«В детстве игра „в войнушку“ не была в числе моих любимых»

К своему юбилею Константин Александрович подошел с завидным багажом — он автор более сорока книг и сотен публикаций. Многие позиционируют его, как историка Третьего рейха. Однако его с таким же успехом можно считать специалистом по Первой и Второй мировым войнам, экспертом по истории России и Германия конца XIX — первой половины ХХ веков, прекрасным знатоком Русской-Японской (1904−1905 г. г.) и наполеоновских войн. И так далее и тому подобное. Об истории, войне и многом другом мы и беседуем сегодня с юбиляром.

«СП»: — Константин Александрович, у вас огромное количество книг на историческую тематику.

— Да, я частенько ловлю себя на том, что меня всегда привлекали, прежде всего, прозаические произведения, так или иначе затрагивавшие исторические сюжеты. Помню, я даже где-то в классе седьмом осилил трехтомник В. И. Язвицкого «Иван III — Государь всея Руси», даже Яна читал, хотя, конечно, он очень тоскливо пишет.

«СП»: — Наверное, в детстве много читали?

— Конечно, в школе я, наверное, как и все мои современники, зачитывался Александром Дюма (отцом) — тогда его романы продавали в обмен на сданную макулатуру и издавали колоссальными тиражами. Так что его сагу о мушкетерах я прочел всю и не один раз (после окончания школы, по-моему, ни разу не перечитывал…). Еще из зарубежных авторов больше всего мне нравились Конан Дойль (причем не только цикл о Шерлоке Холмсе, но и «Приключения бригадира Жерара», «Белый отряд», «Родни Стоун», «Затерянный мир и т. д.), Джек Лондон (отнюдь не весь, а скорее его рассказы, особенно о Соломоновых островах), Генрик Сенкевич. Других я тоже читал довольно много, но у них мне нравилось не все, а выборочно: например, у Бореслава Пруса — только «Фараон». Помню, в старших классах школы меня так сильно потряс роман Джона Стейнбека «Гроздья гнева», что я прочитал всё его собрание сочинений, а затем даже попытался читать других американских авторов, но следующим мне попался Драйзер, после чего с американской литературой я завязал окончательно и бесповоротно.

В целом мои литературные пристрастия и до сих пор не поменялись — появились новые авторы (например, Перес Риверта). Кроме Булгакова была лишь одна серьезная корректировка: в старших классах школы я обожал Лиона Фейхтвангера и полностью в нем разочаровался курсе на втором университета. Сам не знаю, почему, но, думаю, под влиянием одного из моих преподавателей Станислава Вацлавовича Рожновского, который Фейхтвангера не любил…

«СП»: — Когда заинтересовались историей уже более серьезно?

— Здесь главное понять, что значит слово «серьезно». Прошу прощения за цитату из собственной книги «Семнадцать мгновений весны — кривое зеркало Третьего рейха», но зачем переписывать то, что уже написано: «Я очень хорошо помню тот август 1973 года, когда фильм был показан впервые. Мне тогда было семь лет, и я с мамой находился в Крыму. А отец, работавший в Московской областной коллегии адвокатов, писал нам из Москвы: „Не волнуйтесь. У нас юридическая консультация заканчивает работу на час раньше, чтобы все успели доехать до дома к началу „Мгновений““. Улицы российских городов в буквальном смысле вымирали, даже в Солнечногорске во время показа можно было увидеть только тех курортников, у которых не оказалось „доступа“ к телевизору. Отец рассказывал, что в эти дни резко упало число совершаемых преступлений. Весь советский народ каждый день в течение двух недель приникал к телеэкранам, чтобы с затаенным дыханием следить за филигранной работой советского разведчика Максима Максимовича Исаева — штандартенфюрера СС Макса Отто фон Штирлица. К сожалению, премьерный показ мне увидеть не удалось, но следующий я уже смог посмотреть. С того самого момента я начал интересоваться историей Третьего рейха и через два года вычертил первую схему СС — абсолютно неправильную, ведь я пытался основываться на этом фильме. Фактически, можно сказать, что именно „Семнадцать мгновений весны“ стали отправной точкой для моих занятий Третьем рейхом». Таким образом, фактически с 1974—1975 годов история была моим любимым предметов в школе, льщу себя надеждой, что в классе я был лучшим учеником по истории, ну, хотя бы одним из лучших.

«СП»: — Ваша историческая специализация (в основном) — «Россия-Германия», причем аж с начала XIX века, когда русские войска впервые взяли Берлин. Откуда у вас появился такой интерес к этой теме?

