Крымский сплин или песни о русских ратниках

Сделать несколько горестных замет побудили нас в некоторым смысле коллеги по ремеслу: сначала певица Земфира, на концерте в Грузии с удовольствием взявшая украинский флаг и принявшаяся размахивать им, а следом где-то попавшееся интервью лидера группы «Сплин» Саши Васильева. В интервью Александр ничтоже сумняшеся, совершенно спокойно рассуждает, что если б в наши дни жил Пушкин — то он дружил бы с ними: с Борей Гребенщиковым, с группой «Сплин». Потому что Пушкин был прикольный чувак, как и все они. А прикольные чуваки любят тусоваться вместе.
Раз представилась такая возможность, я хочу заранее признаться в любви ко всем перечисленным: песни Земфиры — наш золотой запас, все альбомы группы «Сплин» я знаю наизусть, а про БГ вообще молчу (в том числе потому, что уже неоднократно писал на эту тему оды).
Однако представление о Пушкине, как о бесконечно дружелюбном раста своего времени, который всегда был за всё хорошее против всего плохого и в свободную минуту рисовал «пацифик» на стене, действительности, конечно же, не отвечает вовсе.
Пушкин был, для начала, человек, назовём это так, государственный, мыслящий государственными категориями, к тому же — историк. То есть, Пушкин — это точно не «рок вне политики» (представил себе Пушкина с плакатом «Я вне политики», или рисующим «пацифик» на Зимнем дворце, или с украинским флагом в руке, и не знаю, что сделать: заплакать или засмеяться).
Наконец, Пушкин был в известной степени милитарист, и даже туманные обрывки школьного образования легко предоставят вашей памяти воинской доблести, созданные им. Но даже в ужасном сне мы не можем себе представить песню о войне, сочинённую нашими рок-идолами. Потому что война — это плохо, про неё не поётся.
В целом политические взгляды наших идолов рок-н-ролла строятся на двух основаниях.
Во-первых, Советский Союз был нехороший, потому что там не продавали дисков «Роллинг Стоунз», не было прикольных примочек для гитар, люди редко ездили за границу, и поэтому мы жили полными дикарями.
Во-вторых, сейчас все политики преследуют только личные интересы и поэтому имеют нас в мозги.
Отчасти это правда, только не очень ясно, отчего рок-идолы уверены, что имеют в мозги их только здесь, а не, скажем, в Европе? Или ещё дальше, за океаном? Ведь там они не испытывают настолько острый конфликт с действительностью — несмотря на то, что «цивилизованный мир» ведёт войну за войной, буквально не останавливаясь передохнуть.
В связи со всеми этими, уже несколько набившими оскомину парадоксами, нам захотелось рассказать не столько о Пушкине — позиции которого в целом ясны, и трактовать их противоположным образом просто невозможно — а о другом поэте, с очень любопытной биографией и системой взглядов.
Это Пётр Вяземский. Вяземского считают «поэтом пушкинского круга» — хотя он был старше Александра Сергеевича и надолго пережил его.
Вяземский участвовал в Бородинском сражении — под ним убило несколько лошадей в бою. (Иной раз я пытаюсь представить современных поэтов на лошади в каком-нибудь сражении, но отчего-то пока куда проще их представить получающих гражданство какой-нибудь другой страны при первых звуках канонады).
На этих героических страницах жизни поэта, мы останавливаться не станем: по известным причинам, нас интересует Вяземский периода Крымской войны.
Именно в те годы поэт, до сих пор предпочитавший медитативную лирику иным жанрам, совершил, в некотором смысле, творческий переворот. Уже в 1854 году он опубликовал небольшую поэтическую книжку с прозрачным названием: «К ружью!»
