Тартарен из Тюратама

Издание, при котором вышел этот необычный роман, изначально специализировалось на экспериментальной, модернистской и даже авангардной литературе. Самарская газета «Цирк-Олимп», отдавая «назывную» дань времени, когда в журнале «Химия и жизнь» печатали Пелевина, а в «Трезвости и культуре» — Венедикта Ерофеева, всегда была несгибаема в жанрово-стилистическом смысле, публикуя исключительно «иносказательную» прозу и поэзию. Например, роман «Тюратам» Ирины Саморуковой.

В этом пряном и насыщенном, словно соляной раствор, повествовании живет Саша-муж с дипломом авиаконструктора и бородой, как у членов группы «ZZ Top», посланный в командировку в загадочный Тюратам и вынужденный следом за пресловутым отцом Федором сбрить ее (то есть, бороду) на глазах у заплаканной жены. Причем, кажется, даже автор повествования не понял, что это был знак. Этакий вполне архетипный ход, после которого любой из рассказов про Иванушку-дурачка, то бишь исконно русского трикстера-бродягу, плавно вливается в семантический поток сознания. Откуда родом и вышеупомянутые одесские классики, писавшие про «обновленного» отца Федора, и гораздо поздние «кинематографические» потомки, вернувшиеся к теме неприкаянности русской души на просторах бескрайней метафизики в своих картинах вроде «Эйфории», «Острова» и «Левиафана».

Таинственный Тюратам, словно место силы из более понятного кино вроде «Мишень» по Сорокину, подобно чудищу из русских сказок, требует жертв — подписки о неразглашении, членства в партии и наличия жены с детьми. «Тюратам! Все во имя тебя!» — восклицают в романе Саморуковой, взывая к символу счастливой жизни, носящему символическое название СКБ «Стабильность». Тут тестем героя обязательно оказывается «сам Эдуард Леонидович, архитектор Тюратама», а все остальные друзья-мужики — это непременные «романтики крепежных конструкций», о которых любит писать у себя в Фейсбуке литератор Дмитрий Конаныхин, отчего-то ничего из этого не публикуя. «Будильник, секс, забытье, стук тещи в дверь. Хлебнуть огненного чая и обжечь глотку. По утренней стуже-темени тащиться до автобусной остановки. На задней площадке под хмурые матюги вдыхать чужой перегар. Спать стоя, как конь, — описывает автор жизнь своего героя, словно вышедшего из постмодерной прозы Сорокина, выкованной в горниле соцреализма. — Проходная предприятия. Железный забор. Режим. Допуск. Пробежка по территории завода: неблизко, километра полтора. Пропускной пункт КБ, шмон на предмет записывающей аппаратуры, нервное ожидание лифта на двенадцатый этаж, потому что уже бьют в рельс».

Стиль изложения в «Тюратаме» неровный, нервный и конспективный, словно пунктиром по жизни героев пробежался бесноватый автор, мол, все остальное вы помните, вы все, конечно, помните. «Но дома — Тома, а Саша молодожен. Томе скоро двадцать, а Саше стукнуло двадцать семь. Мазафака девичья любовь. Восторги, обиды, общие интересы. К счастью, пока они сосредоточены на половой жизни во всей ее интенсивности в перерывах трудовой вахты». А вот уже сам Тюратам, это царство советской утопии, куда главный герой романа отправляется, словно в личные тартарары, описан любовно и возвышенно. Описан, опять-таки, будто славным Тартареном из Тараскона, да простит неискушенный читатель сию фоносемантическую блажь рецензента. «В Тюратаме было все, оно имело непривычный вид, потому что было настоящим, как сам Тюратам. Там водилось много рыбы. В здешней Волге никого, кроме тощих судаков, а в Тюратаме, в пересыхающих на лето руслах, по весне лежали стокилограммовые сомы. Они перекрывали речки, как рыба кит. Сомы ползли вдоль воды, в них стреляли. В Тюратаме можно стрелять, чужих там быть не может, те, кто попадают, сразу становятся свои».

Словом, ах, Тюракам, душа моя! Здесь кормят на убой, поят степным молоком, а сгущенка такая, что никакой женщины не надо, потому что сладкая нега наступает моментально и тянется долго. А если и надо женщину, то все равно случается сплошная знакомая рутина: «Нина приспустила бретельку и показала Косте грудь. Молочная железа была мелкой, с острым пупырчатым от холода соском, в четверть от богатства Татьяны Иосифовны, ведьмы из заводской столовой. — У меня прописки нет, — прошептала Нина. — Из академической общаги выгнали. — Будет тебе прописка, — успокоил Костя, вернув лямку на плечо Нины. — Завтра в загсе распишемся, кореш мой, Карпов Геннадий Юрьевич, устроит».

А что же дальше, спросите вы. Кем стал герой романа, представленного, как «ракетно-фантастический триллер» и «позитивная антиутопия на тему старых добрых времён, которые неожиданно вернулись в одну отдельно взятую, закрытую „здешнюю“ губернию»? Какие шашни крутили остальные сальные герои романа вроде Пети и Амира? Почему, сбежав из сладкой ойкумены, все харчевались исключительно капустой, избегая мяса? Если честно, то неважно, поскольку все это уже было в кино, и книжки на подобную «бывшую» тему — от Иванова и Сенчина до Елизарова и Снегирева — мало кто читает без «кинематографической» подсказки.

Поэтому и пересказывать сюжет не имеет никакого смысла. Важнее другое. А именно — то, с каким модусом торжества и градусом ностальгии подходят сегодня к теме возвращения в «старые добрые времена». Причем не только в «ракетно-фантастической» стилистике. С одной стороны, тематика «прежней» жизни, подкрепленная проверенным соцреалистическим методом, всегда была подспорьем для новоявленных постмодернистов, не пережившим сорокинскую «Норму». С другой стороны, драконьи зубы метафизики Мамлеева с подвеской от советской бормашины по-прежнему волнуют воображение пишущих. Из подобного микса и синтеза и собрана ядерная сноповязалка прозы Ирины Саморуковой. Она хорошая, бодрая и свежая, она знакома нам той «фантастической» вторичностью, которая помогает не свернуть шею обратившемуся в наше суровое «ракетное» прошлое.

Ирина Саморукова. Тюратам. — Самара: Засекин, 2015 — 260 с.