— Если быть точным то специализация несколько уже: это Россия-Германия конца XIX — первой половины ХХ вв. Моя книга «Наполеоновские войны» — это дань детскому увлечению Отечественной войной 1812 года, которое пережили, наверное, все мои сверстники: в советское время этот период был отдушиной, где, казалось, не было политики (декабристы появляются позже…). Об истоках интереса к Германии я уже говорил (и, кстати, если в школе я учил английский, то, придя в институт, выбрал немецкий). Что касается России, то здесь дело несколько сложнее. Заниматься на профессиональном уровне в СССР, даже на его излете, историей нацистской Германии было в принципе невозможно, если ты не собирался писать агитки — все было уже решено один раз и навсегда, причем даже о том, насколько это преступный режим, можно было писать лишь «высочайше утвержденными» фразами. В общем, я остановился на Первой мировой войне (и как следствие — на последнем царствовании), чему были и личные причины: мой прадед по папиной линии (отец бабушки) Владимир Иванович Соколов был во время той войны генерал-лейтенантом, командиром корпуса и последним в истории кавалером ордена Святого Георгия 3-й степени (позже он был расстрелян за то, что возглавлял подпольную белую организации в Москве).

«СП»: — Ваша супруга, издатель, тоже специализируется на немецкой тематике. Вы познакомились благодаря этому?

— Нет. Как раз совсем наоборот. Моя супруга — издатель и специалист по немецкой тематике, потому что мы познакомились. Хотя она и раньше всегда увлекалась творчеством Рихарда Вагнера — т. е. интерес возник не на пустом месте. Она вообще по образованию камерная певица. История же нашего знакомства похожа на авантюрный роман. Дело в том, что теоретически мы были знакомы с тех пор, когда ей было лет 7−8, а мне 12−13. В детстве я часто гостил на даче в Троицком у своего крестного, а она с отцом у его ближайшего друга — художника Олега Владимировича Толстого, старшего брата моего крестного отца. Но тогда мы совершенно не обращали друг на друга внимания: лишь помню, что какая-то девочка мешала мне играть с сыном Олега Владимировича — Петей Толстым, что мне, честно говоря, очень не нравилось. Позже, уже взрослые — мне было 28, ей — 23 — мы встретились на посмертной выставке Олега Толстого на Крымском и вскоре поженились… Я работал в издательстве, позже и Маша перешла в издательский бизнес (из-за частных воспалений легких она не могла больше концертировать), и у нее дела пошли очень хорошо и успешно. Потом я потащил ее в Баварию… Ее увлекла личность «последнего рыцаря Европы» Людвига II, а потом она вернулась к Вагнеру, став, наверное, лучшим исследователем его жизни в нашей стране, по крайней мере, в Германии ее биографию Вагнера назвали в прошлом году лучшей иностранной биографией композитора. Вот уже три года подряд ее приглашают на Вагнеровский фестиваль в Байройт.

«СП»: — Красной нитью в ваших исторических работах проходит война. Почему? Что вас в ней привлекает?

— Нет. Красной нитью проходит не война, а режим, государственное устройство, система управления государством. Просто во время войны, в экстремальных обстоятельствах, все недостатки и положительные черты государственного аппарата и системы власти наиболее видны. Военные действия также имеют для меня большое значение, но еще важнее мне политическая составляющая — т.е. не как хотели разбить, а для чего. С другой стороны, как видно по многим моим работам, мне чрезвычайно интересен конкретный человек в исторических событиях — нет, не «маленький человек», а тот, кто в той или иной степени оказывал влияние на ход событий, пусть и не на высшем уровне. А в условиях войны, или в экстремальных обстоятельствах характер человека проявляется с большей силой: как недостатки, так и положительные качества становятся ярче, а их последствия имеют уже жизненно важное значение не только для них самих, а для судеб тысяч, десятков тысяч, а то и миллионов людей.

«СП»: — Кстати, в детстве сами-то играли «в войнушку»: «русские против немцев»?

— Как и все играл, и играл за «наших». Однако не то, чтобы это была моя любая игра…

«СП»: — В советские-то времена вы ведь могли писать как все «правильные» историки — на темы советского патриотизма и героизма красноармейцев, а не о Третьем рейхе.

— Поэтому в советское время я ничего и не писал о Третьем рейхе — это было невозможно. Я лет на десять переключился на отечественную историю. О чем, кстати, совершенно не жалею — это очень расширило мой кругозор, а также дало возможность несколько «отдохнуть» — когда долго занимаешь преступниками и преступными, античеловеческими и антибожескими режимами, то очень морально устаешь. В этом отношении Российская империя в целом и последнее царствование в частности стали для меня глотком свежего воздуха. И теперь мне проще заниматься и Третьим рейхом: как только наступает моральное истощение, всегда есть возможность сделать перерыв и обратиться к более приятным сюжетам.