Наименования стихов, вошедших туда, говорят сами за себя: «Песни русского ратника», «Нахимов, Бебутов, победы близнецы…», «Зарёю бурной и кровавой…», цикл «Дунайских песен», среди которых, например, есть такие тексты как «Там, за матушкой-Москвой…», «Чести русского солдата» или «Заспесивился турчонок…»
Важно заметить, что Вяземский в нынешнем понимании никогда не был «ватником», и, более того, не очень любил патриотические жанры, заявляя, что «в нашем самохвальстве есть какой-то холопский отсед… Как мы ни радуйся, а всё похожи мы на дворню, которая лакейской поёт и поздравляет барина с именинами…»
Однако трезвое понимание некоторых особенностей национального характера нисколько не противоречило и другим убеждениям Вяземского — но, напротив, благоприятствовало им.
Накануне Крымской войны, в 1852−54 годах Вяземский совершил путешествие по Европе, объехав Германию, Австрию, Швейцарию, Италию и, — здесь внимание! — был поражён оглушительной пропагандистской кампанией, развёрнутой европейскими газетами против России.
Вяземкий писал: «…La Presse врёт и беснуется. Журналы не имеют никакого понятия о России и Турции, но расправляются ими как своей собственностью».
«(Журналы) вопиют и беснуются против так называемых самовластных и неслыханных требований России. Дура публика не обращает внимания на официальные документы и увлекается криками журнальных крикунов».
«Журналы уморительны своей нелепостью… кричат и шумят, а ничего не объясняют».
В ответ на «информационную войну», развязанную тогда, Вяземским были написаны «Письма русского ветерана 1812 года» (причём, по-французски).
Характерно, что Вяземский воспринимал и свою публицистику и, затем, свои милитаристские стихи — как способ вразумления не только европейской публики, но и российской тоже. Которая и тогда уже испытывая к Европе чувства глубоко подобострастные, элементарно не осознавала глубины некоторых противоречий.
О русской дипломатии того времени Вяземский писал так: «Весьма ошибочно, что мы можем озадачить турков словесными требованиями. На словах они ничего нам не уступят и наши попытки всегда будут безуспешными. Нам нужно негоциировать не с пером в руках, а с дубинкою Петра Великого».
И далее ещё раз об этом: «С турками и Европою у нас один общий язык: штыки. На этом языке ещё неизвестно, чья речь будет впереди. А на всяком другом нас переговорят, заговорят, оговорят и, по несчастью, уговорят».
«С турками должна быть у нас и дипломатика азиатская, которая, впрочем, нам очень сродна. А мы отказываемся от своей полуазиатской природы и дипломатизируем на французский и английский лад, отчего и действуем не свободно и вяло, и уступаем первенство англичанам и французам».
«Каждый раз, когда мы прибегаем к дипломатической уловке, есть в поступке нашем что-то ребяческое и неловкое».
Возникают некоторые смутные ассоциации с нашими временами, не так ли? Или даже не смутные?
Обратите внимание, что про «полуазиатскую природу» России и русских спокойно и свободно говорит русский аристократ, — в то время, как нынешние разночинцы рядятся в европейцев. (И чем больше рядятся, тем смешней выглядят) .
Не стоит гадать по звёздному небу, что Вяземский — спустя пятнадцать лет после смерти Пушкина — занимал ту позицию, которую безусловно занимал бы и Пушкин тоже.
Во всей этой истории нас забавляет и ещё один факт.
Поэт Иосиф Бродский считал Вяземского одним из любимых своих поэтов, и неоднократно об этом говорил.
Далеко идущих выводов об этом делать не стоит, но и, с другой стороны, не делать никаких выводов — тоже нельзя.
Ну, хотя бы, сделаем хотя бы один вывод. Высокий аристократизм русских поэтов, их знание и Европы, и европейских языков, и европейских нравов, их скептическое отношение к российским держимордам, их высокое гуманистическое чувство, их великий дар — всё это вовсе не мешало им трезво смотреть на историю, на эпоху, на русскую государственность и на очередной кровавый конфликт с теми или иными соседями.
Русский солдат был для русского поэта — роднёй и собратом.
Песню для русского солдата русскому поэту написать было «не западло». Иначе какой бы он был русский поэт? Он был бы просто «прикольный чувак».