о барочных нотках в поэзии 1990-х годов, об игре в подпоручиков Ржевских, в галантный век, в кавалеров и дам — он перечисляет всех, кого только можно, и не говорит о самых главных изящных поэтах — об Ордене куртуазных маньеристов. Это как смотреть на небо, считать ворон, угадывать в облаках приятную ерунду — и не видеть солнца.

В итоге между невозможностью реализации и необходимостью существования и появляется биография Бориса Рыжего. Но к чести автора надо сказать, что он совершил ряд открытий. Так, например, принципиально важная вещь, которую сделал Фаликов, — вывел родословную поэта. Это большая работа: опросить родных, близких, друзей, копнуть исторических книг, зайти в архивы. Как отдельный итог: отрывки биографии матери Рыжего — 1930-е, Великая Отечественная война, остербайтеры в Лейпциге и т. д., — ценнейший материал.

К плюсами книги надо отнести и справочник песен, спектаклей и фильмов, снятых по стихам или биографии Рыжего. С этим Фаликов справился почти безукоризненно. Единственное, добавим ещё в список песен три трека Ричарда Семашкова (Рича) на стихи Рыжего — «В кварталах дальних и печальных», «Синий свет в коридоре больничном» и в «Сырой наркологической тюрьме». А ещё ведь поют «последнего русского поэта» Gipsy King и Наум Блик — из известных исполнителей, про неизвестных — и не говорим.

У Рыжего есть стихотворение, которое начинается такими строчками:

Прежде чем на тракторе разбиться,

застрелиться, утонуть в реке,

приходил лесник опохмелиться,

приносил мне вишни в кулаке…

И от Фаликова читатель ждал, что он хотя бы попытается объяснить, осмыслить, сделать какие-то выводы, в конце концов, о самоубийстве Рыжего. Но автор не передал нам той «вишни в кулаке» от «последнего русского поэта».

Биография вообще сложный и в некотором роде спорный жанр — тут сомнений нет.

И тем не менее, не смотря на все минусы, необходимо отдавать себе отчёт: книга первая и уникальная. К ней очень и очень много претензий технического и стилистического характера. Но и такая — худо-бедно деланная — она нужна. И для первого читателя, и для последующих биографов поэта.